Йома

Йома (Ёма, Юма)
Иллюстрация Ивана Билибина к "Сказке о трёх царских дивах и об Ивашке, поповском сыне», 1911 г.
Мифология:	Коми
В иных культурах:	Баба-Яга, Полудницы
Пол:	Женский
Местность:	Коми-пермяцкий регион
Занятие:	Колдовство, покровительство темных сил
Отец:	Ен
Мать:	упоминается как «женщина»
Дети:	Йома-ныы

ЙомаЙома

Йома (также Ёма, Юма) — злая лесная ведьма в фольклоре коми. Позже контаминировалась с образом Полудницы (коми Сю Паладь, пöлöзнича), хозяйки полей и злаков. Имя восходит к фин. jumala «бог грома», карел. jomal «бог».

В её честь назван венец Полозничи на Венере.

Место в пантеоне и описание

Дочь бога-демиурга Ена и его жены. Сестра бога северного ветра Войпеля. Мать дочери Йомы-ныы, реже мохнатых многоголовых сыновей. Жена либо Ворсы либо людоеда Гундыра, либо Кудряша.

В мифологии коми Йома носила отрицательный характер. Она была воплощением болезни, смерти, разложения.

Внешний вид Йомы вызывал отталкивающий вид: зубы и ногти из железа, слепа, но взамен развиты другие органы чувств.

Она имела мохнатые глаза, длинный нос, ниспадающий к полу. Сидела на трех, шести, реже на девяти стульях, притом, что задница ещё и по краям свешивалась.

В первоначальные времена Йома вместе со своей матерью и братом жили на небе, но коварный Омоль сбросил их на землю. Характерно, что финно-угры в акте падения усматривали и моральный аспект. Йома стала покровительницей подземных и демонических существ, а в сказках коми она становится хозяйкой подводного мира.

В русском фольклоре близка к Бабе Яге.

Йома в фольклоре коми

В фольклоре коми-зырян и коми-пермяков образ Йомы представлен очень красочно.

Главной особенностью в мифах финно-угров о злых духах и силах является то, что с помощью хорошей работы можно заручиться их расположением и поддержкой.

Йома также является покровительницей женского ремесла. С ней связан ряд сказок на тему ткачества и прядения. Она является владелицей всех прялок, клубков, вязальных игл, мотков пряжи. Йома может дать их, а может и потребовать обратно как, например, в быличке о пользе труда и о пагубности лени.

Возможно, что изначально сущность Йомы происходила из темы посева, созревания и уборки злаков, выпечки хлебов. Также считалось, что она покровительствует флоре и фауне, живёт в дремучем лесу в лесной избушке на курьих ножках (или лосиных ногах).

Йома — хранительница огня. В коми-зырянских сказках к ней приходят за ним, но часто Йому саму сжигают в печи.

Йома любит питаться маленькими детьми. Таковы мотивы сказки о похищении маленькой девочки ростом с веретено.

О пользе труда и о пагубности лени

Жила-была семья из отца, матери и дочери. Мать умирает и отец женится вновь. У мачехи тоже есть дочь, однако она не загружает её работой.

По отношению к бедной падчерице она сурова и издевается над ней. Однажды она приказала падчерице ополоснуть моток ниток в пруду, но вода оказалась так холодна, что та нечаянно выпустила клубок и он затонул. Мачеха велела достать моток во что бы то ни стало.

Благодаря старанию, усердию падчерицы, отзывчивости к окружающим, пройденным испытаниям, Йома, хозяйка преисподней и подводного мира, отдала ей моток ниток и подарила новый дом.

По возвращении падчерица вышла замуж за парня и стали они счастливо жить в новом доме.

Не понравилось это её мачехе. Решила она свою дочь-белоручку за приданным к Йоме отправить. Чтобы пальцы не замерзли от каленой воды, белоручка бросила моток ниток в воду и сама устремилась в глубины реки. Однако эгоизм белоручки не позволил ей пройти все испытания и жизненные трудности. Вернувшись домой, она нашла спаленной собственную хату.

О похищении маленькой девочки

Однажды пришла Йома к родителям и угрозами сосватала своего сына в мужья девочки. Однако сына у неё не оказалось. Йома вознамерилась погубить её.

Сначала она послала её за шерстью к своим овцам. Её овцами оказались волки. Добрая старушка научила её, как избежать опасности.

Затем она решила погубить её, послав к своим коровам набрать молока. Но её коровами оказались медведицы. Снова добрая старушка научила, как выпутаться из сложной ситуации.

Тогда Йома посылает её к своей сестре за берестяным лукошком. Но добрая старушка почуяла неладное и дала девочке масло, крупу, гребень для волос, брусок и корзину со смолой.

Когда сестра Йомы пошла точить зубы, девочка бросилась к двери, которая не открывалась. Догадалась она смазать петли маслом и дверь открылась. Налетели на неё черные вороны, но и им она посыпала зерна.

Вернулась Йомина сестра из чулана, а девочки нет. Бросилась она в погоню.

Тогда девочка кинула ей под ноги гребень для волос и путь к ней преградил дремучий лес. Но пробралась через него Йомина сестра.

Девочка кинула брусок и за ней тот час стали подниматься горы. Пропилила сестра Йомы и горный кряж.

Последнее, что оставалось — корзина со смолой. И её кинула девочка, но перепутала слова заклинания. Вдруг смоляная река появилась, но не позади, а впереди девочки. И увязли они в этой трясине вдвоем.

Девочка обратилась к ворону, чтобы он передал её родителям о беде и велела им взять железный лом и огонь. Прибежав, отец вбил ломом сестру Йомы в смоляную реку, растопил смолу и вызволил девочку.

Литература

• Петрухин В. Я. Мифы финно-угров.-М.: Астрель: АСТ:Транзиткнига,2005.-463с. ISBN 5-17-019005-0 ISBN 5-271-06472-7 ISBN 5-9578-1667-1

Ссылки

• [fairy-tales.su/narodnye/komijjskie-skazki/1661-dochka-s-veretjonce.html Дочка с веретёнце]
• [fairy-tales.su/narodnye/komijjskie-skazki/1665-starukha-jjoma-i-dve-devushki.html Старуха Йома и две девушки]
• [www.sati.archaeology.nsc.ru/mifolog/myth/179.htm Мифология коми. Ёма]

Отрывок, характеризующий Йома

– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.