Ёнай, Мицумаса

Мицумаса Ёнай 米内 光政<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
19-й министр флота Японии
2 февраля 1937 — 5 января 1939
Монарх:	Сёва
Предшественник:	Осами Нагано
Преемник:	Дзэнго Ёсида
26-й премьер-министр Японии
16 января 1940 — 22 июля 1940
Предшественник:	Нобуюки Абэ
Преемник:	Фумимаро Коноэ
24-й министр флота Японии
22 июля 1944 — 9 октября 1945
Предшественник:	Наокуни Номура
Преемник:	пост упразднён
Вероисповедание:	Синтоист
Рождение:	2 марта 1880(1880-03-02) Мориока (преф. Иватэ, Япония)
Смерть:	20 апреля 1948(1948-04-20) (68 лет) Мориока
Партия:	беспартийный
Образование:	Военно-морская академия
Награды:

Мицумаса Ёнай (яп. 米内 光政 Ёнай Мицумаса, в русскоязычных источниках встречаются написания Ёнаи, Енай, Енаи, Йонай, Йонаи; 2 марта 1880, Мориока — 20 апреля 1948, там же) — японский военный и государственный деятель, адмирал. 26-й премьер-министр Японии (16 января — 22 июля 1940).

Военная служба

Мицумаса Ёнай родился 2 марта 1880 года в городе Мориока префектуры Иватэ. Он был первым сыном в семье бывшего вассала самурайского рода Намбу.

В 1901 году он закончил военную академию Императорского флота Японии в Этадзиме, став 68-м по успеваемости среди 115 кадетов 29-го выпуска. Службу на флоте начал 14 декабря 1901 года, и после года, проведённого в звании мичмана на корвете «Конго» и крейсере «Токива», в январе 1903 года Ёнай был повышен до младшего лейтенанта. Примерно до конца русско-японской войны он занимал административные позиции, после чего снова стал выходить в море на эсминце «Инадзума» и броненосном крейсере «Иватэ». С 1907 года служил командующим артиллерией на крейсере «Ниитака», броненосце «Сикисима» и крейсере «Тонэ», В 1908—1909 годах был инструктором в артиллерийской школе. В декабре 1912 года был повышен до капитана 3-го ранга, в 1913 году закончил Военно-морскую академию и был послан в Петроград в качестве заместителя военно-морского атташе. Ёнай провёл в Российской империи 2 года, с 12 февраля 1915 по 20 февраля 1917, хорошо знал русский язык, и считал Россию потенциальным союзником Японии в предстоящем противостоянии с США и Великобританией. Во время, проведённое в России, Ёнай получил звание капитана 2-го ранга, а после Октябрьской революции был отозван назад в Японию, где стал старшим помощником командира на броненосце «Асахи».

В 1920 году Ёнай получил звание капитана 1-го ранга, после чего в качестве военно-морского атташе был направлен в Польшу, где находился с 1921 по 1922 год. По возвращении в Японию он был капитаном на крейсерах «Касуга» (1922—1923) и «Иватэ» (1923—1924), а также на линкорах «Фусо» (1924) и «Муцу» (1924—1925).

1 декабря 1925 года Ёнай получил звание контр-адмирала, а год спустя стал членом Высшего технического совета ИФЯ и занял пост начальника третьей секции генштаба Императорского флота Японии.

В 1928 году Ёнай был назначен главнокомандующим 1-м экспедиционным флотом в Китае, с которым Япония в то время находилась в состоянии войны. После успешного завершения миссии Ёнай в декабре 1930 года получил звание вице-адмирала и был назначен командиром военно-морской базы («Караульный центр Тинкай», 鎮海警備府) в корейском городе Чинхэ.

Ёнай поддерживал заключение Лондонского морского договора, по которому было установлено соотношение ВМФ США, Великобритании и Японии — 5:5:3. В 1932 году ему поручили командование 3-м флотом в декабре 1932 года, а впоследствии — командование военно-морским районом Сасэбо (с ноября 1933 года). В период его командования произошёл так называемый «Инцидент с „Томодзуру“», в ходе которого только что построенный миноносец «Томодзуру» из-за ошибки в проектировании и слишком тяжелого вооружения перевернулся в шторм и погубил 100 человек экипажа. Этот инцидент поставил под сомнение надёжность боевых кораблей Императорского флота Японии и привёл к серьёзнейшим проверкам и изменениям в конструкции строящихся и планируемых кораблей.

В ноябре 1934 года Ёнай стал командующим 2-м флотом, а начиная с декабря 1935 года командовал военно-морским районом Йокосуки. В этот период в Токио произошёл путч молодых офицеров. В ночь неудавшегося государственного переворота Ёнай был у своей любовницы в Симбаси, в двух кварталах от места событий, однако до возвращения на базу следующим утром даже не подозревал об этом.

В декабре 1936 года Мицумаса Ёнай был назначен командующим Объединённым флотом одновременно с 1-м флотом Императорского флота Японии.

Политическая карьера

В апреле 1937 года Ёнай стал полным адмиралом, и в том же году получил назначение на пост министра флота в кабинете Сэндзюро Хаяси. Свой пост он сохранял до августа 1939 года и при последующих премьер-министрах, Фумимаро Коноэ и Киитиро Хирануме. Будучи министром флота, Ёнай, обеспокоенный нарастающим напряжением между Японией с одной стороны и США и Великобританией с другой, пытался пропагандировать мирное урегулирование конфликтов, осознавая, что время для войны самое неподходящее, поскольку основные силы японской армии завязли в Китае. Однако мирная политика сделала его крайне непопулярным среди ультраправых националистических экстремистов, и он (как и адмирал Исороку Ямамото) пережил несколько покушений на свою жизнь. Несмотря на заявления о мире, Ёнай поддерживал создание линкоров типа «Ямато», стремясь создать противовес флотам США и Британии.

В кабинете Нобуюки Абэ Ёнай был членом Высшего военного совета и военно-морским советником императора.

4 января 1940 года Мицумаса Ёнай был назначен премьер-министром страны. Немалую роль в этом назначении сыграла поддержка императора Хирохито. На посту премьер-министра Ёнай продолжал мирную политику по отношению к США и Великобритании, старался не вмешиваться в европейский конфликт (начальные этапы Второй мировой войны), стремился расширить японское влияние в юго-восточной Азии и нормализовать советско-японские отношения. При этом новый премьер-министр всячески противился подписанию Тройственного пакта между Японией, нацистской Германией и фашистской Италией. Однако умеренный курс Ёная привёл к конфликту с высшим армейским командованием, которое стало явным к июлю 1940 года: министр армии Сюнроку Хата начал открыто критиковать премьера, и 21 июля под давлением армейских генералов, ориентированных на союз со странами Оси, Ёнай был вынужден уйти в отставку. Тройственный пакт, заключению которого противился Ёнай, был подписан 27 сентября 1940 года.

В июле 1944 года Ёнай отказался от предложения Хидэки Тодзио стать министром флота, настаивая на полной смене кабинета, однако в новом кабинете Куниаки Коисо (22 июля 1944 — 7 апреля 1945) занял пост вице-премьера и одновременно — министра флота. Он остался министром флота и при новом премьере Кантаро Судзуки. В последние несколько недель перед капитуляцией Японии Ёнай встал на сторону Судзуки и министра иностранных дел Сигэнори Того, склонявшихся к принятию Потсдамской декларации и находившихся по этому вопросу в оппозиции к министру армии Корэтике Анами, начальнику морского генштаба Соэму Тоёде и начальнику армейского генштаба Ёсидзиро Умэдзу. Считая, что правительство недостаточно активно рассматривает капитуляцию, Ёнай в апреле 1945 года демонстративно подал в отставку, чем вызвал падение всего кабинета. При двух последующих премьерах, принце Хигасикуни Нарухико и Кидзюро Сидэхаре, Ёнай продолжал занимать пост министра флота, в частности, при нём произошло расформирование Императорского флота после капитуляции.

Ёнай сыграл большую роль и в Токийском трибунале: сам он к суду привлечён не был, но согласовывал свои показания с главными обвиняемыми, такими как Хидэки Тодзио, чтобы Император Хирохито не был осуждён. Как утверждал переводчик Ёная Сюити Мидзота, американский начальник «психологических операций» Боннер Феллерс (англ. Bonner Fellers) обращался к Ёнаю с предложением дать такие показания, чтобы выставить Тодзио главным виновником Тихоокеанских войн.

После войны Ёнай посвятил себя восстановлению разрушенной страны. Большую часть жизни он страдал от гипертонии, однако умер от воспаления лёгких в 1948 году в возрасте 68-ми лет. Могила Ёная находится в Мориоке, его родном городе.

Литература

• Richard B. Franks. Downfall: The End of the Imperial Japanese Empire. — 1999. — ISBN 0141001461.
• Marius B. Jansen. The Making of Modern Japan. — 2002. — ISBN 0674009916.
• Richard Sims. Japanese Political History Since the Meiji Renovation 1868-2000. — 2001. — ISBN 0312239157.
• Ronald Spector. Eagle Against the Sun: The American War With Japan. — 1985. — ISBN 0394741013.
• 高田 万亀子 (Макико Такада). 昭和天皇と米内光政と (Сё:ва тэнно: то Ёнай Мицумаса то). — 1995. — ISBN 4562026944.
• 高木 惣吉 (Сокити Такаги). 山本五十六と米内光政―付・連合艦隊始末記 (Ямамото Исороку то Ёнай Мицумаса: Фу рэнго кантай симацуки). — 1982. — ISBN 4769801734.
• Константин Залесский.  Кто был кто во второй мировой войне. Союзники Германии. — Москва: АСТ, 2003. — ISBN 517021314X.

Ссылки

• Hiroshi Nishida. [homepage2.nifty.com/nishidah/e/px29.htm#a003 Materials of IJN: Yonai, Mitsumasa] (англ.). Imperial Japanese Navy. — список званий и постов Ёная. Проверено 3 августа 2007. [www.webcitation.org/67XG9MoXS Архивировано из первоисточника 9 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Ёнай, Мицумаса

– Она очень больна, – сказал Пьер.
– Так она здесь еще? – сказал князь Андрей. – А князь Курагин? – спросил он быстро.
– Он давно уехал. Она была при смерти…
– Очень сожалею об ее болезни, – сказал князь Андрей. – Он холодно, зло, неприятно, как его отец, усмехнулся.
– Но господин Курагин, стало быть, не удостоил своей руки графиню Ростову? – сказал князь Андрей. Он фыркнул носом несколько раз.
– Он не мог жениться, потому что он был женат, – сказал Пьер.
Князь Андрей неприятно засмеялся, опять напоминая своего отца.
– А где же он теперь находится, ваш шурин, могу ли я узнать? – сказал он.
– Он уехал в Петер…. впрочем я не знаю, – сказал Пьер.
– Ну да это всё равно, – сказал князь Андрей. – Передай графине Ростовой, что она была и есть совершенно свободна, и что я желаю ей всего лучшего.
Пьер взял в руки связку бумаг. Князь Андрей, как будто вспоминая, не нужно ли ему сказать еще что нибудь или ожидая, не скажет ли чего нибудь Пьер, остановившимся взглядом смотрел на него.
– Послушайте, помните вы наш спор в Петербурге, – сказал Пьер, помните о…
– Помню, – поспешно отвечал князь Андрей, – я говорил, что падшую женщину надо простить, но я не говорил, что я могу простить. Я не могу.
– Разве можно это сравнивать?… – сказал Пьер. Князь Андрей перебил его. Он резко закричал:
– Да, опять просить ее руки, быть великодушным, и тому подобное?… Да, это очень благородно, но я не способен итти sur les brisees de monsieur [итти по стопам этого господина]. – Ежели ты хочешь быть моим другом, не говори со мною никогда про эту… про всё это. Ну, прощай. Так ты передашь…
Пьер вышел и пошел к старому князю и княжне Марье.
Старик казался оживленнее обыкновенного. Княжна Марья была такая же, как и всегда, но из за сочувствия к брату, Пьер видел в ней радость к тому, что свадьба ее брата расстроилась. Глядя на них, Пьер понял, какое презрение и злобу они имели все против Ростовых, понял, что нельзя было при них даже и упоминать имя той, которая могла на кого бы то ни было променять князя Андрея.
За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.


С конца 1811 го года началось усиленное вооружение и сосредоточение сил Западной Европы, и в 1812 году силы эти – миллионы людей (считая тех, которые перевозили и кормили армию) двинулись с Запада на Восток, к границам России, к которым точно так же с 1811 го года стягивались силы России. 12 июня силы Западной Европы перешли границы России, и началась война, то есть совершилось противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие. Миллионы людей совершали друг, против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, воровства, подделок и выпуска фальшивых ассигнаций, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберет летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления.
Что произвело это необычайное событие? Какие были причины его? Историки с наивной уверенностью говорят, что причинами этого события были обида, нанесенная герцогу Ольденбургскому, несоблюдение континентальной системы, властолюбие Наполеона, твердость Александра, ошибки дипломатов и т. п.
Следовательно, стоило только Меттерниху, Румянцеву или Талейрану, между выходом и раутом, хорошенько постараться и написать поискуснее бумажку или Наполеону написать к Александру: Monsieur mon frere, je consens a rendre le duche au duc d'Oldenbourg, [Государь брат мой, я соглашаюсь возвратить герцогство Ольденбургскому герцогу.] – и войны бы не было.
Понятно, что таким представлялось дело современникам. Понятно, что Наполеону казалось, что причиной войны были интриги Англии (как он и говорил это на острове Св. Елены); понятно, что членам английской палаты казалось, что причиной войны было властолюбие Наполеона; что принцу Ольденбургскому казалось, что причиной войны было совершенное против него насилие; что купцам казалось, что причиной войны была континентальная система, разорявшая Европу, что старым солдатам и генералам казалось, что главной причиной была необходимость употребить их в дело; легитимистам того времени то, что необходимо было восстановить les bons principes [хорошие принципы], а дипломатам того времени то, что все произошло оттого, что союз России с Австрией в 1809 году не был достаточно искусно скрыт от Наполеона и что неловко был написан memorandum за № 178. Понятно, что эти и еще бесчисленное, бесконечное количество причин, количество которых зависит от бесчисленного различия точек зрения, представлялось современникам; но для нас – потомков, созерцающих во всем его объеме громадность совершившегося события и вникающих в его простой и страшный смысл, причины эти представляются недостаточными. Для нас непонятно, чтобы миллионы людей христиан убивали и мучили друг друга, потому что Наполеон был властолюбив, Александр тверд, политика Англии хитра и герцог Ольденбургский обижен. Нельзя понять, какую связь имеют эти обстоятельства с самым фактом убийства и насилия; почему вследствие того, что герцог обижен, тысячи людей с другого края Европы убивали и разоряли людей Смоленской и Московской губерний и были убиваемы ими.
Для нас, потомков, – не историков, не увлеченных процессом изыскания и потому с незатемненным здравым смыслом созерцающих событие, причины его представляются в неисчислимом количестве. Чем больше мы углубляемся в изыскание причин, тем больше нам их открывается, и всякая отдельно взятая причина или целый ряд причин представляются нам одинаково справедливыми сами по себе, и одинаково ложными по своей ничтожности в сравнении с громадностью события, и одинаково ложными по недействительности своей (без участия всех других совпавших причин) произвести совершившееся событие. Такой же причиной, как отказ Наполеона отвести свои войска за Вислу и отдать назад герцогство Ольденбургское, представляется нам и желание или нежелание первого французского капрала поступить на вторичную службу: ибо, ежели бы он не захотел идти на службу и не захотел бы другой, и третий, и тысячный капрал и солдат, настолько менее людей было бы в войске Наполеона, и войны не могло бы быть.