«ГКНЙ Биверс» в сезоне 1950/1951

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
«ГКНЙ Биверс» в сезоне 1950/1951
Конференция

Независимая

Показатели сезона

11-7

Главный тренер

Нэт Холман

Сезоны

1949/1950 1951/1952

Сезон 1950/51 — 46-й сезон баскетбольной команды «ГКНЙ Биверс», представляющей Городской колледж Нью-Йорка (ГКНЙ) в чемпионате NCAA. Под руководством главного тренера Нэта Холмана команда в регулярном чемпионате завоевала 11 побед и потерпела 7 поражений. Однако, еще до конца чемпионата разгорелся букмекерский скандал, когда выяснилось, что некоторые игроки Городского колледжа были связаны с букмекерами и влияли на окончательный счёт поединков таким образом, чтобы их команда проигрывала с определённым разрывом. Первоначально было арестовано три игрока «Биверс» — Роман, Рот и Уорнер, которым предъявили обвинения в получении взятки и подтасовке результатов трёх игр в сезоне 1950/51. Однако вскоре были арестованы ещё четыре игрока сезона 1949/50 — Дэмброт, Лейн, Магер и Коэн. Все признали себя виновными в совершении административного правонарушения и в ноябре того же года были приговорены к условным срокам наказания, за исключением Уорнера, который получил шесть месяцев тюремного заключения. В связи со скандалом руководство Городского колледжа отменило оставшиеся матчи сезона, а позже и расформировала баскетбольную программу.





Межсезонье

В межсезонье ряд баскетболистов ГКНЙ под руководством Боб Сэнда (ассистента Нэта Холмана в «Биверс») в составе Маккабийской сборной США совершили турне по Южной Америке, где встречалась с местными командами и сборной Колледжа Боулинг Грин, а позже стали чемпионами Маккабийских игр. Причём Эд Роман в одной из игр против бразильской команды набрал 37 очков, а в финальном матче Маккабиады — 24[1][2]. 2 октября в главном спортивном зале учебного заведения начались тренировки баскетбольной команды к новому сезону. В распоряжении Холмана оказалось 22 человека, однако из прошлогоднего чемпионского состава на них присутствовали лишь Ронни Наделл и Арти Гласс, остальные же пока не участвовали в них либо были задействованы в Маккабийской сборной[3]. 10 октября 1950 года руководство объявило расписание своей баскетбольной команды на предстоящий сезон. Согласно ему «Биверс» должны были провести 21 матч — 14 в домашнем «Медисон-сквер-гардене» и 7 на выезде, из которых 5 за пределами Нью-Йорка. Матч-открытия был запланирован на 25 ноября против Колледжа Святого Франциска, а последняя игра сезона должна была состоятся 6 марта против Нью-Йоркского университета[4][5].

4 ноября ГКНЙ провёл товарищеский матч с чемпионом Американской лиги «Скрэнтон Майнерс». Несмотря на победу «Биверс» с разницей в одно очко 64:63, эта победа далась Городскому колледжу легко. Уже вначале матча члены прошлогоднего чемпионского состава «Биверс» сделали большой задел в счёте и Холман стал использовать запасных игроков, которые не справились с профессионалами и дали им сократить разрыв[6].

Сезон 1950/51 годов

Первую игру сезона 1950/51 годов «Биверс» играли в домашнем «Медисон-сквер-гардене» против Колледжа Святого Франциска. По договорённости, весь доход от проведения этого матча был направлен на финансирование поездки сборной США по баскетболу на Панамериканские игры в Буэнос-Айресе. Кроме того, в межсезонье NCAA решила расширить штрафную линию с трёх до шести футов, чтобы она больше соответствовала мировым стандартам. Чтобы испытать правило в действии, было решено, что «Биверс» сыграют против Святого Франциска по старым правилам, а Университет Род-Айленда и Университет Сетон-Холл — по-новым, а результат потом сравнят[7].

В качестве стартовых игроков Холман выпустил на паркет Эда Романа, Эда Уорнера, Эла Рота, Арнольда Смита и Флойда Лейна. И прошлогодние чемпионы не подвели своего тренера. Игроки Святого Франциска лишь в первые несколько минут составили конкуренцию, а все остальное время доминировали «Биверс», которые, в итоге, и победили со счётом 81:62[8]. 28 ноября был опубликован предсезонный рейтинг United Press, согласно которому Городской колледж занимал первое место в списке и являлся одним из основных претендентов на победу и в сезоне 1950/51 годов[9]. Следующий матч против Колледжа Квинса ГКНЙ также легко выиграл, причём играли они под руководством ассистента Холмана, так как тот сам поехал в Баффало, чтобы посмотреть на игру своего будущего соперника Университета Бригама Янга. По словам наставника «Биверс» команда Бригама Янга «обладает высоким ростом, скоростью, хорошо защищается и делает хорошие броски в прыжке». У «Биверс» же проблема в составе стартовой пятёрки. Если же места в ней Уорнера, Романа, Лейна и Рота не вызывали сомнения, то борьба за пятое место шла между Ронни Наделлом, Гарольдом Хиллом и Арнольдом Смитом[10]. Уже в начале матча Холман удивил своих соперников, выпустив в стартовом составе запасных игроков. Однако те за полторы минуты не проявили себя на паркете, позволив сопернику оторваться в счёте, и Холман заменил их на своих основных игроков. По ходу матча шла очень плотная игра и счёт сравнивался девять раз. Лишь в конце «Биверс» удалось оторваться на 6 очков и, хотя у Бригама Янга за тридцать секунд до конца было три попытки сравнять счёт, они не смогли ими воспользоваться и финальный свисток зафиксировал победу хозяев со счётом 71:69[11].

Четвёртая игра сезона против Университета Миссури стала полным разгромом Городского колледжа. Будучи безусловным фаворитом перед игрой, «Биверс» лишь в первые несколько минут держались на равных со своим соперником, но к концу первой половины уже проигрывали со счётом 31:14. Миссури полностью переиграли ГКНЙ, у которого совершенно не шли броски. «Биверс» удачно реализовали лишь двенадцать из шестидесяти бросков с игры, а их лучший бомбардир Эд Роман набрал лишь семь очков в игре. В итоге, Университет Миссури одержал победу со счётом 54:37[12]. В матче против Университета штата Вашингтон Городской колледж продолжил показывать невнятную игру — команда реализовала лишь 20 из 80 бросков с игры. Однако их соперник играл ещё хуже, попав лишь 16 раз с 71 попытки, что позволило «Биверс» одержать победу со счётом 59:43. Хотя ГКНЙ и одержал победу, она далась им большой ценой — Эд Уорнер в первой половине матча подвернул правое колено и был вынужден покинуть площадку[13]. На 21 декабря был запланирован матч с Университетом Оклахомы, которым в предыдущем сезоне «Биверс» проиграли свой первый матч. Хотя накануне этого противостояния ГКНЙ лишился из-за травмы одного из своих стартовых игроков, у Оклахомы, по сравнению с предыдущим сезоном, остался лишь один игрок стартовой пятёрки. Уже в начале матча Оклахома вышла вперёд и и лидировала до финального свистка. У «Биверс» опять практически не шли броски с игры, что усугубилось зонной защитой «Сунерс», и игрокам ГКНЙ приходилось бросать мяч с дальних дистанций. Лишь во второй половине Городскому колледжу удалось сократить разрыв в счёте до двух очков, однако концовку матча провела лучше Оклахома, завершив противостояние своей победой со счётом 48:43[14].

Следующую игру против Бруклинского колледжа ГКНЙ легко выиграл даже без Уорнера и с учётом невысокого процента реализации бросков и большого количества плохих передач, а Роман, набрав 30 очков, установил новый рекорд «Медисон-сквер-гардена» для игроков Городского колледжа[15]. Последняя игра 1950 года проходила против Университета Аризоны. Начало матча лучше провела Аризона, которая сделала хороший задел — 29:10. Во второй половине «Биверс» даже удалось ненадолго выйти вперёд, однако они вскоре уступили преимущество своему сопернику, который начал играть на удержание мяча в своём владении, не забивая сам и не давая такую возможность сопернику. Незадолго до конца матча у Городского колледжа было два шанса сравнять счёт, однако они дважды не смогли реализовать свои броски, и игра закончилась победой Аризоны со счётом 41:38. Из-за травмы Уорнер провёл на площадке всего 2 минуты, а Роман играл с инфекцией в большом пальце ноги и-за чего плохо играл в защите[16].

В преддверии первого матча 1951 года против Университета Сент-Джонс Холман посетил игру своего будущего соперника против Университета Сан-франциско[17]. К началу января Сент-Джонс были одним из сильнейших коллективов чемпионата, одержав победу в 11 матчах, и проиграв всего 2, и считался фаворитом в предстоящем противостоянии с форой в шесть очков[18]. Уорнер и Роман же опять выступали с травмами, однако, несмотря на это, борьба получилась равной. Ни одна из команд не старалась играть на удержание мяча и лидерство в счёте несколько раз переходило от одной команды к другой. Роман отлично сыграл в защите против Зика Заволука и к концу матча счёт был практически равным. В итоге же игра закончилась победой Сент-Джонс со счётом 47:44 и, по мнению обозревателя New York Times Луиса Еффрата, стала одним из лучших матчей сезона[19].

Календарь и результаты

Дата Соперник Счёт Лучший по очкам В / П Место проведения
25 ноября 1960 Колледж Святого Франциска В 81:62 Роман (23) 1-0 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
2 декабря 1950 Колледж Квинс В 61:48 2-0 Спортивный зал ГКНЙ
5 декабря 1950 Университет Бригама Янга В 71:69 Роман (26) 3-0 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
9 декабря 1950 Университет Миссури П 37:54 Уорнер (11) 3-1 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
14 декабря 1950 Университет штата Вашингтон В 59:43 Роман (16) 4-1 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
21 декабря 1950 Университет Оклахомы П 43:48 Роман (14) 4-2 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
25 декабря 1950 Бруклинский колледж В 64:40 Роман (30) 5-2 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
28 декабря 1950 Университет Аризоны П 38:41 Роман (19) 5-3 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
2 января 1951 Университет Сент-Джонс П 44:47 Роман (14) 5-4 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
6 января 1951 Университет Сент-Джозефс В 54:42 6-4 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
11 января 1951 Бостонский колледж П 59:63 6-5 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
31 января 1951 Университет Джона Кэрролла В 79:67 7-5
6 февраля 1951 Колледж Святого Креста В 73:63 8-5 Бостон-гарден
10 февраля 1951 Лойолский университет Чикаго В 69:61 9-5 Чикаго-стэдиум
12 февраля 1951 Фордемский университет П 61:62 9-6 Оружейный склад 69 полка
15 февраля 1951 Канизийский колледж П 64:67 9-7 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк
17 февраля 1951 Темпльский университет В 95:71 10-7 Конвеншн-холл
22 февраля 1951 Колледж Лафайет В 67:48 11-7 Медисон-сквер-гарден, Нью-Йорк

Напишите отзыв о статье "«ГКНЙ Биверс» в сезоне 1950/1951"

Примечания

  1. ↑ Maccabiah team is due: Basketball Group Arrives Today From South American Trip, New York Times (19 сентября 1950), стр. 51.
  2. ↑ Americans defeat Canada for title: Roman of C.C.N.Y. Five Leads With 24 Points in 56-34 Triumph at Tel Aviv Israeli Team First, New York Times (8 октября 1950), стр. S3.
  3. ↑ C.C.N.Y. five is called: Twenty-two Report for First Drill of the Season, New York Times (3 октября 1950), стр. 50.
  4. ↑ C.C.N.Y. schedule set: Quintet to Play 21 Games This Season, 14 at Garden, New York Times (11 октября 1950), стр. 47.
  5. ↑ Peter Levine. Ellis Island to Ebbets Field: Sport and the American Jewish Experience. — Oxford University Press, 1993. — С. 82. — 352 с. — ISBN 0195085558.
  6. ↑ City college tops pro quintet, 64-63: Defeats Scranton in Alumni Day Exhibition, New York Times (5 ноября 1950), стр. 163.
  7. ↑ Colleges to Use Wider Foul Lanes On Court Bill at Garden Saturday, New York Times (22 ноября 1950), стр. 139.
  8. ↑ Michael Strauss. C.C.N.Y. five stops St. Francis, 81-62: C.C.N.Y. players who opened their season with victory last night, New York Times (26 ноября 1950), стр. S1.
  9. ↑ CCNY tabbed to annex national cage honors, Los Angeles Times (29 ноября 1950), стр. C1.
  10. ↑ C.C.N.Y. Meets Brigham Young In Basketball at Garden Tonight, New York Times (5 декабря 1950), стр. 43.
  11. ↑ Louis Effrat. City college five triumphs, 71 TO 69, New York Times (6 декабря 1950), стр. 58.
  12. ↑ Michael Strauss. Missouri topples City college five at Garden, 54 TO 37: seeking a rebound in game at Garden last night, New York Times (10 декабря 1950), стр. S1.
  13. ↑ Joseph M. Sheehan. Beavers triumph, 59-43 City College Rolls to Easy Triumph Over Washington State, New York Times (15 декабря 1950), стр. 45.
  14. ↑ Joseph M. Sheehan. 15,232 see Sooners trip Beavers, 48-43: helping L.I.U. roll up large score, New York Times (22 декабря 1950), стр. 27.
  15. ↑ Louis Effrat. Beavers down Kingsmen City College Wins by 64-40 After a Slow Start Against Brooklyn, New York Times (26 декабря 1950), стр. 35.
  16. ↑ Louis Effrat. Arizona Upsets C.C.N.Y.: fighting for a rebound on garden court last night, New York Times (29 декабря 1950), стр. 22.
  17. ↑ Louis Effrat. Holman Scouts Game St. John's victor at Garden, 67-47, New York Times (31 декабря 1950), стр. S1.
  18. ↑ Cohen, 1977, с. 75.
  19. ↑ Louis Effrat. St. John's Beats City College, New York Times (3 января 1951), стр. 83.

Литература

Отрывок, характеризующий «ГКНЙ Биверс» в сезоне 1950/1951

Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=«ГКНЙ_Биверс»_в_сезоне_1950/1951&oldid=78704955»