Великая война (1409—1411)
 |
Эта статья должна быть полностью переписана. На странице обсуждения могут быть пояснения.
|
| Великая война 1409—1411 | |||
 Ян Матейко. «Грюнвальдская битва» (1878) | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Причина |
Стремление Великого княжества Литовского вернуть Жемайтию, захватническая политика Тевтонского ордена в приграничных польских и литовских землях. | ||
| Итог |
Победа польско-литовских войск. Первый Торуньский мир. Возврат Польшей территорий Пруссии тевтонцам, возвращение Великому княжеству Литовскому Жемайтии до смерти Витовта; выплата орденом большой контрибуции | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
 Внешние изображения
| |
|---|---|
|
[www.hist-geo.net/media/blogs/blog/Map/Vel_voina_Arche.jpg Карта «Великая война 1409—1411».] Сост. В. Темушев[2]. |
Великая война (польск. Wielka wojna; 1409—1411 годов) — военный конфликт между рыцарями Тевтонского ордена с одной стороны и Великим княжеством Литовским в союзе с Королевством Польским с другой. Возник из-за стремления Литвы вернуть Жемайтскую землю, политики тевтонцев, выразившейся в аннексии приграничных польско-литовских земель.
Содержание
Предыстория войны
Этот конфликт являлся продолжением политики крестовых походов ордена в прибалтийских землях ещё со времен Миндовга. В XIV веке орден стремился к подчинению языческих земель, существенная часть которых всё ещё входила в состав Великого княжества Литовского и при этом не успела подвергнуться христианизации в сколь-либо значительной степени. В 1343 году по Калишскому миру, ставшему следствием прошедшей войны Польша была вынуждена отдать Тевтонскому ордену Восточное Поморье, Михаловскую и Хелминскую земли. Во время гражданской войны 1381—1384 годов между двоюродными братьями Ягайло и Витовтом первый пообещал передать Ордену Жемайтию за поддержку в конфликте. Между тем, после занятия Ягайло польского престола по условиям Кревской униии 1385 года, а более всего после урегулирования отношений между Ягайло и Витовтом по Островскому соглашению 1392 года сложились условия для совместных действий Польши и Великого княжества Литовского против Тевтонского ордена.
Одной из главных причин новой войны стало желание Польши вернуть земли, утраченные по договору 1343 года, а Великого княжества Литовского — земли жемайтов, несколько раз поднимавших восстания против немцев в XIV и XV веках. В 1404 году в Рачёнже был подписан польско-тевтонский договор, по которому Жемайтия (Самогития) вновь перешла в руки Ордена. Кроме этого, спор шел вокруг Добжинской земли и Данцига.
Ход войны, 1409 год
В мае 1409 года началось восстание в Жемайтии против крестоносцев. Литва поддержала это восстание, вследствие чего руководство Ордена заявило, что введет в Жемайтию войска. Польша в ответ поддержала Великое княжество Литовское и заявила, что в случае ввода тевтонских войск в Жемайтию, введет войска в Пруссию.
6 августа [1] великий магистр ордена Ульрих фон Юнгинген объявляет войну Польскому Королевству и Великому княжеству Литовскому. Рыцари немедленно вторгаются в приграничные земли и занимают несколько польских и литовских укреплений. В ответ на это польский король Ягайло объявил «всеобщее ополчение» («посполитое рушение») и по договорённости с Витовтом осенью 1409 года овладел крепостью Быдгощ. Обе стороны действовали нерешительно, поэтому вскоре был заключён мирный договор.
Перемирие длилось недолго, и уже в начале зимы Тевтонский орден, Литва и Польша начали готовиться к новой войне. Магистр ордена Ульрих заключил союз с королём Венгрии Сигизмундом Люксембургом, получив тем самым большую поддержку от западноевропейских феодальных государств.[1] На службу также пришли иностранные наёмники, так что к началу 1410 года численность орденских войск составила около 60 тыс. воинов. В боях они использовали построение из 4-х линий, впереди находились наиболее опытные и лучше снаряжённые рыцари.
Польское войско состояло из феодалов, которые были обязаны прибыть на место сбора с оружием, конями и собственным отрядом, ополчения и небольших, но хорошо вооружённых отрядов наёмников. Отряды сводились в «хоругви», в каждую из которых входило более 500 человек.
Литва формировала войско по территориальному принципу, то есть каждое княжество представляло отряд. В составе литовского войска присутствовали чешские полки, которые вел в будущем знаменитый вождь гуситов Ян Жижка, также свои отряды привели Новгородский и Мстиславльский князь Лугвений Ольгердович и татарский хан Джелал ад-Дин. Польские и литовские хоругви составляли каждая примерно по половине союзного войска. Боевой порядок польско-литовских войск в боях состоял из 3 линий: авангарда, принимавшего удар и нарушавшего строй противника, второй, наносившей по противнику основной удар, и резервной. Зимой 1409/10 годов состоялось совещание польско-литовских командующих в городе Берестье (после третьего раздела Польши — Брест-Литовске). По плану, утверждённому на этом совещании, необходимо было к лету 1410 года сосредоточить польские отряды в Вольборже, а литовские отвести к реке Нарев. Затем планировалось соединить полки и вести их на Мальборк (Мариенбург), являвшийся столицей ордена.
Ход войны, 1410 год
К лету 1410 года и началу военных действий польская армия насчитывала 42 польских хоругви, 7 русских и 2 хоругви наёмников, литовская же — 40 хоругвей, 36 из которых были русские. Общая численность союзнической армии превысила 60 тыс. человек, тем самым превысив численность рыцарей (по другим данным[3], союзное войско насчитывало 16-17 тыс. чел., в том числе 3 тыс. татар, а войско ордена — 11 тыс. чел., в том числе 4 тыс. рыцарей, 3 тыс. оруженосцев и 4 тыс. арбалетчиков). 26 июня 1410 года войско под предводительством короля Владислава II Ягелло выступило из Вольборжа и спустя неделю соединилось с литовским войсками около города Червеня, после чего двинулись на Мариенбург.
9 июля союзники перешли границу ордена в Пруссии, заняв несколько важных пунктов. 10 июля они вышли к реке Дрвенца, близ Торуня. Именно после переправы через реку орденское командование намеревалось атаковать польско-литовские войска. Предугадав замысел соперника, Ягайло и Витовт отводят войска к городу Дзялдово (нем. Зольдау), чтобы двинуться в обход тевтонских укреплений. Фон Юнгинген переводит войска к Танненбергу, с целью не дать полякам продвинуться дальше во владения ордена.
Грюнвальдская битва
К вечеру 14 июля польско-литовская армия подошла к месту сосредоточения сил противника, находившемуся между Танненбергом и Грюнвальдом. Именно там 15 июля 1410 года состоялось решающее сражение Великой войны.
Великий магистр, вычислив маршрут врага, первым прибыл сюда с войсками и принял меры для укрепления позиции, вырыв и замаскировав «волчьи ямы»-ловушки, расставив пушки, арбалетчиков и лучников. Оба войска выстроились напротив друг друга.
Перед началом боя войска союзников стали в три боевые линии. Каждая боевая линия, или гуф, состояла из 15—16 хоругвей. Польско-литовская армия расположилась восточнее Людвигсдорфа и Танненберга, польская тяжёлая кавалерия образовала левый фланг, литовская легкая кавалерия — правый, многие наёмники расположились по центру.
Войско крестоносцев расположилось в две боевые линии, третья линия осталась с магистром фон Юнгингеном в резерве. Тевтонские рыцари выставили против литовцев свою элитную тяжелую кавалерию, расположив её возле поселка Танненберг. Правое крыло располагалось напротив польского войска.
Ягайло не спешил начинать атаку и союзное войско ждало символической команды. Не дождавшись приказа Ягайло, Витовт сразу после того, как крестоносцы открыли огонь из бомбардировочных орудий, послал в наступление татарскую конницу, находившуюся на правом фланге, за ними пошла первая линия литовской армии, которая состояла из тяжёлых конных воинов. Примерно через час боёв Валленрод приказал своим рыцарям идти в контрнаступление. Литовцы начали отступать (есть мнение, что это отступление было спланированным стратегическим маневром Витовта, заимствованным у Золотой Орды). Крестоносцы посчитали, что победа уже за ними и поэтому бросились в неорганизованную погоню за отступающими литовцами, растеряв при этом свой боевой порядок дабы захватить больше трофеев. Однако часть войск крестоносцев, погнавшихся за беглецами, была окружена и уничтожена у литовского стана — по приказу Витовта князь Лугвений Ольгердович с его хоругвями, находившимися неподалеку от правого фланга польской армии, должен был любыми средствами удержать свою позицию, чтобы прикрыть поляков от удара в бок и спину, и смоленские полки выполнили эту задачу, понеся значительные потери.
В это время началась крупная битва между польскими и тевтонскими силами. Казалось, что крестоносцы уже начинают получать тактическое преимущество, и даже в один из моментов великий коронный уронил краковскую хоругвь с изображением белого орла, однако она тут же была подхвачена вновь. Неожиданно покинули поле боя наёмники из Чехии и Моравии, и только после того, как королевский подканцлер Николай Тромба пристыдил их, воины вернулись на поле битвы.
Ягайло развернул свои резервные войска — вторую линию своей армии. У магистра Ордена в резерве находились ещё 16 хоругвей (примерно треть всех сил), и на пятом часу битвы, увидев, что литовцы отступают, он решил, что с ними (литовцами) все кончено, и повел свой резерв в тыл полякам. Тут Ягайло ввёл в бой и свои последние силы — третью линию армии. Рукопашный бой дошел даже до польского командования, однако начал наступать перелом.
Чтобы исправить ситуацию, Юнгинген ввёл в бой вторую линию тевтонской кавалерии, однако поляки также задействовали резерв, которым командовал Ягайло, а конница Витовта успешно вернулась на поле боя и нанесла сильный удар по левому флангу Ордена, который увяз в бою с пехотой и потерял маневренность. После гибели Юнгингена и отказа части тевтонских войск продолжать сражение, армия Ордена обратилась в бегство.
Погибло 205 орденских братьев, включая всех троих командующих. Полегло около трети тевтонской армии (ок. 8000 человек). Потери польско-литовского войска неизвестны. Грюнвальдская битва решила исход войны в пользу союзников.
Осада Мальборка, завершение войны
После трёх дней стояния на поле, армия союзников начала двигаться к столице ордена, городу Мальборку (Мариенбургу), не встретив сопротивления ни в одном городе по пути. 25 июля войска подошли к Мальборку, но попытки взять его были неорганизованны и разрозненны и потому не привели к успеху. Бо́льшая часть польских войск вскоре возвратилась в Польшу. Осада продолжалась два месяца, однако действия войск были нерешительны — уставшее и ослабленное польско-литовское войско не решилось на штурм города.
А тем временем в городе был подготовлен отряд, возглавляемый Генрихом Плауэном, на западе, в Германии, собирались вновь тевтонские наёмники, а с северо-востока двигались ливонцы. Умелые действия отряда Плауэна ослабляли поляков, день за днем их состояние ухудшалось. Вскоре в стане союзников началась эпидемия, между поляками и литовцами произошел разлад, поэтому Витовт дал приказ снять осаду и возвращаться. Вскоре осаду вынужден был снять и Ягайло. Умелые действия фон Плауэна предопределили исход осады и спасли орден и его столицу от полного разгрома.[1]
Итог войны
В феврале 1411 года в городе Торунь Польша и Великое княжество Литовское заключили с Тевтонским орденом мирный договор, по которому орден возвращал все занятые ранее у Польши и Литвы территории и выплачивал контрибуцию, за Великим княжеством Литовским закреплялась Жемайтия.[4] Польша в свою очередь обязалась вернуть ордену прусские земли и отпустить плененных рыцарей.
Поражение ордена подтвердило важность объединения усилий народов в борьбе против агрессии. Литва и Польша остановили захватническую деятельность ордена в польско-литовских землях и облегчили положение псковских и новгородских земель. Исход Великой войны облегчил национально-освободительную борьбу в Центральной Европе.[1]
Поражение ордена перераспределило баланс сил в Восточной Европе и ознаменовало восход польско-литовского союза до уровня доминирующей военно-политической силы в регионе.
Сама Грюнвальдская битва является одной из величайших битв Средневековья как по масштабам, так и по военно-политическим итогам. В отличие от локальных эпизодов противостояния агрессии крестоносцев, Грюнвальд стал стратегической победой славян и литовцев над тевтонцами. С этой битвы начался закат Ордена, бывшего на протяжении многих десятилетий главной военной силой Прибалтики.
Великая война в литературе
События войны легли в основу романа Генрика Сенкевича «Крестоносцы».
См. также
Напишите отзыв о статье "Великая война (1409—1411)"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.hrono.ru/sobyt/1400sob/1409tevton.html Статья «Великая война» B. H. Киселёва]
- ↑ Вялікая вайна. 1409—1411 гг. // ARCHE Пачатак. — № 6. — 2010.
- ↑ Разин Е. А. [militera.lib.ru/science/razin_ea/2/09.html «История военного искусства VI—XVI вв.», том 2, глава 9]
- ↑ Ян Длугош. [www.vostlit.info/Texts/rus5/Dlugos/frametext6.htm Грюнвальдская битва] / Пер. Г. А. Стратановского. — М.: АН СССР, 1962. — С. 154—155.
| ||||||
Отрывок, характеризующий Великая война (1409—1411)
Вооруженная этими аргументами, казавшимися ей неопровержимыми, княгиня рано утром, чтобы застать ее одну, поехала к своей дочери.Выслушав возражения своей матери, Элен кротко и насмешливо улыбнулась.
– Да ведь прямо сказано: кто женится на разводной жене… – сказала старая княгиня.
– Ah, maman, ne dites pas de betises. Vous ne comprenez rien. Dans ma position j'ai des devoirs, [Ах, маменька, не говорите глупостей. Вы ничего не понимаете. В моем положении есть обязанности.] – заговорилa Элен, переводя разговор на французский с русского языка, на котором ей всегда казалась какая то неясность в ее деле.
– Но, мой друг…
– Ah, maman, comment est ce que vous ne comprenez pas que le Saint Pere, qui a le droit de donner des dispenses… [Ах, маменька, как вы не понимаете, что святой отец, имеющий власть отпущений…]
В это время дама компаньонка, жившая у Элен, вошла к ней доложить, что его высочество в зале и желает ее видеть.
– Non, dites lui que je ne veux pas le voir, que je suis furieuse contre lui, parce qu'il m'a manque parole. [Нет, скажите ему, что я не хочу его видеть, что я взбешена против него, потому что он мне не сдержал слова.]
– Comtesse a tout peche misericorde, [Графиня, милосердие всякому греху.] – сказал, входя, молодой белокурый человек с длинным лицом и носом.
Старая княгиня почтительно встала и присела. Вошедший молодой человек не обратил на нее внимания. Княгиня кивнула головой дочери и поплыла к двери.
«Нет, она права, – думала старая княгиня, все убеждения которой разрушились пред появлением его высочества. – Она права; но как это мы в нашу невозвратную молодость не знали этого? А это так было просто», – думала, садясь в карету, старая княгиня.
В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN и о том, что она вступила в единую истинную религию и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
«Sur ce je prie Dieu, mon ami, de vous avoir sous sa sainte et puissante garde. Votre amie Helene».
[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.
Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.
Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.
Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
