«ГКНЙ Биверс» в сезоне 1949/1950

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
«ГКНЙ Биверс» в сезоне 1949/1950
Конференция

Независимая

Показатели сезона

24-5

Главный тренер

Нэт Холман

Арена

Мэдисон-сквер-гарден

Сезоны

1948/1949 1950/1951

Сезон 1949/50 — 45-й сезон баскетбольной команды «ГКНЙ Биверс», представляющей Городской колледж Нью-Йорка (ГКНЙ) в чемпионате Национальной ассоциации студенческого спорта (NCAA). Под руководством главного тренера Нэта Холмана команда, в стартовый состав которой входило три баскетболиста еврейского происхождения — Ирвин Дэмброт, Эд Роман и Элвин Рот, и два — афроамериканского — Флойд Лейн и Эд Уорнер, одержала 17 побед при 5 поражениях в регулярном чемпионате и получила приглашение принять участие в Национальном пригласительном турнире (NIT) и в турнире NCAA. В обоих случаях «Биверс» дошли до финального матча, где как в одном, так и другом турнире обыграли команду университета Брэдли, став единственной командой в истории США, выигравшей два главных студенческих турнира в течении одного года[1]. Кроме того, Эд Уорнер стал первым в истории чернокожим обладателем титула самого ценного игрока NIT[2]. Самым выдающимся игроком турнира NCAA был назван Ирвин Дэмброт.





Формирование команды

В отличие от других крупных учебных заведений Нью-Йорка, таких как Университет Нью-Йорка, Университет Лонг-Айленда и Университет Сент-Джонс, Городской колледж Нью-Йорка не выдавал спортивные стипендии, а спортсмены не получали никаких привилегий и были обязаны показывать высокие результаты в учёбе. Кроме того, почти все студенты колледжа были представителями Нью-Йорка[3]. Но несмотря на это, баскетбольная команда университета «ГКНЙ Биверс» регулярно заканчивала регулярный чемпионат с положительным соотношением побед к поражениям, а в турнире NCAA 1947 года дошла до полуфинала[4]. К сезону 1949/50 года главным тренером команды на протяжении последних тридцати лет был бывший баскетболист «Ориджинал Селтикс», будущий член Баскетбольного зала славы и Международного еврейского спортивного зала славы Нэт Холман. И не имея возможности приглашать хороших игроков, он был вынужден формировать команду из баскетболистов, пришедших в колледж в первую очередь за знаниями[5].

Формирование чемпионской команды сезона 1949/50 годов началось ещё в 1946 году, когда за «Биверс» начал выступать будущий самый выдающийся игрок турнира NCAA 1950 года Ирвин Дэмброт. Однако настоящее усиление произошло осенью 1948 года, когда в колледж поступило сразу несколько сильных игроков, сформировавших одну из лучших команд новичков в истории учебного заведения. Среди них особо выделились пять выпускников нью-йоркских школ — Эд Уорнер, Эд Роман, Флойд Лейн, Эл Рот и Херб Коэн. Согласно правилам, первогодки не имели права выступать за университетские сборные, поэтому лишь начиная с сезона 1949/50 годов они смогли принимать участие в официальных матчах. Таким образом, перед началом регулярного чемпионата у главного тренера команды Нэта Холмана сформировалось ядро игроков из выпускников Дэмброта и Нормана Магера и новичков[3]. Как и в предыдущие годы, в основном в команде были игроки еврейского происхождения, однако было и два афроамериканца — Уорнер и Лейн[6].

15 сентября 1949 года руководство объявило расписание своей баскетбольной команды на предстоящий сезон. Согласно ему «Биверс» должны были провести 22 матча — 13 в домашнем «Мэдисон-сквер-гардене» и 9 на выезде, из которых 5 за пределами Нью-Йорка. Матч-открытия был запланирован на 26 ноября против Колледжа Квинса, а последняя игра сезона должна была состоятся 7 марта против Нью-Йоркского университета[7]. 5 октября в главном спортивном зале учебного заведения баскетбольная команда, состоящая из 22 человек (из которых 9 были выпускниками), начала предсезонную подготовку. Капитанами команды стали Дэмброт и Джо Галибер[8].

Сезон 1949/50 годов

Регулярный чемпионат

Первую игру сезона 1949/50 годов «Биверс» играли на выезде против Колледжа Квинса. Имея большое количество хороших игроков, Холман в начале сезона стал экспериментировать со стартовым составом, создав две полноценные пятёрки игроков, в каждой из которых он объединил новичков и выпускников. В качестве стартовых игроков Холман выпустил защитников Рота и Майка Уиттлина, форвардов Уорнера и Дэмброта и центрового Романа. Вторая пятёрка состояла из ветеранов Джо Галибера и Норма Магера и новичков — Лейна, Адольфа Смита и Херба Коэна[9]. Эта команда легко справилась со своим соперником, одержав победу со счётом 91:45. Следующую игру «Биверс» играли уже в домашнем «Мэдисон-сквер-гардене» на глазах у 18 353 болельщиков против Колледжа Лафайет и вновь победили с большим отрывом — 76:44. В этой игре Холман продолжил экспериментировать с составом, выпустив на паркет уже не две, а три различные пятёрки, каждая из которых с лёгкостью переигрывала своего оппонента[10]. Следующие три матча сезона против Южного методистского университета, Кингс Пойнт и Бруклинского колледжа «Биверс» также выиграли легко с отрывом в двенадцать, пятьдесят четыре и двадцать семь очков соответственно. После игры против Бруклина Холман решил изменить стартовый состав, заменив Уиттлина на Флойда Лейна. Однако эта замена не принесла успеха и «Биверс», не справившись с тактикой двойного заслона соперника, проиграли следующую игру против Университета Оклахомы со счётом 67:63. Последние два матча 1949 года ГКНЙ закончил с переменным успехом, обыграв Калифорнийский университет, и проиграв УКЛА с разницей в семь очков[11].

Первый матч 1950 года был запланирован на 3 января против Университета Сент-Джонс, который на тот момент выиграл все свои двенадцать игр (включая победы над чемпионом NCAA Кентукки и чемпионом NIT Сан-Франциско) и считался сильнейшей командой чемпионата[12]. За несколько дней до этого события тренера местных учебных заведений провели собрание в «Мэдисон-сквер-гардене», на котором решили, что в играх нью-йоркских команд больше не будет использоваться правило последних двух минут, введённое перед началом сезона руководством NCAA. Согласно правилу, если в последние две минуты встречи совершается фол, то после исполнения штрафных бросков владение мячом сохраняется у команды против которой нарушили правила. Недовольные этим нововедением тренеры решили, что после штрафных бросков будет проводиться вбрасывание мяча на линии штрафных бросков[13]. На этот матч Холман решил выставить более опытный состав, поменяв в стартовой пятёрке Рота на Уиттлина. Эта замена сыграла положительную роль в игре команды и к перерыву «Биверс» вели со счётом 27:18. Вторую же половину матча Нэт решил начать пятёркой новичков, заменив Дэмброта и Уиттлина на Рота и Коэна. Поначалу эта замена полностью оправдывала себя. ГКНЙ увеличил отрыв до 15 очков, однако за 13 минут до конца матча ситуация стала меняться. Малоопытные баскетболисты «Биверс» слишком рано стали пытаться играть на удержание мяча в своём владении, а их соперники использовали каждую их ошибку чтобы приблизиться в счёте, сумев сократить разрыв до двух очков — 50:48. В конце матча у Сент-Джонса был шанс сравнять счёт, забив с фолом на последних секундах. Однако мяч не попал в кольцо и два штрафных броска Ронни Макгилвари уже ничего не решали. Несмотря на победу над сильнейшей командой, «Биверс» поднялись в рейтинге AP лишь до седьмого места (наивысшее место в этом сезоне), в то время как Сент-Джонс продолжал удерживать лидерство[12][14].

Следующие шесть матчей также закончились победой Городского колледжа. Причём в игре против Западной Виргинии они превзошли соперника на 25 очков[15], а в матче на выезде против Колледжа Мюленберга набрали 95 очков, повторив рекорд результативности учебного заведения[16]. Матч против чемпиона Лиги Плюща Принстонского университета стал 500-м в карьере Холмана на посту главного тренера «Биверс», а следующая победа над Колледжем Святого Франциска увеличила беспроигрышную серию команды до семи игр. После этого успеха ГКНЙ проиграл следующие два противостояния, хотя в обоих случаях, как против Канизийского колледжа, так и Ниагарского университета вёл по ходу игры. Эти поражения сместили «Биверс» в рейтинге AP до 13 места и даже несмотря на то, что команда выиграла в следующих двух матчах против Сент-Джозефса и Фордема, её рейтинг, как и игра в целом, продолжал ухудшаться. Матч против Сиракузского университета лишь подтвердил проблемы в команде, показав, что последние две победы были одержаны лишь из-за разнице в классе соперников. В игре против «Орандж» ГКНЙ всё время приходилось отыгрываться и, хотя за шесть минут до конца им удалось уменьшить разрыв с десяти до одного очка, Сиракузы, набрав следующие восемь, закончили игру своей победой[15].

Хотя многие считали, что Сент-Джонс, Университет Лонг-Айленда и Городской колледж будут приглашены принять участие в Национальном пригласительном турнире, тот факт, что к этому моменту ГКНЙ уже выбыл из рейтинга AP, ставил «Биверс» в сложное положение. Как сказал руководитель NIT: «Мы можем пригласить 12 нью-йоркских команд, а можем ни одну»[17]. Команда могла рассчитывать на участие в турнире лишь при условии успешной игры против нью-йоркских команд — Манхэттенского колледжа и Нью-Йоркского университета. 26 февраля 1950 года руководство NIT объявило первых трёх участников турнира — Сент-Джонс, Брэдли и Дюкейн. Первый и второй номера рейтинга Брэдли и Огайо Стэйт, а также седьмой номер Холи-Кросс, которые выиграли все 25 матчей регулярного чемпионата, подтвердили своё участие в турнире NCAA. Как и в играх против Сент-Джозефа и Фордэма, в матчах с Манхэттеном и Нью-Йорком ГКНЙ уходил с первых минут в отрыв, однако ближе к концу подпускал соперников вплотную к себе. В обоих случаях победитель определялся лишь на последней минуте матча и финальный разрыв составил лишь два очка в первом случае и три во втором. Несмотря на большое количество отрицательных моментов в конце сезона, Холман открыл новое удачное сочетание в своей команде. Эд Уорнер был переведён с позиции форварда на позицию центрового, и, хотя он не обладал достаточным ростом для неё, его атлетизм и умения позволили ему стать самым результативным игроком в последних двух играх сезона, причём в последнем матче он, набрав 26 очков, установил рекорд результативности для игроков Городского колледжа в «Мэдисон-сквер-гардене». Роман же перешёл с позиции центра в угол площадки. Причём зачастую игроки менялись позициями, что ещё больше затрудняло игру против них в обороне[18].

Регулярный чемпионат 1949/50 годов «ГКНЙ Биверс» завершили с результатом 17 побед и 5 поражений, что позволило им получить одно из трёх последних мест в турнире NIT. Однако конец чемпионата показал большие проблемы в игре команды и по словам Нэта Холмана, в предстоящем турнире он лишь «надеялся оправдать приглашение». Поражение от Оклахомы продемонстрировало неспособность «Биверс» играть против хорошо поставленных заслонов, благодаря скорости своих игроков УКЛА не давала ГКНЙ приближаться к кольцу, из-за чего те делали малоэффективные броски с большой дистанции, Канизийский колледж сумел навязать свой темп сопернику и умело контролировал мяч, Ниагара «перебегала» своих оппонентов и выиграла на щитах, а Сиракузы одержали победу благодаря комбинации скорости и точных бросков с дальних дистанций[19].

Национальный пригласительный турнир

В начале 1950-х годов Национальный пригласительный турнир считался основным постсезонным турниром студенческого баскетбола США. Согласно правилам, в нём участвовало 12 команд, четыре из которых попадали сразу в четвертьфинал, а остальные восемь были вынуждены играть в предварительном раунде. Таким образом, чтобы выиграть турнир, Городскому колледжу нужно было одержать четыре подряд победы. Первым соперником «Биверс» стал действующий чемпион NIT Университет Сан-Франциско, а победитель этой пары в четвертьфинале должен был встретиться с третьим номером рейтинга — Кентуккийским университетом. Хотя шансы обеих команд на выход в следующий раунд оценивались одинаково, «Биверс» с первых минут ушли в отрыв и к перерыву опережали соперника на 13 очков. В начале второй половины разрыв увеличился до 22 очков, а завершился матч со счётом 65:46 в пользу Городского колледжа. Героем матча вновь стал Уорнер, который, несмотря на свой относительно невысокий рост, доминировал в игре и второй раз подряд набрал 26 очков[20].

Следующий соперник «Биверс» «Кентукки Уайлдкэтс» был не только действующим чемпионом NCAA, но и победителем турнира 1948 года. И хотя в межсезонье команду покинуло сразу пять игроков стартовой пятёрки, главный тренер команды Адольф Рапп называл новый состав «Уайлдкэтс» ещё более выдающимся, а его новой главной звездой был Билл Спайви. Кроме того, интригу матча подогревал тот факт, что Рапп был известен своими расистскими высказываниями и его полностью белая команда противостояла еврейско-негритянской. И первый инцидент между баскетболистами произошёл ещё до начала матча, когда некоторые игроки Кентукки отказались жать руку баскетболистам ГКНЙ. Чтобы воодушевить своих парней и разозлить соперника, на первое вбрасывание мяча Холман выпустил в стартовом составе чернокожего центрового Лероя Уоткинса, который, в итоге, обыграл своего визави Спайви[1]. С самого начался игры ГКНЙ доминировал и вскоре табло показывало лидерство «Биверс» со счётом 13:1, а позже и 28:9. Первая же половина закончилась со счётом 45:20 в пользу Городского колледжа. Роман полностью обыграл Спайви, который был выше его на 15 см, Уорнер вновь набрал 26 очков, а Дэмброт удачно закрыл Джима Лейна, в то время как сам набрал 22 очка. Финальный же счёт составил 89:50[21], что стало худшим в истории Кентукки поражением[22][23].

В полуфинале «Биверс» встретились с шестым номером рейтинга Университетом Дюкейн, который в полуфинале обыграл университет Ла Салль. Как и в матче с «Уайлдкэтс», ГКНЙ с первых минут и до конца матча контролировал игру, выиграв с разницей в десять очков. Уорнер с 19 очками вновь стал самым результативным игроком команды; Роман, Лейн и Дэмброт набрали двухзначные цифры, а Рот сделал 10 передач. В другом матче вечера Университет Брэдли обыграл Сент-Джонс, став соперником ГКНЙ в финале[24].

В знак признания успехов своей баскетбольной команды, руководство университета сделало пятницу накануне игры с Брэдли выходным днём для баскетболистов. Однако Дэмброт, Лейн и Ронни Наделл всё равно посетили в этот день занятия. Роман, Рот, Коэн и Магер же воспользовались представившейся возможностью и пошли посмотреть на парада в часть Дня святого Патрика. Холман забронировал игрокам места в гостинице, чтобы те смогли провести время вместе и вечером вместе отправиться на игру. Их соперник Университет Брэдли закончил регулярный чемпионат с результатом 26-3 и возглавлял рейтинг AP. Основными игроками команды были Элмер Бенке, Джим Келли, Пол Унру и Джин Мельхиорр и ожидалось противостояние Мельхиорр-Лейн, Унру-Дэмброт и Бенке-Роман. В субботу 18 марта команда рано поужинала и игроки отправились в свои комнаты, чтобы побыть немного наедине и подготовится к матчу, а позже все вместе пошли в «Мэдисон-сквер-гарден». В начале матча «Брэдли Брэйвз» лучше проявили себя и после 14 минут вели со счётом 29:18. У «Биверс» же игра не ладилась: они не попадали броски с игры, делали неточные передачи, проигрывали подборы и даже не могли успешно реализовывать штрафные броски. В одном эпизоде Рот даже не сумел результативно закончить быстрый отрыв четыре против одного. Это привело к тому, что Холман заменил его на Магера, который практически не имел игрового времени во время регулярного чемпионата. Однако эта замена оказалась успешной. Магер стал выигрывать подборы и удачно играл в защите, что помогло сократить разрыв и закончить первую половину со счётом 30:27. Вторая же половина матча шла на равных. Лидер менялся семь раз, но в конце «Биверс» удалось вырваться вперёд на четыре очка. Игроки Брэдли же к концу матча стали выглядеть уставшими, а уход Мельхиорра с площадки из-за перебора персональных фолов позволил Магеру полностью доминировать под кольцом. В итоге, Городской колледж Нью-Йорка оторвался от соперника и закончил матч с результатом 69:61, став впервые в своей истории победителем NIT. Самым результативным игроком стал Дэмброт, набравший 23 очка, а награду самого ценного игрока турнира получил Уорнер, став первым в истории чернокожим баскетболистом, получившим её[25][26].

На следующий день перед многочисленной толпой на лестнице перед Городской ратушей игроков с победой поздравил мэр Нью-Йорка Уильям О’Двайер, который лично пожал руку всем баскетболистам. Холман же из-за высокой температуры не смог посетить мероприятие и вместо него были его ассистент Бобби Сэнд и спортивный директор университета. Чтобы все желающие смогли прийти и поздравить команду, в учебном заведении неофициально были отменены дневные занятия. Празднования победы продолжались двое суток по всему Нью-Йорку, а некоторые игроки были приглашены на званные ужины и участвовали и радиопрограммах[27].

Турнир NCAA

Основная статья: Мужской баскетбольный турнир первого дивизиона NCAA 1950

В начале 1950-х годов турнир NCAA считался второстепенным соревнованием в студенческом баскетболе и проводился по региональной системе — четыре команды Запада и четыре команды Востока определяли своих победителей, которые встречались в финале. Так как принять участие в турнире приглашают лишь высшие номера рейтинга AP, Городской колледж мог рассчитывать на попадание туда лишь показав хороший результат в NIT[28]. Вечером 17 марта накануне финального матча NIT команда получила новость, что последнее вакантное место в турнире NCAA получит либо она, либо Сент-Джонс и всё зависит от того, как «Биверс» проведут игру[24]. Одержав победу над Брэдли ГКНЙ присоединился к трём другим участникам полуфинала Востока — Огайо Стэйт, Холи-Кросс и Университету штата Северная Каролина. Соперником же «Биверс» стал чемпион конференции Big Ten «Огайо Стэйт Бакайс».[28]. И хотя «Биверс» попали в турнир в самый последний момент, их последние победы над сильными соперниками заставили говорить об их шансах на победу и в этом турнире[29] и в матче против Огайо они считались фаворитом с преимуществом в 31⁄2 очка[30].

«Огайо Стэйт Бакайс» практиковали плотную зонную защиту, не давая сопернику проходить под кольцо, сами же быстро уходили в атаку, набирая очки благодаря члену всеамериканской сборной Дику Шнитткеру и Бобу Донэму. В первой половине матча ни одна из команд не сумела захватить преимущество и к перерыву счёт на табло был равным 40:40. В начале второй половины «Биверс» ушли в отрыв на три очка после чего сменили тактику. Команда перестала бросать мяч с дальней дистанции, а перепасовывала его по периметру, пытаясь растянуть зонную защиту, чтобы можно было передать мяч под кольцо. Однако игроки «Бакайс» продолжали держать зону. Это вынудило игроков ГКНЙ Лейна и Магера сделать несколько бросков с дальней дистанции и, хотя часть из них была успешной, их соперники также удачно проводили свои атаки и разрыв в счёте так и продолжал держаться в районе двух очков. На помощь игрокам Городского колледжа пришло экспериментальное правило последних двух минут встречи. Поэтому «Бакайс» чтобы догнать «Биверс» вынуждены были прессинговать соперника, чтобы тот совершил ошибку и сделал потерю. Это и произошло. За минуту до конца Уорнер нарушил правило трёх секунд и мяч перешёл к «Огайо Стэйт». Однако им не удалось удачно завершить своё владение и после ряда ошибок с обеих сторон финальный свисток зафиксировал конечный счёт 56:55[31].

Соперником Городского колледжа в финале Востока стала команда университета штата Северной Каролины, которая обыграла Холи-Кросс со счётом 87:74, а игрок СК Сэм Ранзино, набрав 32 очка, установил рекорд NCAA. В отличие от Огайо Стэйт Северная Каролина играла в открытый баскетбол, однако ситуация в игре повторила предыдущий матч «Биверс». Игра шла на равных и по ходу матча счёт сравнивался 14 раз. К концу игры из-за перебора фолов площадку покинули самые результативные игроки Северной Каролины Ранзино и Дикки и представитель Городского колледжа — Роман. На последних минутах матча «Биверс» удалось оторваться от соперника и одержать победу со счётом 78:73[32].

В финале турнира NCAA соперником Городского колледжа опять стала команда университета Брэдли, которая также лишь в самый последний момент получила приглашение на турнир. Кроме того, она была вынуждена сыграть матч против Канзаса, чтобы определить последнего участника. По ходу самого турнира Брэдли одержал победу над УКЛА и Бэйлором[33]. В отличие от предыдущей встречи, Брэдли сменил тактику личной опеки на зонную защиту. ГКНЙ всё же удалось захватить преимущество в начале матча и закончить первую половину с преимуществом — 39:32. После перерыва Брэдли вернулся к личной опеке, но «Биверс» продолжили наращивать отрыв, вынудив соперника начать прессинг по всей площадке. Эта тактика начала приносить плоды и разрыв в счёте стал сокращаться и за сорок секунд до конца дошёл до всего одного очка — 69:68. У Брэдли был шанс выйти вперёд, но бросок Мельхиорра на последних секундах игры заблокировал Дэмброт, после чего передал мяч вперёд на Магера, который и установил финальный счёт − 71:68[34][35].

Таким образом, Городской колледж впервые в своей истории стал победителем турнира NCAA, а самым выдающимся игроком турнира был назван Ирвин Дэмброт. На следующий день около 2000 студентов прошли маршем от Школы бизнеса до основного кампуса Городского колледжа, где их уже ждало ещё несколько тысяч человек и где были устроены празднования, в которых участвовали не только студенты, но и преподаватели и руководство учебного заведения. Чтобы любой желающий мог присутствовать, были отменены дневные занятия, а колокол на башне главного здания кампуса, который использовали только в экстраординарных случаях, звонил в течении пяти минут[36]. Президент колледжа Гарри Н. Райт в своей речи сказал[37]:

Это один из величайших дней в моей жизни. Эта команда пришла сюда учиться, а не играть в баскетбол. Я горд за эту команду и то, что она сделала для нашего колледжа. Я бы хотел подчеркнуть, что они не получают стипендию, чтобы играть в баскетбол, и их не приглашали сюда для этого. Я особенно горжусь их высоким академическим уровнем.

В подтверждении его слов Норман Магер пришёл лишь на последних минутах церемонии, так как сдавал промежуточные экзамены в колледже. На следующий день празднования продолжились в Театре Паулины Эдвардс, где собралось около 2500 человек, а расписание занятий вновь изменили, увеличив дневной перерыв на час[38]. 6 апреля члены баскетбольной команды были приглашены на приём к Президенту Боро Роберту Вагнеру, где им вручили выгравированные свитки, а Нэт Холман стал почётным заместителем комиссара Боро Манхэттена[39].

Итоги и оценка сезона

«ГКНЙ Биверс» по ходу регулярного чемпионата выиграли 17 матчей, проиграли 5 и с трудом попали в постсезонные игры[4]. Первоначально никто всерьёз не рассматривал шансы «Биверс» на победу в турнирах и команда считалась «тёмной лошадкой». И победа Городского колледжа в двух турнирах принесла ей славу команды-золушки, которая появилась из ниоткуда и одержала победу во всех 7 постсезонных играх над лучшими командами чемпионата[40]. Самым результативным игроком Городского колледжа в сезоне 1949/50 стал Эд Роман, который в своём дебютном сезоне набрал 475 очков, установив рекорд учебного заведения, улучшив достижение Дэмброта сезона 1948/49 в 276 очков[41].

19 марта Ассоциация баскетбольных журналистов Метрополии объявила лучших игроков и тренеров. Хотя ГКНЙ и выиграл два постсезонных турнира, тренером года был назван наставник Кентукки Адольф Рапп, а игроки «Биверс», Эд Уорнер и Эд Роман, попали лишь во вторую сборную всех звёзд метрополии[42]. Associated Press в свою сборную всех звёзд NIT включила двух игроков ГКНЙ — Эда Уорнера и Ирвина Дэмброта[43]. Лишь журнал Sport отметил наградой наставника «Биверс», назвав его «Человеком года»[44]. 1 апреля состоялся матч всех звёзд студенческого баскетбола, в котором в составе звёзд Востока принял участие и Дэмброт. В игре представитель ГКНЙ набрал 9 очков, а его команда проиграла со счётом 66:59[45]. Позже в апреле Дэмброт также принял участие в серии матчей сборной всех звёзд студенческого баскетбола против «Гарлем Глобтроттерс»[46]. В знак признания заслуг Баскетбольный Олимпийский комитет США пригласил семь членов ГКНЙ войти в состав баскетбольной сборной, которая должна была представлять страну на первых Пан-Американских играх в Аргентине[47]. Однако 6 апреля руководство Городского колледжа отклонило предложение, мотивируя это тем, что игры будут проходить в учебное время[39].

В своей статье о победе Городского колледжа в турнире NCAA Daily Boston Globe написали, что своей победой в двух турнирах «Биверс» «завершили одну из наиболее невероятных саг в истории студенческого баскетбола»[48]. И тот факт, что члены баскетбольной команды пришли в университет в первую очередь учиться, делал их достижение ещё более существенным. Победа еврейско-негритянской команды показала, что любой человек, даже «дети эмигрантов и потомки рабов» имеют шанс проявить себя на общенациональном уровне. New York Times назвали победу Городского колледжа «доказательством демократических процессов»[6]. Тренер Сент-Джонс Фрэнк Макгвайр рассказал, что болел за «Биверс» в турнире NCAA и по его мнение тот факт, что команда, в составе которой были только местные игроки, сумела победить в двух турнирах, свидетельствует о высоком качестве нью-йоркского баскетбола[38]. «Биверс» отличались крепкой защитой, энергией, точными передачами и игрой, нацеленной на быстрый прорыв[6]. И по мнению Неда Айриша была «лучшим набором игроков, который когда либо собирался в нью-йоркском университете» и, возможно, «лучшей студенческой командой всех времён»[49].

В 2012 году Том Хагер в своей книге «The Ultimate Book of March Madness» включил финальный матч турнира NCAA ГКНЙ против Брэдли в список «100 лучших матчей в истори турнира NCAA», поставив его на 62 место[50]. Автор «The 100 Greatest Days in New York Sports» Стюарт Миллер поставил победу «Биверс» в турнире NCAA и завоевание второго постсезонного титула на 14 место в списке «100 величайших дней нью-йоркского спорта»[51].

По окончанию сезона выпускники колледжа Майк Уиттлин и Эл Рот вошли в тренерский состав учебного заведения. Уиттлин стал тренером баскетбольной команды новичков, а Рот — тренером футбольным команды[52].

Скандал, связанный с подтасовкой результатов матчей

Несмотря на выдающееся достижение, успехи команды 1950 года вскоре оказались в тени букмекерского скандала, разразившегося в 1951 году в американском студенческом баскетболе, когда выяснилось, что некоторые игроки Городского колледжа были связаны с букмекерами и влияли на окончательный счёт поединков таким образом, чтобы их команда проигрывала с определённым разрывом. Согласно прокурору округа Манхэттен Фрэнку Хогану, 32 баскетболиста ряда университетов были вовлечены в подтасовку результатов, которые повлияли на исход 86 матчей. В их число также входили игроки Городского колледжа — Роман, Рот и Уорнер. Баскетболисты были арестовали по обвинению в получении взятки и подтасовке результатов трёх игр в сезоне 1950/51. Однако вскоре были арестованы ещё четыре игрока сезона 1949/50 — Дэмброт, Лейн, Магер и Коэн[49]. Все признали себя виновными в совершении административного правонарушения и в ноябре того же года были приговорены к условным срокам наказания, за исключением Уорнера, который получил шесть месяцев тюремного заключения. Никаких доказательств о нарушениях во время матчей турнира NCAA и NIT обнаружено не было, поэтому все результаты были оставлены в силе[53].

Состав

Состав «ГКНЙ Биверс»[54]
№ Игрок
5 Ирвин Дэмброт
6 Эд Роман
7 Элвин Рот
8 Эд Уорнер
9 Флойд Лейн
12 Джо Галибер
15 Рон Наделл
16 Херб Коэн
17 Адольф Смит
20 Майк Уиттлин
21 Ларри Майер
24 Лерой Уоткинс
31 Артур Гласс
33 Норм Магер

Календарь и результаты

Дата Соперник Счёт Лучший по очкам В / П Место проведения
26 ноября 1949 Колледж Квинс В 91:45 Роман (16) 1-0 Спортивный зал Лавандера[55]
3 декабря 1949 Колледж Лафайет В 76:44 Роман (18) 2-0 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
8 декабря 1949 Южный методистский университет В 76:53 Уорнер (18) 3-0 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
10 декабря 1949 Кингс Поинт В 82:28 Роман (19) 4-0 Биверс-корт[56]
15 декабря 1949 Бруклинский колледж В 71:44 Уорнер (13) 5-0 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
19 декабря 1949 Университет Оклахомы П 63:67 Роман (20) 5-1 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
22 декабря 1949 Калифорнийский университет В 76:46 Роман (17) 6-1 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
27 декабря 1949 Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе П 53:60 Роман (22) 6-2 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
3 января 1950 Университет Сент-Джонс В 54:52 Роман (23) 7-2 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
7 января 1950 Лойолский университет Чикаго В 61:46 Коэн (14) 8-2 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
10 января 1950 Университет Западной Виргинии В 80:55 Роман (22) 9-2 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
28 января 1950 Колледж Мюленберга В 95:76 Роман (27) 10-2 Рокни-холл[14]
2 февраля 1950 Бостонский колледж В 64:56 Роман (18) 11-2 Бостон-гарден[57]
4 февраля 1950 Принстонский университет В 56:46 Роман (13) 12-2 Спортивный зал Диллона[58]
8 февраля 1950 Колледж Святого Франциска В 68:46 Роман (21) 13-2 Оружейный склад Второго артиллерийского корпуса[59]
11 февраля 1950 Канизийский колледж П 49:53 Роман (15) 13-3 Мемориал-одиториум[60]
16 февраля 1950 Ниагарский университет П 61:68 Роман (23) 13-4 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
18 февраля 1950 Колледж Сент-Джозефс В 75:59 Роман (16) 14-4 Конвеншен-холл[61]
20 февраля 1950 Фордемский университет В 66:62 Уорнер (15) 15-4 Оружейный склад 69 полка[62]
23 февраля 1950 Сиракузский университет П 74:83 Роман (23) 15-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
2 марта 1950 Манхэттенский колледж В 57:55 Уорнер (15) 16-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
7 марта 1950 Нью-Йоркский университет В 64:61 Уорнер (26) 17-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
Национальный пригласительный турнир
11 марта 1950 Университет Сан-Франциско В 65:46 Уорнер (26) 18-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
14 марта 1950 Кентуккийский университет В 89:50 Уорнер (26) 19-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
16 марта 1950 Университет Дюкейн В 62:52 Уорнер (19) 20-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
18 марта 1950 Университет Брэдли В 69:61 Дэмброт (23) 21-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
Турнир NCAA
23 марта 1950 Университет штата Огайо В 56:55 Лейн (17) 22-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
25 марта 1950 Университет штата Северная Каролина В 78:73 Роман (21) 23-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
28 марта 1950 Университет Брэдли В 71:68 Дэмброт (15) 24-5 Мэдисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
  • по данным[63], если не указано другое.

Напишите отзыв о статье "«ГКНЙ Биверс» в сезоне 1949/1950"

Примечания

  1. ↑ 1 2 Marty Burns. [www.si.com/vault/2000/04/03/277609/first-the-double-then-the-trouble-ccny-won-the-nit-and-ncaa-crowns-in-1950-a-year-before-falling-to-scandal First the Double, Then the Trouble CCNY won the NIT and NCAA crowns in 1950, a year before falling to scandal]. Sports Illustrated (3 апреля 2000). Проверено 13 мая 2016.
  2. ↑ Cohen, 1977, с. 34.
  3. ↑ 1 2 Cohen, 1977, с. 14.
  4. ↑ 1 2 [www.sports-reference.com/cbb/schools/city-college-of-new-york/ CCNY Beavers]. sports-reference.com. Проверено 13 мая 2016.
  5. ↑ Hager, 2012, с. 28.
  6. ↑ 1 2 3 Peter Levine. Ellis Island to Ebbets Field: Sport and the American Jewish Experience. — Oxford University Press, 1993. — С. 78-92. — 352 с. — ISBN 0195085558.
  7. ↑ 22 games for C. C. N. Y.: Beavers Open Season Nov. 26 -Play 13 Rivals at Garden, New York Times (16 сентября 1949).
  8. ↑ 22 Report for C. C. N. Y. Five, New York Times (16 октября 1949).
  9. ↑ City college five in garden tonight: Meets Lafayette, New York Times (3 декабря 1949), стр. 12.
  10. ↑ City college five downs Lafayette in Garden, 76 TO 44, New York Times (4 декабря 1949), стр. S1.
  11. ↑ Cohen, 1977, с. 16-17.
  12. ↑ 1 2 Cohen, 1977, с. 17-18.
  13. ↑ Foul rule modified here: Basketball Changes to Apply at Intracity Games Only, New York Times (4 декабря 1949), стр. 22.
  14. ↑ 1 2 Beavers triumph in Garden, 54 TO 52: ST. John's player passing ball in game at Garden, New York Times (4 января 1950), стр. 22.
  15. ↑ 1 2 Cohen, 1977, с. 19-20.
  16. ↑ C.C.N.Y. five routs Muhlenberg, 95-76: Beaver Tally Equals All-Time Scoring Mark--Roman Sets Pace With 27 Points, New York Times (29 января 1950), стр. 123.
  17. ↑ Syracuse Upsets C.C.N.Y., Cincinnati Routs L.I.U. Before 16,000 at Garden, New York Times (24 февраля 1950), стр. 31.
  18. ↑ Cohen, 1977, с. 20-22.
  19. ↑ Cohen, 1977, с. 21-22.
  20. ↑ Cohen, 1977, с. 27-28.
  21. ↑ Cohen, 1977, с. 28-29.
  22. ↑ [articles.latimes.com/1987-01-19/sports/sp-3873_1_college-basketball-roundup College Basketball Roundup : LSU Hands Kentucky Its Worst Home Loss in 60 Years, 76-41]. Los Angeles Times (January 19, 1987). Проверено 14 мая 2016.
  23. ↑ Louis Effrat. C.C.N.Y and Duquesne Fives Gain National Invitation Semi-Finals, The New York Times (15 Mar 1950), стр. 36.
  24. ↑ 1 2 Cohen, 1977, с. 30.
  25. ↑ Cohen, 1977, с. 30-34.
  26. ↑ Louis Effrat. 18,000 see C.C.N.Y. top Bradley, 69-61, in final at Garden: Helping City College to Win National Invitation, The New York Times (19 марта 1950), стр. S1.
  27. ↑ Cohen, 1977, с. 34-35.
  28. ↑ 1 2 Cohen, 1977, с. 37.
  29. ↑ Michael Strauss. City College March to Invitation Laurels Highlight of Basketball Campaign: the national invitation tournament winners, New York Times (20 марта 1950), стр. 26.
  30. ↑ N.C.A.A. Quintets in garden tonight: C.C.N.Y. Favored Over Ohio State and Holy Cross Over North Carolina State Points for "Double" Moye Fordham Captain, New York Times, стр. 37.
  31. ↑ Cohen, 1977, с. 37-38.
  32. ↑ Cohen, 1977, с. 38-39.
  33. ↑ Cohen, 1977, с. 39.
  34. ↑ Louis Effrat. City College Conquers Bradley for First Sweep of National Basketball ..., New York Times (29 марта 1950), стр. 40.
  35. ↑ Cohen, 1977, с. 47-49.
  36. ↑ Irving Spiegel. C.C.N.Y. Rallies, Parades Hail Basketball Feat: cheering their schools two hoop championship, New York Times (30 марта 1950), стр. 43.
  37. ↑ Cohen, 1977, с. 49-50.
  38. ↑ 1 2 2,500 at theatre cheer C.C.N.Y. five: Wright, College Head, Praises Champions of Two Tourneys as Players and Students, New York Times (31 марта 1950), стр. 46.
  39. ↑ 1 2 Cohen, 1977, с. 50.
  40. ↑ CCNY Registers Grand Slam, 71-68, Los Angeles Times (29 апреля 1950), стр. С1.
  41. ↑ Co-captains for C.C.N.Y.: Roman and Warner Will Lead 1950-51 Basketball Team, New York Times (3 мая 1950), стр. 39.
  42. ↑ Louis Effrat. Rupp, white hailed by court writers: Kentucky Mentor Gets 'Coach of Year' Award at Dinner, The New York Times (20 марта 1950), стр. 26.
  43. ↑ Michael Strauss. Triumphant Beaver Squad Hailed By Mayor at City Hall Ceremony: Noon Classes Are 'Suspended' at C.C.N.Y. as 2,000 Undergraduates Stage Rally for Winners an Invitation Basketball Not on Official Basis An Unseeded Quintet Warner, Dambrot Honored, The New York Times (21 марта 1950), стр. 37.
  44. ↑ Jack Kugelmass. Jews, Sports, and the Rites of Citizenship. — University of Illinois Press, 2007. — С. 183. — 232 с. — ISBN 025207324X.
  45. ↑ Louis Effrat. West beats East at Garden, 66-59: A Buckeye goes up to score for the West, The New York Times (2 апреля 1950), стр. 51.
  46. ↑ All-Stars Top Trotter Quint, Los Angeles Times (29 апреля 1950), стр. С4.
  47. ↑ To rely on C.C.N.Y. five: Group Will Propose 7 Beavers Be Named to U.S. Squad, New York Times (30 марта 1950), стр. 43.
  48. ↑ CCNY Beats Bradley, Scores Court Grand Slam, Daily Boston Globe (29 марта 1950), стр. 15.
  49. ↑ 1 2 Jack Kugelmass. Jews, Sports, and the Rites of Citizenship. — University of Illinois Press, 2007. — С. 175-192. — 232 с. — ISBN 025207324X.
  50. ↑ Hager, 2012, с. 232-233.
  51. ↑ Stuart Miller. The 100 Greatest Days in New York Sports. — Houghton Mifflin Harcourt, 2006. — С. 63-67. — 532 с. — ISBN 0618574808.
  52. ↑ C.C.N.Y. Names Coaches, New York Times (25 сентября 1950), стр. 27.
  53. ↑ [www.nytimes.com/2010/01/23/sports/ncaabasketball/23dambrot.html?_r=0 Irwin Dambrot Dies at 81; Caught in Gambling Scandal] (англ.). nytimes.com. The New York Times. Проверено 18 марта 2014.
  54. ↑ Joseph M. Sherman. ST. John's, C.C.N.Y. in action tonight: Redmen to Battle Bradley Five ..., New York Times (16 марта 1960), стр. 55.
  55. ↑ C.C.N.Y. five victor, 91-45: Opens Season by Defeating Queens -- Roman Stars, New York Times (27 ноября 1949), стр. S7.
  56. ↑ C.C.N.Y. triumphs, 82-28: Routs Kings Point Quintet as Roman Leads Beaver Attack, New York Times (11 декабря 1949), стр. S2.
  57. ↑ City college wins aT Boston, 64 TO 56:, New York Times (3 февраля 1950), стр. 31.
  58. ↑ City college tops Princeton by 56-46: Beaver Quintet Marks 500th Contest Under Holman With Victory, New York Times (5 февраля 1950), стр. 139.
  59. ↑ Sports Today, New York Times (8 февраля 1950), стр. 42.
  60. ↑ C.C.N.Y. five upset, 53-49 Last-Minute Rally by Beavers Fails to Overtake Canisius Before Record 12,105, New York Times (12 февраля 1950), стр. 137.
  61. ↑ City college trips ST. Joseph's, 75-59: Beaver Quintet Wins No. 14, New York Times (19 февраля 1950), стр. S4.
  62. ↑ Schedules for Local and Other Eastern College Basketball Teams, New York Times (27 ноября 1949).
  63. ↑ [ccnyathletics.com.s3.amazonaws.com/documents/2013/1/29/Men_s_Basketball_Schedule.pdf 1949-50 Men’s Basketball Schedule / Results (24-5)]. City College of New York Athletics. Проверено 18 мая 2016.

Литература

Ссылки

  • [www.youtube.com/watch?v=fHjLP2rJInU YouTube video clip of CCNY winning 1950 NCAA basketball championship]
  • [www.youtube.com/watch?v=jKwHLlYP3qY YouTube documentary of 1950 CCNY basketball team]
  • [www.cbssports.com/collegebasketball/ncaa-tournament/history/yearbyyear/1950 CBS Sports article on 1950 NCAA Championship]
  • [www.nydailynews.com/opinion/city-college-won-article-1.1296624 Daily News Article on CCNY 1950 Double Basketball Championship]
</tr></tr></table></td></tr></table>
</tr></tr></table></td></tr></table>

Отрывок, характеризующий «ГКНЙ Биверс» в сезоне 1949/1950

– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=«ГКНЙ_Биверс»_в_сезоне_1949/1950&oldid=80714907»