Буржуазная либерализация

«Буржуазная либерализация» (кит. 資產階級自由化) — китайское идеологическое клише, неоднократно использованное руководством Компартии Китая в политических и репрессивных кампаниях. Обозначает ориентацию на принципы западной демократии и прав человека, а также любое, даже дискуссионное ограничение власти КПК. В 1986—1987 кампания против «буржуазной либерализации» привела к отстранению генерального секретаря ЦК КПК Ху Яобана, ужесточению политического режима и отразилась в событиях на площади Тяньаньмэнь 1989.

Появление термина

В 1956, под влиянием XX съезда КПСС, в КНР отмечалось определённое смягчение режима. Были выдвинуты концепции «противоречий внутри народа» (признание национальной буржуазии как производительного класса и части китайского общества), «взаимного контроля» (сосуществования КПК и некоммунистических партий), начата кампания «Пусть расцветают сто цветов». Эта политика, в целом утверждённая VIII съездом КПК, характеризовалась в СССР как «заигрывание с чуждыми элементами».

В 1959 тогдашний председатель КНР Лю Шаоци вступил в полемику с руководством КПСС (обозначая советских оппонентов выражением «некоторые деятели»). По его словам, кампания «Пусть расцветают сто цветов» являлась не «буржуазной либерализацией», а «классовой политикой пролетариата». Таким образом термин «буржуазная либерализация» впервые официально прозвучал на уровне высшего руководства КПК, разумеется, в негативном контексте. К тому времени признаки либерализации политики КПК сошли на нет, после того, как «попытку контрнаступления буржуазии разгромили в 1958 г.»

Политическое употребление

Понятие «буржуазной либерализации» широко использовалось в период Культурной революции. Оно обозначало примерно то же, что «правые» и «каппутисты» («сторонники капиталистического пути»). Все эти ярлыки являлись основанием для репрессий. При этом они практически утратили смысловое идеологическое наполнение и применялись произвольно. Примечательно, что ещё в 1964 аналогичную формулировку «новобуржуазные элементы» предложил Дэн Сяопин, и вскоре она была применена к нему же. В 1971 участники «заговора Линь Бяо» выдвигали сходные обвинения против Мао Цзэдуна и его окружения.

После смерти Мао Цзэдуна и разгрома радикально-маоистской Банды четырёх ярлык «буржуазная либерализация» длительное время не применялся. Период 1977—1978 — возвращение Дэн Сяопина на высшие посты, укрепление его позиций и начало реформ — был отмечен реальной, хотя и неглубокой либерализацией. Он получил название Пекинская весна (по аналогии с Пражской весной). В качестве главной опасности была названа противоположная, ультралевая, тенденция (это обвинение было выдвинуто против Малой банды четырёх).

Однако эти процессы были в основном свёрнуты с 1979. Экономические реформы, проводимые с конца 1970-х по инициативе и под руководством Дэн Сяопина, не сопровождались политической демократизацией. В 1980 Дэн Сяопин даже ужесточил политический режим, ограничив права на публичные собрания и вывешивание дацзыбао.

Заявления об опасности «буржуазной либерализации» вновь стали звучать на высшем уровне с середины 1980-х. В мае 1985 Дэн Сяопин подчеркнул, что разгром «Банды четырёх», модернизация Китая, экономическая открытость не означают отступления от социализма и принятия западных норм свободы и демократии. Он напомнил, что действия в плане «буржуазной либерализации» запрещены законодательством КНР.

Возвращение к ранее оставленной риторике объяснялось усилением недовольства в стране. По мере экономического подъёма начинали выдвигаться требования свободных политических дискуссий, ограничения диктатуры КПК. Именно эти тенденции — не только приверженность западным стандартам демократии и прав человека — обозначались термином «буржуазная либерализация». Прежде всего они исходили от групп интеллигенции и студенчества. Но ещё большие опасения властей вызывали перспективы массовых социально-политических протестов, подобных Тяньаньмэньским беспорядкам 1976.

В партийном руководстве главным выразителем реформаторских настроений являлся генеральный секретарь ЦК КПК Ху Яобан. Его сторонником считался премьер Госсовета КНР Чжао Цзыян. Решительными противниками выступали заместитель генерального секретаря Чэнь Юнь и вице-премьер Ли Пэн. Хотя Ху Яобан и Чжао Цзыян рассматривались как «ученики Дэн Сяопина», сам Дэн Сяопин в этом вопросе придерживался жёсткой линии.

В сентябре 1986 ЦК КПК официально утвердил тезис о недопустимости «буржуазной либерализации, отрицающей социалистический строй, превозносящий капиталистическую систему» и потребовал от партии бдительности в отношении этой опасности.

Волнения 1980-х

Крупные студенческие волнения произошли в конце 1986 года. Студенты Научно-технического университета Китая призвали бойкотировать местные выборы в Хэфэе в знак протеста против их антидемократического характера. Протестующих поддержал первый проректор университета, известный профессор-астрофизик Фан Личжи. Движение распространилось на Шанхайский и Аньхойский университеты, вузы Нанкина, Гуанчжоу, Чунцина, Уханя, других городов. Выдвигались лозунги «Свобода и демократия!», «Долой диктатуру!», «Свобода или смерть!» К концу декабря движение перекинулось в столицу — начались акции студентов Пекинского университета и Университета Циньхуа. 1 января 1987 в Пекине произошли столкновения студентов с полицией, десятки демонстрантов были арестованы.

Студенческие протесты обеспокоили руководство КПК. Они были объявлены проявлением «буржуазной либерализации» (и одновременно — "наследием «Культурной революции»). Ответственность за происшедшее Дэн Сяопин возложил на Ху Яобана, с именем которого связывались все признаки либерализации и демократизации общественной жизни. 16 января 1987 Ху Яобан был снят с поста генерального секретаря.

15 апреля 1989 Ху Яобан скончался. В Пекине сразу начались студенческие волнения — первоначально в форме акций памяти покойного. Они быстро набрали силу и вылились в массовые протесты на площади Тяньаньмэнь. 4 июня 1989 манифестации на Тяньаньмэнь были подавлении вооружёнными силами НОАК в результате масштабного кровопролития.

Приглушение и сохранение

В течение примерно трёх лет «буржуазная либерализация» воспринималась властями КНР как главная политическая опасность. Режим был резко ужесточён. Положение несколько изменилось с 1992, когда Дэн Сяопин вновь поставил во главу угла стимулирование экономического роста и развитие отношений с Западом (в частности, завершение процесса присоединения Гонконга и Макао к КНР). Риторика против «буржуазной либерализации» была несколько приглушена. Однако в принципе противодействие этой тенденции сохраняется как принципиальная установка, содержащаяся в Уставе КПК.

Характерные черты «борьбы с буржуазной либерализацией» проявлялись в деятельности «Новой банды четырёх» — консервативной группы в руководстве КПК начала 2010-х во главе с Чжоу Юнканом.

Отрывок, характеризующий Буржуазная либерализация

– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.