Ёж (детский журнал)
| ЁЖ | |
 Обложка выпуска № 1 за 1929 год | |
| Специализация: |
детский |
|---|---|
| Периодичность: |
один или два раза в месяц |
| Язык: |
русский |
| Адрес редакции: | |
| Главный редактор: | |
| Издатель: |
Госиздат |
| Страна: | |
| Дата основания: |
1928 |
| Тираж: |
до 125 000 экз. |
«ЁЖ» (аббревиатура от Ежемесячный Журнал) — регулярный журнал для школьников пионерского возраста, выпускавшийся в СССР детским отделом Ленгиза с 1928 года по 1935 год. Выходил один или два раза в месяц. Авторами литературных материалов были Б. Житков, М. Зощенко, Е. Шварц, Н. Олейников, участники литературной группы ОБЭРИУ: Д. Хармс, А. Введенский, Н. Заболоцкий. Главный консультант и идеолог журнала — С. Я. Маршак. С 1930 года выпускался с приложением «ЧИЖ», ориентированным на дошкольников. Тираж колебался от 30 до 125 тысяч экземпляров.
Главные редакторы
- Н. Венгров
- Н. М. Олейников
- Г. С. Дитрих
- А. Г. Лебеденко
- Д. Неусихин
- Д. Е. Рахмилович (Южин)
История журнала
Первоначально выходил как орган ЦБ юных пионеров и Главсоцвоса в Ленинграде, фактически же его выпускали бывшие сотрудники «Нового Робинзона». Главным консультантом выступил С. Маршак, который во второй половине 1920-х годов сформировал уникальный творческий коллектив писателей и художников. В качестве литературных авторов он привлёк Б. Житкова, В. Бианки, И. Маршака (работал под псевдонимом М. Ильин), обериутов: Д. Хармса, А. Введенского, Н. Заболоцкого. В отсутствие часто занятого С. Маршака настоящими хозяевами журнала стали Е. Шварц и Н. Олейников (по воспоминаниям современников, сочетание «Шварц — Олейников» воспринималось, как «Салтыков-Щедрин»)[1].
С первого номера «ЕЖа» (февраль 1928 года) литераторы выбрали равный тон общения без заискивания и догматизма. Каждый выпуск от первой до последней страницы легко удерживал внимание своих читателей.[2] Журналы начинались не политическими здравицами или опытом работы пионерских отрядов, а весёлыми стихами. Д. Хармс впервые публиковал здесь свои произведения: «Иван Иваныч Самовар», «Иван Торопышкин» (персонаж, который стал постоянным героем последующих выпусков журнала), «Во-первых и во-вторых» и другие. «ЁЖ» открывает серию остросюжетных и комичных репортажей о приключениях Макара Свирепого — «единственного писателя, который сочиняет свои произведения, сидя верхом на лошади».[2] Этого отважного путешественника придумал Н. Олейников, а художник придал персонажу черты самого автора — в прошлом участника Гражданской войны.
Советский (в самом прямом понимании) журнал не обходил вниманием события первых пятилеток, но делал это не формально, с хорошей подростковой иронией и воодушевлением. Среди опубликованного — образцы подачи идеологической информации: повесть в стихах «Война с Днепром» С. Маршака, очерки М. Ильина о первой пятилетке «Тысяча и одна задача», «По огненным следам», «Живая карта», политические репортажи Е. Шварца «Карта с приключениями» (были затем изданы отдельной книгой). Отдельно от заурядного фона прочих публикаций стоят политические фельетоны Н. Олейникова. Так, журнал «Пионер» к 10-летию Красной армии публикует обращение «Ко всем юным пионерам и детям рабочих и крестьян Советского Союза»: « <…> Красная Армия 23 февраля празднует свой десятилетний юбилей. <…> Капиталисты хотят напасть на нас. <…> Все ли вы начали активно обучаться военному делу?». В юбилейном номере «Ежа» вместо передовой статьи с общими словами публикуется очерк Н. Олейникова «Сколько тебе лет?», в котором действуют два вымышленных персонажа — белый генерал Семиколенов и рабочий Иван Дорофеев, за которыми спор двух идеологий. Безусловно, генерал спор проигрывает. В этом же ряду талантливых литературных произведений стоят очерки «Прохор Тыля» — о предводителе чуждых пионерам СССР скаутов, «Отто Браун» — о захватывающем побеге из тюрьмы немецкого коммуниста и т. д.[3] Уровню литературного материала соответствовали иллюстрации Б. Антоновского, Н. Радлова, В. Конашевича, Ю. Васнецова, Е. Чарушина, В. Курдова, А. Пахомова, В. Лебедева, Н. Тырсы и других художников.
Опираясь на опыт создания «ЕЖа» и учитывая возрастные особенности и интересы дошкольной аудитории, к январю 1930 года был подготовлен и выпущен первый номер «ЧИЖа» — приложения к журналу, позже переросшее в самостоятельное издание.
В 1930—1932 выходил два раза в месяц, в 1932 выход был приостановлен на несколько месяцев из-за затруднений с бумагой в СССР.
К 1930-му году неформальная подача материала привлекла внимание литературной критики и цензуры. «Чепуши́нки» и «перевёртыши» (рубрики «ЕЖа») были объявлены чуждыми пролетарским детям.[2] Одним из примеров организованной травли может служить статья «Как „ЕЖ“ обучает детей хулиганству» Е. Двинского, которую в 1928 году опубликовала «Комсомольская правда».[4] К середине 1930-х годов уровень административного давления на творческий процесс достиг критического. Журнал был закрыт, детская редакция Госиздата переименована в Детиздат и подчинена ЦК ВЛКСМ. К концу 1930-х годов репрессии переросли в политические: Н. Олейников арестован и расстрелян (1937 год), арестованы Т. Габбе (1937 год), Н. Заболоцкий (1938 год), А. Введенский (1941 год, скончался при пересылке), значительно ранее (1931 год) арестован и выслан Д. Хармс.
Напишите отзыв о статье "Ёж (детский журнал)"
Литература
- Рахтанов И. А. Рассказы по памяти. 3-е изд., доп. М., 1971. С. 109—144;
- Олейников А. Н. Поэт и его время // Олейников Н. М. Пучина страстей. Л., 1990. С. 26-50.
Примечания
- ↑ [www.port-folio.org/2004/part864.htm Святозар Шишман, «Воспоминания» на port-folio.org]
- ↑ 1 2 3 [www.librero.ru/article/dety/gurnaly_eg_i_4ig.htm «Журналы ЁЖ и ЧИЖ» // Авторские проекты сайта librero.ru]
- ↑ [www.detlitlab.ru/?cat=11&text=10 М. И. Алексеева, «Становление российской детской публицистики» // РадугаМедиа (2010 год).]
- ↑ «Комсомольская правда» (24 апреля 1928 года).
Отрывок, характеризующий Ёж (детский журнал)
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.
Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
