Список персонажей «Блич»
Поделись знанием:
и 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.
Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.
Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.
В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.
Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.
Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.
Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.
Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.
Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.
Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
(перенаправлено с «Ёруйти Сихоин»)
Все персонажи аниме и манги «Блич» принадлежат к разным расам, входят в различные кланы, группы и организации и используют своеобразный жаргон, выдуманный их создателем Тайто Кубо.[1][2] Люди живут в реальном мире, в современной Японии. Большинство из них не могут видеть или чувствовать духов: лишь один из пятидесяти тысяч может каким-либо образом догадываться о существовании поблизости духа или пустого, и лишь треть из них может нормально их видеть. Души людей состоят из эктоплазмы, которую в аниме и манге называют частицами духовной энергии (яп. 霊子 рэйси, досл. «частицы духа»). Когда люди умирают, их души отправляются в Сообщество душ.
Концепция и авторский замысел
Создание персонажей — один из ключевых этапов в работе над мангой, которая легла затем в основу аниме. В интервью автор «Блич» Тайто Кубо рассказывал, что когда он размышляет над сюжетом или испытывает трудности в поиске новых идей, он начинает с создания персонажей и перечитывает предыдущие тома манги.[3][4] Автор объяснял, что любит придумывать неожиданных персонажей, чья внешность даёт ложное представление об их характере, так как его «привлекают люди с противоречивым характером», а в работе Тайто Кубо чувствует «необходимость рисовать людей, которые нравятся».[5] Сначала он придумывает внешность героя, а затем старается представить, какой у него мог бы быть характер. Каждый персонаж, прокомментировал Кубо, по-своему уникален в глазах автора, поэтому ему хотелось бы полнее раскрыть их образы по ходу повествования.[6]
Основные персонажи
|
|
Центральными персонажами являются пятеро: Ичиго Куросаки, Рукия Кучики, Орихиме Иноуэ, Ясутора Садо и Урюу Исида. Они появляются в истории постепенно. В начале манги и аниме Ичиго Куросаки случайно встречается с девушкой-«проводником душ» Рукией Кучики, которая обладает сверхъестественными способностями и сражается со злыми духами — «пустыми». Рукия защищает семью Ичиго от пустого, но в битве получает серьёзное ранение и понимает, что дальше сражаться не в состоянии. Она решает передать Ичиго часть своих сверхъестественных сил, в результате чего главный герой сам становится проводником душ, а Рукия лишается сил — паранормальной энергии под названием «реяцу» (яп. 霊圧 рэй'ацу, досл. «давление духа»).[7] Она не может исполнять работу проводника душ, то есть сражаться с пустыми и отправлять души умерших в загробный мир, поэтому уговаривает Ичиго помочь, пока её собственные силы не восстановятся. Постепенно под влиянием духовной энергии Ичиго его друзья Орихиме Иноуэ и Ясутора Садо тоже проявляют сверхъестественные способности, начинают видеть духов и могут даже драться с ними.
Ичиго Куросаки
Ичиго Куросаки — главный герой аниме и манги, рыжеволосый школьник, который с детства обладает сверхъестественной способностью видеть призраков, даже хорошо знаком с одной девочкой-привидением и приносит цветы на место её смерти. Тем не менее, он не склонен к мистицизму и, хотя читает гороскопы, утверждает, что не верит им.[8]. Однажды на его близких нападает злой дух, «пустой», но появляется девушка по имени Рукия Кучики, которая вмешивается в сражение и спасает семью Куросаки. Во время битвы она получает серьёзное ранение и становится перед выбором: погибнуть или передать Ичиго часть своих сверхъестественных сил, чтобы он мог биться вместо неё. Так Ичиго знакомится с миром синигами — «проводников душ», воинов, которые защищают людей, сражаясь со злыми духами пустыми, и помогают добрым душам уйти в мир иной.
Рукия Кучики
Рукия Кучики — девушка-проводник душ, которая была отправлена патрулировать Каракуру и защищать жителей от пустых, а также отправлять души умерших в Сообщество душ (загробный мир), совершая обряд погребения души (яп. 魂葬 консо:). Несмотря на то что она выглядит, как подросток, ей в действительности более 150-ти лет. По ряду обстоятельств Рукия вынуждена передать свою духовную энергию Ичиго и вести жизнь обычного человека, находясь в гигае («временном теле»), которое проводники душ используют в экстренных ситуациях.[9] После утраты сил она способна лишь на мелкие заклинания.[7] Рукии нравится жить в мире людей, она обладает странноватым чувством юмора и сварливым характером, любит объяснять всё в виде собственноручно нарисованных комиксов. Рукия является первым персонажем, придуманным автором.[3]
Орихиме Иноуэ
Орихиме Иноуэ — одноклассница Ичиго, познакомившаяся с ним благодаря общей подруге Арисаве Тацуки. Орихиме очень добрая, мягкая и оптимистичная, сильно привязана к своим друзьям, особенно к Арисаве и Ичиго. Она сирота: осталась абсолютно одна после смерти брата.[10] Из-за частых контактов, Ичиго невольно делится с ней частью духовной энергии, и Орихиме приобретает способность видеть призраков и пустых, а впоследствии и сражаться с ними. Она может изменять реальность — отменять уже произошедшие события, что внешне выглядит, как будто время течет вспять.[11] В начале аниме и манги Орихиме не играет большой роли в развитии сюжета, однако, затем её роль в истории растёт.
- Сэйю — Юки Мацуока.
Урю Исида
Урю Исида — одноклассник Ичиго, один из последних представителей клана квинси. Квинси — это люди, развившие несколько сверхъестественных способностей, включая способность контролировать духовную энергию. Несмотря на общего врага — пустых — квинси и проводники душ воевали друг с другом задолго до начала основной сюжетной линии «Блич». По вине проводников душ погиб дедушка Урю, поэтому в начале аниме и манги он враждебно относится к Ичиго и Рукии. В бою он использует не меч, а оружие квинси: лук и стрелы, состоящие из частиц духовной энергии. Урю — гордый и скрытный человек. Он заботится о своей внешности, хорошо вышивает и вместе с Орихиме Иноуэ ходит в кружок по рукоделию[12].
Ясутора Садо
Ясутора Садо — одноклассник и близкий друг Ичиго Куросаки. Более известен под прозвищем Чад (яп. ちゃど Тядо). Он получил его при первой встрече с Ичиго, когда тот неправильно прочитал первый иероглиф фамилии Ясуторы. Иероглиф 茶 имеет два чтения: са и тя (ча), в итоге вместо Садо получилось Чад. По ходу сюжета получает, благодаря Ичиго, частичные способности проводников душ.
Семья Куросаки
Семья Куросаки состоит из Ичиго Куросаки, его младших сестёр Карин и Юдзу, а также отца — Иссина. Мать Ичиго, Карин и Юдзу умерла, когда дети были совсем маленькими. Смерть Масаки сильно повлияла на всех членов семьи.[13] Позднее Ичиго выяснил, что в смерти матери был виноват один из пустых — Великий удильщик (англ. Grand Fisher).[14], который собирался убить Ичиго, но вместо этого убил защищавшую сына Масаки. Иссин и Ичиго до сих пор винят себя в её смерти.[15]
- Иссин Куросаки (яп. 黒崎 一心 Куросаки Иссин?, Kurosaki Isshin) — отец Ичиго и глава семьи Куросаки, владелец частной медицинской клиники, которая называется «Клиника Куросаки». Тайто Кубо рассказывал, что сначала хотел сделать его владельцем похоронного бюро, потому что Иссину «идёт чёрный костюм».[16] Иссин кажется глупым любителем пошутить и подраться и в основном присутствует в комических сценах. Он постоянно нападает на сына под разными предлогами: «Мы всегда ужинаем в 19:00!» или «Ичиго, хватит шуметь!».[17][18] Большой фанат телешоу медиума Дона Канондзи, которого Ичиго терпеть не может. Несмотря на грубоватое поведение, Иссин любит свою семью и очень скорбит о смерти жены.
Тайто Кубо с самого начала планировал сделать Иссина проводником душ[19]., хотя конкретный капитанский ранг персонажа был задуман немного позже. Иссин был капитаном 10-го отряда проводников душ, а его настоящая фамилия — Сиба, так как он был главой малой ветви клана Сибы. Он очень силён, мастерски владеет мечом, на равных сражаясь с Айдэном и даже измотав его в поединке. Его дзанпакто зовётся Энгэцу (яп. 剡月 Engetsu, «Уничтожающая луна»), команда для высвобождения — «Гори» (яп. 燃えろ моэро). Меч при высвобождении не меняет форму и размеры, но его лезвие окутывается духовной энергией. В сикае способен использовать Гэцугу Тэнсё (яп. 月牙天衝 Getsuga Tenshō, «Лунный клык, пронзающий небеса»). Известно также, что банкай даёт огромную нагрузку на тело.
Приблизительно 20 лет назад вступил в бой с экспериментальным пустым Айдзэна — Белым. В ходе этого боя Айдзэн ранит своим дзанпакто Иссина сзади, и Иссин не может противостоять пустому на равных. В этот самый момент появляется Масаки и побеждает пустого. Однако он успевает ранить Масаки, укусив её за плечо. Так произошла первая встреча родителей Ичиго. Чуть позже Иссин бросает ради неё место капитана и начинает жить в мире людей. В 186 главе впервые Иссина показывают в форме синигами. В 398 главе Иссин выступает против Айдзэна, тем самым раскрыв себя перед Ичиго.
- Масаки Куросаки (яп. 黒崎 真咲 Куросаки Масаки?, Kurosaki Масаки) — жена Иссина, была квинси, последним представителем клана Куросаки. Она должна была выйти замуж за Рюкэна Исиду для сохранения чистоты крови квинси. Вмешалась в сражение Иссина с Белым, который напал на неё и сумел ранить. Из-за этого в у Масаки начался процесс пустофикации, в результате чего она могла погибнуть. Чтобы остановить этот процесс, Иссин согласился связать свою душу с душой Масаки, воспользовавшись помощью Кискэ Урахары. Позднее Яхве устроил отбор, выпив её силы на расстоянии, чтобы восстановить свои, отчего Масаки не смогла противостоять обычному пустому и погибла.
- Карин Куросаки (яп. 黒崎 夏梨 Куросаки Карин?, Kurosaki Karin) — дочь Иссина, сестра-близнец Юдзу, младше Ичиго на четыре года. Циничная и саркастичная, особенно в сравнении со своей мягкой и тихой сестрой. Любит покомандовать и спокойно может дать пинка Иссину, если считает, что он ведёт себя глупо и по-детски. Называет отца «бородатиком».[20] Заявляет, что не верит в существование духов,[21] хотя может видеть их так же хорошо, как Ичиго, и чувствовать на огромном расстоянии. Великолепно играет в футбол. Дружит с Уруру и Дзинтой, которые работают в магазине Урахары Киске. Некоторое время входила с ними и Коном в самозваный «отряд борьбы с пустыми имени Дона Канондзи» (хотя последнего ни в грош ни ставит). После потери Ичиго способностей проводника душ, негласно замещает его в роли временного проводника. Поскольку собственного дзанпакто у неё нет, использует различные приспособления из магазинчика Урахары. Имя Карин — омоним японского слова «айва».
- Сэйю — Риэ Кугимия.
- Юдзу Куросаки (яп. 黒崎 遊子 Куросаки Юдзу?, Kurosaki Yuzu) — сестра-близнец Карин (обе родились 6 мая). Мягкая, тихая и чуткая. Выполняет работу по дому: готовит, убирается, а также регулярно стрижёт волосы Ичиго.[22] Любит играть с Коном, тискает его, как мягкую игрушку, купает, наряжает в женские платья и т. п. Может видеть духов, но не так четко как Ичиго и Карин. Большая поклонница шоу Дона Канондзи. Очень любит Ичиго и искренне переживает из-за его исчезновений. В последнее время, это перешло у неё в ярко выраженный «братский комплекс». Её имя — омоним слова «лимон».
Друзья Ичиго
- Кэйго Асано (яп. 浅野 啓吾 Асано Кэйго?, Asano Keigo) — одноклассник и друг Ичиго Куросаки. Постоянно бегает, прыгает и корчит различные рожи, обычно появляется в комических сценах. Как и многие персонажи, невольно получает от Ичиго часть способностей проводников душ, например, может видеть духов. Семья Асано состоит из него самого, отца, матери и сестры. Его старшая сестра Мидзухо Асано (яп. 浅野 瑞穂 Асано Мидзухо?, Asano Mizuho) — любительница покомандовать и поругаться. Постоянно гоняет Кэйго (например, к торговому автомату за соком) и пинает его, если тот возвращается недостаточно быстро. В отличие от большинства персонажей, живёт не в Каракуре, а в соседнем, более крупном городе Наруки.
- Мидзуиро Кодзима (яп. 小島 水色 Кодзима Мидзуиро?, Kojima Mizuiro) — друг Асано Кэйго и одноклассник Ичиго. Как и многие персонажи, невольно получает от Ичиго часть способностей проводников душ, например, может видеть духов. Вежливый, спокойный, в чём-то апатичный человек. Часто именно он успокаивает и вразумляет Кэйго. Несмотря на непритязательную внешность, весьма успешен в личной жизни и иногда встречается с несколькими женщинами сразу.[24] Неравнодушен к женщинам старше себя, о чём Ичиго однажды предупреждает Рукию Кучики, называя своего друга Дон Жуаном.[24] В более поздних томах «Блич» становится ясно, что у Мидзуиро почти не было друзей до того, как он пошёл в школу, хотя затем он сдружился с несколькими людьми, включая Кэйго.[25] Как и Кэйго, живёт в городе Наруки.
- Тацуки Арисава (яп. 有沢 竜貴 Арисава Тацуки?, Arisawa Tatsuki) — одноклассница Ичиго. Как и многие персонажи, невольно получает от Ичиго часть способностей проводников душ, например, может видеть духов. В детстве они были близкими друзьями, вместе занимались карате[27]. Тацуки часто сражалась в паре с Ичиго и побеждала, из-за чего он плакал. Но стоило ему увидеть свою мать, то он тут же начинал улыбаться и радоваться. По словам самой Тацуки, это её жутко бесило и она называла Ичиго «маменькиным сынком». Когда Ичиго изменился из-за смерти Масаки, стала его уважать и сильно с ним сдружилась. Настоящая девчонка-сорванец, мечтающая стать чемпионом по карате и уже завоевавшая второе место в Японии в своей возрастной группе. Лучшая подруга Орихимэ Иноуэ: они познакомились, когда старшеклассницы обрезали волосы Орихимэ, та была подавлена, но Тацуки отругала её за мягкотелость и с тех пор она пообещала всегда защищать Иноуэ. Именно из-за Тацуки, когда Орихимэ встала на её защиту (и благодаря влиянию духовной энергии Ичиго) пробуждаются духовные силы Орихимэ.[28] Может высказываться достаточно резко, например, советует Орихимэ, которая неравнодушна к Ичиго: «Только сиськами потряси, он сам навалится».[29]
- Чизуру Хонсё (яп. 本匠 千鶴 Хонсё Тидзуру?, Honshō Chizuru) — одноклассница Ичиго. Как и многие персонажи, невольно получает от Ичиго часть способностей проводников душ, например, может видеть духов. Носит очки. Лесбиянка. Постоянно «клеится» к Орихимэ, за что получает нагоняй от Тацуки.
- Сэйю — Саки Накадзима.
Проводники душ
Проводники душ (яп. 死神 синигами?, досл. «бог смерти») невидимы для обычных людей и живут в особом месте, называемом Сообщество душ. Они патрулируют наш мир, помогают душам умерших людей попасть в Сообщество душ, отправляют в ад тех, кто совершил ужасные грехи при жизни, а также уничтожают злых духов («пустых»). Проводники душ обладают различными сверхъестественными способностями, связанными с манипуляцией частицами духовной энергии (яп. 霊子 рэйси, досл. «частицы духа»). Большая часть таких способностей реализуется благодаря мечу дзанпакто (яп. 斬魄刀 дзампакуто:, досл. «разрубающий душу меч»), который есть у каждого проводника душ и является своеобразным воплощением его духовной силы. Такой меч, рассекая пустого, «смывает» все его грехи, совершенные после смерти, и очищенная душа отправляется в Сообщество душ. Большинство проводников душ приписаны к одному из тринадцати боевых отрядов — Готэй 13. Но также есть и другие организации проводников со своими функциями — Отряд тайных операций, отряд Кидо и Королевская гвардия, кроме того, существуют временные проводники душ.
Вайзарды
Вайзарды — Проводники душ-отступники, получившие силы пустых в результате эксперимента Соскэ Айдзэна в Сообществе душ. Живут отдельно и от проводников душ, и от людей, но поддерживают хорошие отношения с Ичиго Куросаки. Состоящая из 8-ми человек, группа вайзардов обладает огромной силой. Их происхождение описывается в сюжетной арке «Обращая маятник вспять». Позже вернулись в ряды проводников душ.
Кроме того, вайзардом является Ичиго Куросаки. При этом, исходя из главы 535, Ичиго Куросаки — единственный, кто является природным вайзардом, то есть вайзардом по рождению. Остальные вайзарды были созданы искусственно в результате экспериментов Соске Айдзэна и действия вакцины Кискэ Урахары.
Жители Сообщества душ
- Кукаку Сиба (яп. 志波 空鶴 Сиба Ку:каку?, Shiba Kūkaku) — мастер фейерверков, член когда-то существовавшего благородного семейства Сиба. Стервозная женщина, которая постоянно избивает своего брата Гандзю и вешает перед домом огромные плакаты с собственным именем. Не принадлежит к проводникам душ, но на высоком уровне знает кидо. В аниме у Кукаку протез вместо правой руки, а в манге — только культя. Несколько лет назад у Кукаку был брат по имени Кайэн, служивший лейтенантом в 13 отряде проводников душ, но произошёл несчастный случай, в результате которого тело Кайэна захватил пустой Метастазия, и Рукии Кучики пришлось убить его. У Кукаку есть два телохранителя, огромных и похожих, как две капли воды — Коганэхико (яп. 金彦 Koganehiko?) и Сироганэхико (яп. 銀彦 Shiroganehiko?) (единственное отличие — ямка на подбородке у Коганэхико). Они не отличаются умом или какими-то другими способностями.
- Гандзю Сиба (яп. 志波 岩鷲 Сиба Гандзю?, Shiba Ganju) — внушительных размеров мужчина в бандане и очках. Скор на расправу и грубоват, но по-своему благороден. Ездит на огромном хряке по кличке «Бонни», которую ласково называет «Бонни-тян». Гандзю ненавидит Сообщество душ и проводников душ в частности после несчастного случая, в котором Рукии Кучики пришлось убить Кайэна Сибу. Маленький Гандзю своими глазами видел, как Рукия принесла окровавленное тело Кайэна, видел и кровь на её мече, поэтому изначально счёл её бесчувственной убийцей. Кроме того, после смерти Кайэна и его жены Мияко клан Сиба потерял свой высокий статус. Даже после того, как Гандзю узнал правду об убийстве, он далеко не сразу преодолел свою ненависть. Он владеет магией земли, хотя она несколько иного свойства, чем кидо проводников душ. Один из таких приёмов — Каменная волна (яп. 石波 сэппа) — превращает любую поверхность в песок или в зыбучие пески.
- Сора Иноуэ (яп. 井上 昊 Иноуэ Сора?, Inoue Sora)[31] — брат Орихимэ Иноуэ, погибший в результате автомобильной аварии. После смерти Сора не смог покинуть сестру, поэтому его дух остался в земном мире и стал пустым по имени Асидвайр. В аниме показано, как пустые затянули Сору в свой мир Уэко Мундо, хотя в манге процесс превращения не объясняется. После того, как часть его маски треснула во время сражения с Ичиго Куросаки, Сора пришёл в себя. Понимая, что представляет опасность для сестры, он пронзил себя мечом Ичиго. Душа Соры очистилась и отправилась в Сообщество душ.
- Руричиё Касумиодзи (яп. 霞大路 瑠璃千代 Касумио:дзи Руритиё?, Kasumiōji Rurichiyo) — принцесса аристократического клана Касумиодзи, появляется только в аниме в филлерной арке «Новый капитан Сюсукэ Амагай». Маленькая девочка, которая ведёт себя, как типичная принцесса — высокомерно, ожидая моментального исполнения всех приказов, но довольно-таки благородно. Мать Луричиё умерла при родах, отец вскоре заболел и тоже не прожил долго. Теперь за ней, как за единственной наследницей, началась охота.
- Сэйю — Рэйко Такаги.
Стражи врат
Стражи Четырёх Великих Врат (яп. 四大瀞霊門門番 Shidai Seireimon Monban) — охраняют четыре входа в Сэйрэйтэй от вторженцев. Хотя они и не являются проводниками душ, они считаются элитой Сообщества душ. Характерная особенность — огромный размер.
- Дзидамбо Иккандзака (яп. 一貫坂 兕丹坊 Иккандзака Дзидамбо:?, Ikkanzaka Jidanbō) — страж Врат белого пути (яп. 白道門 Hakutōmon), западного входа в Сэйрэйтэй. В арке «Тысячелетняя кровавая война» нападает на НИИ синигами, находясь под контролем Штернриттера ПеПе Ваккабрады.
- Хигонюдо (яп. 比巨入道 Higonyūdō?) — страж Врат красной пустоты (яп. 朱洼門 Shuwaimon), южного входа в столицу Сообщества душ.
- Кайван (яп. 嵬腕 Kaiwan?) — страж Врат синего потока (яп. 青流門 Shōryūmon), восточного входа.
- Дандзомару (яп. 断蔵丸 Danzōmaru?) — страж Врат чёрной горы (яп. 黒隆門 Kokuryōmon), северного входа.
Кроме Дзидамбо, все Стражи врат появлялись в манге лишь однажды, перед бегством Соскэ Айдзэна из Сообщества душ. В аниме появлялись не все.
Магазин Урахары
Кискэ Урахара
Кискэ Урахара (яп. 浦原 喜助 Урахара Кискэ?, Urahara Kisuke) — эксцентричный владелец магазина, в котором продаются различные товары для проводников душ. Носит традиционные японские деревянные сандалии-гэта и шляпу в форме глубокой тарелки, за что Ичиго называет его исключительно «дядька в шляпе и сандалиях» (яп. ゲタ帽子 гэта-боси?, букв. «сандальная шляпа»). Близкий друг Ёруити Сихоин. В рейтингах популярности персонажей занимал высокие места.
Урахара производит впечатление человека беззаботного и весёлого, немного себе на уме. Любит посмеяться над другими, хотя в определённых ситуациях бывает очень серьёзен. Разговаривает неизменно вежливо даже тогда, когда отпускает издевки. Урахара не зол и помогает тем, кто не вредит миру. По его словам, он носит свою забавную шляпу, «так как после всего сделанного им (а конкретно — создание Хогёку) не может смотреть людям в глаза». В битвах Урахара обычно появляется в последний момент, когда сам бой уже окончен, и помогает той стороне, какой считает нужным.
Самая главная черта Урахары — его исключительный интеллект, самый высокий среди всех остальных персонажей. Он очень талантливый учёный и изобретатель. Его изобретения и способность быстро анализировать ранее неизвестные ему технологии неоднократно помогали как отдельно взятым синигами, так и всему Готэю в целом. Именно он остановил пустофикацию вайзардов и Масаки Куросаки, дважды помогал Ичиго Куросаки восстановить силы синигами. Также Урахара стал первым учителем Ичиго и помог ему победить Айдзэна, запечатав все силы Хогёку.
Среди его изобретений особо стоит выделить Хогёку (яп. 崩玉 хо:гёку, «камень разрушения»)[32] — субстанцию, способную разрушить границу между проводником душ и пустым, что даёт возможность проводнику душ использовать силы пустого, а пустым — силы проводника душ. Также Урахара изобрёл разные виды гигаев (яп. 義骸 Gigai, «искусственное тело») и куклу Тэнсинтай (яп. 転神体 Tenshintai, «смена тела бога»), с помощью которой можно принудительно материализовать дух дзанпакто в реальном мире. Владелец меча должен проткнуть им куклу, а затем у него есть три дня, чтобы так или иначе «договориться» с мечом и получить банкай. Этот способ опасен и может закончиться смертью для проводника душ.
Несмотря на то, что Урахара нечасто вступает в бой, он очень сильный воин, хороший тактик и стратег, использующий не только грубую силу, но и ум (например, с лёгкостью побеждает арранкара Ямми, даже не использовав банкай). Тренируясь с Ёруити, он мастерски овладел рукопашным боем и сюмпо. Мастерски владеет кидо: он может создавать сразу несколько бакудо высокого уровня без прочтения заклинаний, использовать хадо выше 90-го уровня и одновременно «спрятать» туда им же созданное мощное кидо — печать. Помимо этого, Урахара искусный фехтовальщик, грамотно использующий возможности и техники своего дзанпакто. Имя его дзанпакто — Бэнихимэ (яп. 紅姫 Benihime, «Алая принцесса»), один из немногих мечей, принадлежащих мужчине, которые имеют женскую форму. Урахара прячет Бэнихимэ в своей трости. Команда для раскрытия сикая: «Проснись» (яп. 起きろ окиро). Известно три способности Бэнихимэ: одна атакующая, одна защитная и одна связывающая. Атакующая и защитная активируются по команде «Пой, Бэнихимэ» (яп. 啼け紅姫 накэ, бэнихимэ). Атакующая техника создаёт кроваво-красные заряды, которые имеют форму дуги. Этот удар по мощности сопоставим с Серо арранкаров уровня Эспады. Защитная техника создаёт многоугольный Щит из кровавой дымки (яп. 血霞の盾 Chikasumi no Tate), который выдерживает очень сильные удары. Третья активируется по команде «Свяжи, Бэнихимэ» (яп. 縛り紅姫 сибари, бэнихимэ). При её использовании появляется сеть тёмно-красного цвета, которую Урахара накидывает сверху и связывает противника. После этого Урахара придавливает конец этой сети мечом и использует дополнительную двойную команду «Играй с огнём, Бэнихимэ, связав бисером» (яп. 火遊 紅姫 数珠繋 хиасоби, бэнихимэ, дзюдзуцунаги). В результате этого активируется мощный взрыв, который направляется по узловым точкам сети. Банкай неизвестен, но Урахара говорит, что он не подходит для тренировок людей и увеличения их сил. Сочетание высочайших навыков во всех видах сражений синигами и исключительного интеллекта делает его одним из сильнейших синигами.
Более 100 лет назад Кискэ Урахара служил под началом Ёруити Сихоин. Он был 3-м офицером 2-го отряда и заведовал «Гнездом личинок», где находятся потенциально опасные члены Сообщества Душ. Там он и познакомился со своим будущим помощником Маюри Куроцути. Именно Ёруити выдвинула его кандидатуру на пост капитана 12-го отряда проводников душ. Заняв этот пост, Урахара основал и возглавил научно-исследовательский институт проводников душ (теперь обе должности занимает Маюри Куроцути). Чуть позже Урахара вынужден был покинуть Сообщество Душ по обвинению в экспериментах по пустофикации синигами (его подставил Соскэ Айдзэн). Совершил побег вместе с Тессаем Цукабиси, Ёруити Сихоин и группой пустофицированных капитанов и лейтенантов Готэя, которые стали вайзардами.
Ёруити Сихоин
Ёруичи Сихоин (яп. 四楓院夜一 Сихо:ин Ёруити ?, Shihōin Yoruichi) — женщина-кошка и подруга Кискэ Урахары, один из самых популярных персонажей.[33] Тесно связана с Сообществом душ, где была главой специального боевого отряда. Сейчас живёт в магазине Урахары. Хитрая, остроумная, простая в обращении и также любит поиздеваться. По словам Тайто Кубо, очень любит молоко[34] (что неудивительно, учитывая её кошачий образ). Предпочитает не вступать в битвы, хотя иногда вынуждена это делать. Её воспитанница — Сой Фон, капитан второго отряда.
Ёруити — бывший главнокомандующий Отряда тайных операций и капитан второго отряда проводников душ. Она также первая женщина, ставшая главой клана Сихоин (яп. 天賜兵装番 тэнсихэйсо:бан), одного из четырёх благородных семейств. Кроме того, именно Ёруити выдвинула кандидатуру Урахары Кискэ на пост капитана двенадцатого отряда. Возраст Ёруити неизвестен, но судя по тому, что она называет Бякую Кучики «малыш Бякуя», должна быть намного старше его. Ёруити предпочитает ближний бой и не использует меч. Любимая техника, в которой Ёруити нет равных, — сюмпо («молниеносные шаги»), она овладела ею на таком высоком уровне, что её даже называют «Богиня скорости» (яп. 瞬神 сюнсин). Также, объединив навыки рукопашного боя и кидо (искусство демонов), Ёруити изобрела особую технику — «Освобождение молнии» или «Крик молнии» (яп. 瞬閧 сюнко). Духовная энергия, сжатая под большим давлением, окутывает тело и может на расстоянии бить во врага. С помощью «Крика молнии» можно также останавливать движения противника. Благодаря этим техникам она одна из сильнейших синигами.
Изначально Ёруити предстает в виде кота, который говорит мужским голосом, поэтому Ичиго, Исида, Иноуэ и Чад долгое время убеждены, что перед ними кот именно мужского пола. Неясно, есть ли у Ёруити серьёзные причины скрываться под видом кота. Примерно за 100 лет до начала сюжетной линии манги она помогла своему другу детства[35] Урахаре бежать из Сообщества душ, поэтому была освобождена от капитанских обязанностей и потеряла своё высокое положение. После этого она практически перестала участвовать в битвах. Согласно манге, она вообще не сражалась на протяжении сотни лет, с того момента, как покинула Сообщество душ.[36]
- Сэйю — Сацуки Юкино (человеч. форма), Сайто Сиро (кошачья форма).
Уруру и Дзинта
- Уруру Цумугия (яп. 紬屋 雨 Цумугия Уруру?, Tsumugiya Ururu) — маленькая черноволосая девочка, которая помогает Урахаре в магазине. Она не различает тонкие грани между добром и злом, просто считает, что те, кто приносят зло близким ей людям, — враги и должны быть уничтожены. Способный боец, использует рукопашный бой, наносит удары огромной мощности. Происхождение её сил неизвестно, Урахара определяет их как «анти-проводник душ». Тонко чувствует изменения духовной сферы, в частности, сразу замечает появление арранкаров. Старше Дзинты на 3 года.
- Сэйю — Ситая Норико.
- Дзинта Ханакари (яп. 花刈 ジン太 Ханакари Дзинта?, Hanakari Jinta) — мальчик с красными волосами, выполняющий подручную работу в магазине Урахары. Постоянно командует Уруру, дергает её за волосы и заставляет убираться вместо себя. Мечтает стать звездой бейсбола. Тайно влюблен в Юдзу Куросаки и называет её «богиней». В омаке к аниме-сериям он делает Юдзу скидку в магазине и хранит талисман, который она дала ему на удачу, как величайшую ценность. Боевые способности Дзинты напоминают способности Уруру, хотя, очевидно, слабее. Дерется огромным стальным стержнем, похожим на японский металлический посох канабо, который применялся как оружие в феодальной Японии. Он по возрасту одногодка с Карин и Юдзу Куросаки.
- Сэйю — Хонда Такако.
Тэссай Цукабиси
Тэссай Цукабиси (яп. 握菱鉄裁 Цукабиси Тэссай?, Tsukabishi Tessai) — мускулистый гигант в фартуке. Возраст — более 200 лет. Работает в магазине Урахары, хотя конкретное поле деятельности не вполне ясно. Вероятно, помогает Урахаре во всем, что касается бизнеса. Обладает огромной физической силой. Невероятно талантлив в кидо, использует заклинания 99 уровня сложности, а также владеет запретными кидо-техниками (две из которых были показаны в сюжетной арке «Обращая маятник вспять»), за использование которых и был изгнан из Сообщества Душ. Гордится своим магазином, особенно подземной тренировочной ареной. В прошлом Тэссай был капитаном отряда Кидо. После его побега отряд был расформирован (так как вместе с ним пропал и его лейтенант (хотя в четвёртом полнометражном мультфильме показано, как отряд кидо сдерживает Врата ада и их энергию, для предотвращения разрушений в Каракуре)). Связан с благородным домом Сихоин: известно, что до возглавления отряда Кидо он проживал в доме Ёруити вместе с Урахарой.
- Сэйю — Янада Киёюки.
Модифицированные души Урахары
Трио, появляющееся только в филлерах. Живут в магазине Урахары. Им было поручено испытать Ичиго и его друзей, поэтому они устроили им некую «игру», в ходе которой были похищены Иноуэ и Садо. Последним испытанием была битва, на кону которой — жизнь Чада. Но в итоге всё завершилось мирно, и Модифицированные души даже стали помогать Ичиго и его друзьям в поисках баунто, поэтому, когда команда разделялась, к каждому из них в пару ставилась одна Модифицированная душа
- Ририн (яп. りりん Ририн, Ririn) — неофициальный главарь трио. Девочка с короткими светлыми волосами и голубыми глазами, одетая в розовое платье, чёрный плащ и красные сапоги. Она способна создавать иллюзии. В форме игрушки представляет антропоморфную птицу в светло-голубом платьице. Ририн имеет страсть к играм, также она может быть высокомерной и довольно проблемной. Поначалу Ририн не особо жалует Ичиго из-за противоречивых личностей, но потом влюбилась в него и стала сильно ревновать к Рукии Кучики. Тем не менее, именно она отвлекла Ёси, когда та сражалась с Рукией. Ририн также смотрит свысока на Кона, из-за чего вступает с ним в перепалки. Зачастую выступает в паре с Ичиго.
- Сэйю — Юми Какадзу.
- Клод (яп. クロード Куродо, Claude) — второй по счёту в трио. Носит очки, имеет тонкие усы. Его волосы необычного цвета — с одной стороны они чёрные, а с другой жёлтые. Носит белую рубашку с галстуком, на которые надевает разноцветный костюм. В виде игрушки он похож на розового кролика в стиле кошелька. Клод несколько труслив и боится змей, а его действия зачастую комичны. Клод обладает способностью полностью копировать посторонних людей или существ. Он также бывает несколько извращённым, как, например, Кон, или, по крайней мере, благодарен за возможность видеть привлекательных женщин. Однажды даже подмечал, что находится в любовном треугольнике с Рукией и Иноуэ. Состоит в паре с Орихиме.
- Сэйю — Нобуо Тобита.
- Нова (яп. 之芭 Ноба, Nova) — ещё одна модифицированная душа. Выглядит, как молодой человек с мягкими рыжими волосами и глазами цвета морской волны. Нова очень скрытен, он всегда носит маску, которая скрывает всё его лицо, исключая только глаза и лоб. Обычно одеяние Новы украшает мех. Ещё Нова имеет на спине щит, который используется в сочетании с его полномочиями. Его общий наряд делает его похожим на ниндзя. Нова способен повелевать подпространством. В виде игрушки, он — антропоморфная зелёная черепаха в белой рубашке и серых штанах, причём эту одежду для него специально приобрёл Чад. Как и его партнёр, Садо, Нова необычайно тих. Он предпочитает отойти на второй план и общается с остальными короткими фразами. Нова также очень стеснителен.
Пустые
Пусты́е (яп. 虚 кё, англ. Hollow) — это отрицательные персонажи «Блич», падшие души, которых проводники душ вовремя не сопроводили в Сообщество.[37] Они живут в альтернативной реальности Уэко Мундо и иногда отправляются в реальный мир, чтобы питаться душами живых. Большинство людей не могут видеть пустых, так как это существа духовной природы и состоят из духовной материи. Проводники душ призваны побеждать их, очищать от грехов, совершённых после смерти, и отправлять в Сообщество душ.[38] Пустые — чудовища, которые атакуют любые души, обладающие высокой концентрацией духовной энергии, однако, они нападают не потому что голодны, а в попытке облегчить собственные мучения — они безуспешно пытаются заполнить пустоту на месте сердца.[37] Лицо их всегда скрыто белой маской, принимающей различную форму.
Квинси
Кви́нси (яп. 滅却師 (クインシー) мэккякуси (куинси:), «монах-разрушитель», англ. Quincy) — люди, получившие духовную силу. Изначально квинси представляли собой группу людей, которые выжили после атак пустых и чьи близкие люди были убиты, однако, затем развили несколько сверхъестественных способностей, включая возможность контролировать духовную энергию. Наравне с проводниками душ, они сражаются с пустыми, но, в отличие от них, уничтожают пустых окончательно. Это нарушало баланс душ между миром живых и мёртвых, что стало источником противоречия между квинси и проводниками душ. В результате квинси были практически полностью уничтожены проводниками душ примерно за 200 лет до начала основной сюжетной линии «Блич».
У квинси есть деление по чистоте крови на эхьт (яп. 純血統 (エヒト) эхито, «чистые по крови», нем. Echt — «настоящий») и гемишт (яп. 混血統 (ゲミシュト) гэмисюто, «смешанные по крови», нем. Gemischt — «смешанный»). Почти все гемишт квинси (в том числе и мать Урю Исиды) лишились своих сил в результате Аусвелена Яхве. Его пережил только Урю Исида.
Способности
Оружие и предметы
В отличие от проводников душ, в битве в первую очередь полагающихся на меч и внутреннюю духовную силу, квинси используют духовные частицы, рассеянные в атмосфере. Поглощая эти духовные частицы и манипулируя ними, они способны создавать оружие, а также использовать различные техники.
- Духовное оружие. Основным оружием квинси является лук и стрелы, которые называются Хайлиг Боген (яп. 神聖弓 (ハイリッヒ・ボーグン) хайриххи бо:гун, нем. Heilig Bogen — «священный лук», кандзи переводится так же) и Хайлиг Пфайль (яп. 神聖滅矢 (ハイリッヒ・プファイル) хайриххи пуфайру, «священная стрела разрушения», нем. Heilig Pfeil — «священная стрела») соответственно. Оружие квинси материализуют с помощью специального предмета под названием Крест квинси (яп. 滅却十字 (クインシー・クロス) куинси: куросу, досл. «крест разрушения», англ. Quincy Cross). Этот крест имеет форму пятиконечной звезды, которая называется Квинси Цайхен (яп. 滅却印 (クインシー・ツァイヒェン) куинси: цайхиэн, «Знак разрушения», нем. Zeichen — «символ») и играет огромную роль в культуре квинси.
- Зеле Шнайдер (яп. 魂を切り裂くもの（ゼーレシュナイダー） дзэ:рэсюнайда:, «тот, который режет душу», нем. Seele Schneider — «режущий души») — особая стрела, которая имеет лезвие и серебристую «рукоять». По принципу действия он похож на бензопилу: духовные частицы на его поверхности вращаются вокруг лезвия с огромной скоростью, позволяя резать связи между рэйси и, соответственно, объекты, которые состоят из них. Помимо этого Зеле Шнайдер может поглощать рэйси, а наличие рукоятки позволяет использовать его в ближнем бою, наподобие меча.
- Гинто (яп. 銀筒 гинто:, «серебряная трубка») — маленькие пробирки, которые квинси могут наполнять своей духовной силой. Эта сила хранится в сжиженном виде и позволяет квинси даже после потери своих сил эффективно использовать заклинания наподобие кидо синигами. Как и кидо, пробирки активируются после команд.
- Перчатка Санрэй (яп. 散霊手套 санрэй сюто:, «рассеивающий души покров руки») — предмет, который отталкивает духовные частицы. В результате даже простое формирование лука значительно затруднено. Для овладения её силой необходимо сформировать лук и непрерывно удерживать его в течение целой недели, постоянно выпуская стрелы. Если это удастся, сила, выносливость и скорость квинси возрастёт в несколько раз. Однако в этом случае перчатку снимать уже нельзя, так как это приведёт к полной потере сил квинси.
Боевые техники
Как уже сказано, боевые техники квинси основаны на манипуляции рэйси. Среди них можно выделить следующие:
- Хирэнкяку (яп. 飛廉脚 Hirenkyaku, «летящие божественные шаги») — аналог сюмпо синигами или сонидо арранкаров. Позволяет моментально передвигаться на небольшие расстояния. Для этого нужно собрать некоторое количество духовных частиц под стопой и скользить на них в нужном направлении. По словам Урю Исиды, быстрее сюмпо.
- Блют (яп. 血装 (ブルート) буру:то, «наряд из крови», нем. Blut — «кровь») — духовные частицы, которые квинси пускает по собственным кровеносным сосудам. Для увеличения атакующей мощи используется Блют Артерие (яп. 動血装 (ブルート・アルテリエ) буру:то арутэриэ, «наряд из бегущей крови», нем. Blut Arterie — «артериальная кровь»), для усиления защиты — Блют Вене (яп. 静血装 (ブルート・ヴェーネ) буру:то вэ:нэ, «наряд из стоящей крови», нем. Blut Vene — «венозная кровь»). Яхве продемонстрировал также возможность вынести Блют Вене за пределы собственного тела, создавая мощный щит, который поглощает всё, что пытает-ся проникнуть вовнутрь. Эта техника называется Блют Вене Анхабен (яп. 外殻静血装 (ブルート・ヴェーネ・アンハーベン) буру:то вэ:нэ анха:бэн, «щит наряда из стоя-щей крови», нем. Blut Vene Anhaben — «ношение венозной крови»). Эхьт квинси владеют блютом с рождения, а гемишт квинси овладевают им после тренировок. Слабым местом техники является невозможность использовать Блют Вене и Блют Артерие одновременно.
- Рансотенгай (яп. 乱装天傀 Ransōtengai, «небесный наряд испорченной марионетки») — одна из сложнейших техник. Квинси создаёт огромное количество нитей из рэй-си, которые переплетаются и скрепляют части тела, чтобы человек мог управлять своими конечностями наподобие марионетки. Эта техника была создана, чтобы старые воины могли продолжать сражаться с пустыми. Не страшны ни серьёзные увечья, ни паралич, ни перелом всех костей: человек продолжает двигаться, пока не умрёт. Маюри Куроцути, который провёл опыты над огромным количеством квинси (2661 испытуемый), говорил, что никто не смог даже примерно показать Рансотэнгай, и поэтому назвал Урю Исиду гением. Владение этой техникой продемонстрировал также Килге Опи.
- Квинси: Лецт Штиль (яп. 滅却師最終形態 （クインシー・レツトシュティール) куинси: рэцутосюти:ру, «последняя форма монаха уничтожения», нем. Letzt Stil — «последний стиль») — снятие перчатки Санрэй после овладения её силой. Техника даёт квинси новую боевую форму, усиливает его оружие и способности, но через некоторое время квинси теряет вообще все свои силы (отсюда и название). Восстановить потерянную силу самостоятельно невозможно, но другой квинси может это сделать. Для этого потерявшего силу надо довести до полного физического и морального предела, после чего поразить Хайлиг Пфайлем точку на 19 мм правее сердца.
Представители
Сначала было известно только два выживших представителя этого клана — Урю Исида и его отец Рюкэн Исида. Но в финальной арке появляется организация квинси под названием Ванденрейх и объявляет синигами войну. Они проводят две атаки на Сообщество Душ, в ходе которых сначала разрушают Сэйрэйтэй, а затем проникают во Дворец Короля душ и захватывают его.
Семья Исида
- Урю Исида
- Рюкэн Исида (яп. 石田 竜弦 Исида Рю:кэн, Ishida Ryūken) — отец Урю, директор крупной больницы в городе Каракура. Сыну кажется холодным человеком, безразличным ко всему, кроме своей работы. Рюкэн — единственный персонаж «Блич», который видит духов, но мало этим озабочен, так как полагает, что пустые — это проблема проводников душ.[40] Он утверждает, что не желает быть квинси («Меня это не интересует»), что сверхъестественные силы не помогут обустроиться в реальной жизни, что в первую очередь надо думать о заработке — о живых людях, а не о мёртвых. Рюкэн неодобрительно относился к тому, что маленький Урю обучался у дедушки боевым техникам квинси. Он убеждал сына бросить изучение духовной энергии, чтобы род квинси прервался со смертью деда, Сокэна Исиды. Рюкэн говорит, что Урю жалок и у него «нет таланта», а отца вспоминает исключительно как «того старика». В свою очередь, Исида всегда называет отца по имени и не понимает, как можно видеть пустых и оставаться равнодушным.[41]
- Был влюблён в Масаки Куросаки, с которой они должны были пожениться ради будущего квинси. Но 20 лет назад Масаки, помогая в бою Иссину Сибе, была инфицирована пустым. Для её спасения души Масаки и Иссина были связаны, и Рюкэн расстался с Масаки. Чуть позже женился на своей служанке Канаэ Катагири, маме Урю.
- Рюкэн, несмотря на отсутствие интереса к работе квинси, обладает огромнейшей силой, превосходящей силу капитана, и по таланту во много раз превосходит Сокэна и Урю, которого Маюри Куроцути назвал гением.[41][42] Рюкэн развил свои способности на максимальном уровне, владеет всеми способностями квинси, может по желанию изменять размер лука. Также он сконструировал под зданием больницы особую комнату для тренировок, которая скрывает духовную энергию[39], и помог Урю восстановить утраченные после битвы с Маюри Куроцути силы квинси. Он же вылечил Урю после нападения на него Сюкуро Цукисимы.
- Сэйю — Кэн Нарита.
- Сокэн Исида (яп. 石田 宗弦 Исида Со:кэн?, Ishida Sōken) — давно умерший дедушка Урю и отец Рюкэна. Обучил Урю всему, что тот знает. Сокэн полагал, что квинси не должны сражаться с проводниками душ, а вместо этого идти по пути взаимопомощи и дружбы; поддерживал идею о том, что квинси должны стать «группой быстрого реагирования», то есть защищать людей от пустых, если рядом нет проводников душ. В конце концов, был убит группой пустых, потому что отряд проводников душ был специально задержан Маюри Куроцути, который желал изучить Сокэна в лаборатории. Урю, частично наблюдавший происходящее, с тех пор ненавидел проводников душ — он понял, что они виновны в смерти дедушки. Сокэн являл собой полную противоположность Рюкэну по характеру и поощрял старания Урю.
- Канаэ Катагири (яп. 片桐 叶絵 Катагири Канаэ, Katagiri Kanae) — мать Урю. Гемишт квинси, она была служанкой в семье Исид. Рюкэн женился на ней спустя некоторое время после расставания с Масаки. 9 лет назад в результате Аусвелена Яхве лишилась сил и впала в кому, а ещё через три месяца она умерла.
Ванденрейх
Ванденрейх (яп. 見えざる帝国 （ヴァンデンライヒ) вандэнрайхи, «незримая империя», от нем. Reich — «империя») — организация-противник Готэя 13, образованная из остатков квинси, выживших в эру их истребления синигами. После поражения они спрятались в параллельном измерении Сообщества Душ под названием Шаттен Берайх (яп. 影の領域 (シャッテン・ベライヒ) сяттэн бэрайхи, нем. Schatten Bereich — «теневая зона», кандзи переводится так же), сотворённом ими самими благодаря свободным духовным частицам, в прямом смысле уйдя в тень. В этом измерении находится их штаб-квартира — Зильберн (яп. 銀架城 (ジルバーン) дзируба:н, «замок, выкованный из серебра», нем. Silbern — «серебряный») и Врата Солнца (яп. 太陽の門 Taiyō no Mon), с помощью которых армия квинси вторгается в чужие земли. Попасть в это место члены Ванденрейха (как квинси, так и доверенные пустые) способны с помощью собственной тени, спрятавшись в ней, когда это необходимо. После того, как Император поглотил Короля душ, он перенёс свой город в его Дворец и кардинально его изменил. Города, принадлежавшие членам Нулевого отряда, были присоединены к центральной части, сформировав огромный Квинси Цайхен. В центре Император воздвиг высокий замок, на вершину которого перенёс Зильберн. Этот замок получил название Варвельт (яп. 真世界城 (ヴァールヴェルト) ва:рувэруто, «замок истинного мира», нем. Wahrwelt — «истинный мир»).
К началу последней арки Ванденрейх представляет собой организованную структуру, включающую в себя множество различных отрядов. Рядовые войска Ванденрейха представлены большим числом зольдат (яп. 聖兵 (ゾルダート) дзоруда:то, «священные солдаты», нем. Soldat — «солдат»). Они хорошо обучены, великолепно снаряжены и жёстко дисциплинированы. Они легко могут победить рядовых синигами. Одеты в строгую белую военную форму и носят маски-респираторы на лицах.
Сильнейшие бойцы, помимо владения стандартными техниками квинси, имеют следующие способности:
- Квинси: Фольштендиг (яп. 滅却師完聖体 (クインシー・フォルシュテンディッヒ) куинси: форусютэндиххи, «завершённая священная форма монаха уничтожения», нем. Vollständig — «совершенный») — это активация специальной руны в виде креста, дающая своему владельцу новую боевую форму, оружие и броню, сотканную из рэйси (по своей сути, техника является аналогом банкая у синигами и рессурэксиона у арранкаров). Является улучшенной за 200 лет версией техники Квинси: Лецт Штиль. В отличие от «Лецт Штиль», «Фольштендиг» не растрачивает рэяцу своего владельца в обмен на огромную мощь, а даёт ему только силу без каких-либо недостатков. При высокой концентрации духовных частиц вокруг владельца и при условии недостаточного контроля над ними, «Фольштендиг» может быть активирован автоматически. Деактивация «Фольштендига» может происходить по желанию Характерные черты внешности в этой форме — крылья за спиной (они могут выглядеть по-разному) и нимб над головой (в основном в форме Квинси Цайхена). Штернриттеры, которые используют эту технику, получают способность летать (благодаря крыльям) и значительное усиление своей особой способности. Каждый «Фольштендиг», как и банкай синигами, имеет своё имя.
- Кража банкая. Благодаря специальным круглым металлическим пластинам размером с ладонь главные члены Ванденрейха способны ослаблять своих кровных противников — синигами, медализируя (яп. 星章化 (メダライズ) мэдараидзу, «превратить в эмблему-звезду») их банкаи. Украденный банкай может быть использован квинси по собственному желанию даже после смерти владельца банкая. Единственный синигами, у которого не удалось украсть банкай — Ичиго Куросаки. Принцип работы медальона неизвестен, но имеет ряд ограничений. Чтобы украсть банкай, владелец медальона должен быть достаточно сильным, чтобы контролировать его силу (поэтому Яхве приказал Штернриттеру Ройду Ллойду даже не пробовать украсть банкай Ямамото-Гэнрюсая). Сила банкая при его использовании квинси меньше, чем при его использовании настоящим хозяином. После кражи чьего-то банкая невозможно использовать «Квинси: Фольштендиг», даже если не пользоваться банкаем. Кроме того, медальон не может украсть Ресурэксион арранкаров, ибо сама сущность пустых ядовита для квинси. Этим воспользовался Кискэ Урахара, создав особые пустифицирующие пилюли (яп. 侵影薬 Shin'eiyaku, «внедряющие тень пилюли»), которые пустофицировали банкаи на некоторое время. Это позволило ранить квинси, которые украли банкаи, вернуть украденные банкаи их владельцам, а также защитить от кражи остальные.
Духовное оружие также стало очень разнообразным: от холодного до огнестрельного.
Ванденрейх захватил власть в Уэко Мундо, взяв в плен единственного арранкара, способного удержать власть в измерении пустых — бывшую Трес Эспада, Тию Харрибэл. Позже объявляет войну Сообществу Душ и проводит две атаки с целью уничтожить его. До первой атаки Яхве выделил пятерых, имеющих особый военный потенциал (яп. 特記戦力 токки сэнрёку), способных сыграть в войне ключевую роль. Ванденрейх начал первую атаку именно в тот момент, когда один из них (Ичиго) не мог помочь Сообществу душ. На данный момент известны следующие «потенциалы»:
Яхве
Яхве (яп. ユーハバッハ) — Император Ванденрейха. Очень старый, могущественный жестокий человек с диктаторским и подлым характером, длинными волосами и густыми усами. Стремится убить Главнокомандующего Готэя 13, Ямамото-Гэнрюсая Сигэкуни, который не смог убить его более 1000 лет назад, в итоге убил Ямамото и практически разрушил Общество Душ. Но на самом деле его главная цель — вернуть себе контроль над Обществом Душ. Крайне умный и очень сильный в своих способностях квинси, лидер Штерн Риттеров, является носителем буквы «A», «The Almighty» (яп. 全能 Zen'nō, «Всемогущий»). Яхве — человек, любящий битвы и конфликты.
Он очень уважал старый Готей 13, так как они были синигами, которые внушали страх. Яхве особенно восхищался Гэнрюсаем Шигекуни Ямамото, которого он называл демоном, готовым обратить в пепел даже своих подчиненных. Он презирает такие духовные ценности как честь и справедливость, так как считает что именно из-за них Готей 13 стал так слаб в течение его тысячелетнего отсутствия. К своим подчиненным и квинси Яхве относится по-разному. Также он очень любит некоторых из них, называя их своими сыновьями. И прикладывает большие усилия для вербовки таких людей в свою империю. Перед своими новобранцами арранкарами Яхве иногда притворяется человеком, непреклонным в своём неодобрении конфликтов и который пытается остановить конфликт, используя самые жёсткие методы из всех возможных. Яхве безжалостно отобрал способности у «гемишт» квинси, в результате чего практически все они погибают. Ямамото утверждает, что это пренебрежение распространяется на всех его подчиненных, вне зависимости от их ранга, расы и отношения, которым они якобы обладали. Яхве может проявить и милосердие, например, он благодарит Ройда Ллойда за его тяжелую работу и самопожертвование для выполнения самоубийственной миссии.
Когда Яхве появился на свет, он был лишён практически всех чувств — он не мог видеть, говорить, ничего не слышал, также не мог даже двигаться. Однако он обладал необычной способностью: люди, которые прикасались к нему, излечивались от своих страданий или недостатков и даже восстанавливали утерянные конечности, благодаря чему вокруг него всегда были те, кто возился с ним. Причиной этого была его способность отдавать часть своей души другим людям, убирая недостатки их душ, в то же время подаренные частицы впитывали в себя всё, что человек накапливал за всю жизнь в себе — опыт, знания, привычки, способности, а затем, когда человек умирал, части возвращались к Яхве, передавая тем самым ему всё это. Постепенно это начало восстанавливать его тело. Первое, что он услышал, обретя слух, было имя Господа — Яхве, но он решил, что это имя будет его собственным. Став старше, он научился передавать части своей души ещё более эффективным образом — выжигая в душе человека инициал той силы, которую он хотел передать, что позволяло делать ему передачу эффективнее. Так появились Штернриттеры. Яхве не может обойтись без продолжения раздачи частей своей души и последующей смерти тех, кому он их передал — иначе он рискует вернуться к своему изначальному состоянию беспомощного инвалида.
Примерно тысячу лет назад при неизвестных обстоятельствах он не был убит Ямамото Гэнрюсаем, после чего потерял свои силы. За девятьсот лет он вернул свою душу, ещё за девяносто — свой разум и ещё за девять — свою силу. Чтобы сделать последнее, Яхве забрал себе силы квинси-полукровок, что стало косвенной причиной смерти Масаки Куросаки и Канаэ Катагири.
Через некоторое время после поражения Соскэ Айдзэна при вторжении Ванденрейха в Уэко Мундо Яхве лично победил и пленил его правительницу Тиа Харрибел. Во время нападения Ванденрейха на Общество Душ Яхве одолевает в поединке Дзараки Кэмпачи, идет искать Айдзэна и приказывает своему подчиненному Ройду Ллойду притвориться им для отвлечения Генрюсая. Яхве уничтожает казармы 1-го отряда, и проникает в тюрьму, находящуюся под ними, где встречается с Айдзэном. Он предлагает ему присоединиться к Ванденрейху, как особый военный потенциал, но получает отказ. После поражения Ллойда Яхве возвращается к битве с Ямамото, который тем временем победил нескольких Штерн Риттеров. В самом начале ещё не начавшегося боя он крадет банкай Ямамото, наносит ему смертельное ранение и добивает его стрелой квинси. После этого начинается короткая схватка Яхве и Юхи Баха с прибывшим в Общество душ Куросаки Ичиго, в ходе которой Юха Бах побеждает Ичиго и в пылу боя намекает ему, что знает о его происхождении. Перед отступлением из Сообщества Душ по его приказу Штернриттер Юграм Хашвальт разрубает меч Ичиго в банкае.
По прибытию обратно в Ванденрейх он просит Хашвальта привести к нему Исиду Урю, которого позже назначает своим преемником и Штернриттером «A», также как и он сам, вызвав тем самым недовольство среди некоторых своих подданных. Недоумевавшему по этому поводу Исиде он пояснил это тем, что Урю пережил «Священный отбор», который был призван на передачу сил всех слабых квинси к Яхве, а на самого Исиду это не подействовало по наличию каких-то неизвестных ещё сил. Через некоторое время Юха Бах меняет местами Сэйретей и Ванденрейх. Яхве рассказывает последнюю часть «Песни об императоре», из которой следует, что через 9 дней он вернёт себе всё Общество Душ. Он приказывает начать вторую атаку на Готэй 13. С помощью одежды Ичиго Куросаки вместе с элитной гвардией он вторгся во дворец Короля душ, где начал сражение с Нулевым отрядом. Повержен Ичиго Куросаки и Урю Исидой.
Штернриттеры
Штернриттеры (яп. 星十字騎士団 （シュテルンリッター） сютэрунритта:, «орден рыцарей звёздного креста», нем. Sternritter — «звёздные рыцари») — самые сильные квинси Ванденрейха, его элита. Каждый Штернриттер, помимо стандартных способностей квинси, обладает собственным личным званием, которое Яхве присваивает в ходе особого ритуала, выжигая в душе Штернриттера начальную букву этого звания — Шрифт (яп. 聖文字 (シュリフト) сюрифуто, «Священная буква», нем. Schrift — «шрифт»). Это звание определяет их уникальные способности, которые являются неимоверно разнообразными. Сам император Яхве обладает буквой «A».
Четверо Штернриттеров образуют группу под названием Шуцштаффель (яп. 親衛隊 (シュッツシュタッフェル) сюццусютаффэру, «элитная гвардия», нем. Schutzstaffel — «отряды охраны»). Яхве бросил их в бой, только попав во дворец Короля душ и встретившись с Нулевым отрядом. По силе они не уступают последнему.
Все Штернриттеры носят белые плащи до лодыжек с символом Ванденрейха на спине и часто с капюшоном. У Шуцштаффель плащ немного отличается: на левой стороне большой чёрный знак в виде руны Хагал. Под плащом — стандартная униформа Ванденрейха: белая двубортная шинель, белые штаны с чёрным поясом и сапоги. Некоторые импровизируют с одеждой.
- Урю Исида (яп. 石田雨竜 Исида Урю:?, Ishida Uryū) — один из главных героев. Присоединяется к Ванденрейху в конце 537 главы. Позже Яхве назначает его Штернриттером «A» «Antithesis» (яп. 完全反立(アンチサーシス) Anchisāshisu, «Антитезис», кандзи переводится как «идеальная анти-настройка») и официальным наследником императора. Позже выяснилось что Урю примкнул к Вандерейхом чтобы разрушить его изнутри и тем самым ослабить мощь Яхвэ. В финальном сражении помог Ичиго одолеть Яхвэ.
- Юграм Хашвальт (яп. ユーグラム•ハッシュヴァルト Ю:гураму Хассюваруто?, Jugram Haschwalth) — Штернриттер «B» «Balance» (яп. 世間調和 (ザ・バランス) Za Baransu, «Баланс», кандзи переводится как «всемирная гармония»). Высокий худощавый молодой человек с длинными светлыми волосами. Он обычно одет в форму Штернриттера, состоящую из белых плаща с капюшоном и символом Ванденрейха на спине, длинной шинели, штанов и сапог. Когда он, вместе с несколькими другими квинси, объявляет войну Обществу душ, на нём также надета чёрная маска и чёрная лента через левое плечо.
Носит титул Грандмастер Штернриттер (яп. 星十字騎士団最高位 (シュテルンリッター・グランドマスター) сютэрунритта: гурандомасуто:, «высший по рангу ордена рыцарей звёздного креста»), по совместительству является правой рукой и советником Яхве. Практически всегда находится рядом с ним и более свободно, чем остальные, с ним разговаривает. Когда Яхве спит, Хашвальт принимает на себя обязанности правителя. Относится к Урю Исиде с большим недоверием, поскольку уверен, что он пришёл отомстить за свою мать, и в то же время говорит ему, что он «уже перешёл через линию, из-за которой нет возврата». Обладает прислужницей, имя которой не указано. Очень спокоен и уравновешен. Несколько циничен.
Очень силён и умён. В качестве духовного оружия использует меч, которым без Фольштендига легко разрубил меч Ичиго Куросаки в банкае — Тэнса Дзангэцу. Его способности как-то связаны с балансировкой своих сил и сил оппонента, благодаря чему спокойно пробил «железную кожу» Цана Ду.
Во время первой атаки Ванденрейха убил 6-го офицера 13-го отряда Кадзёмару Хидетомо и многих других членов этого отряда. Во время второй атаки проник в покои Главнокомандующего Готэй 13 Сюнсуя Кёраку, пояснив, что Яхве приказал закончить бой одним ударом. Временно остановлен специально разработынным Нанао Исэ кидо-барьером против квинси. Поглотив барьер, был остановлен другим и отозван во дворец императора судить проигравших — Цана Ду и BG9. Позже рассказывает Исиде об истинной природе сил Яхве. Вместе с Яхве и Урю Исидой отправились во дворец Короля Душ. Убил своего старого друга Базза Би. Сражался с Урюу, победив его, но был предан Яхвэ, который забрал силу Хашвальта. Юграм забрал раны Исиды, сказав ему спасти своих друзей. - Пернида Парнкджас (яп. ペルニダ・パルンカジャス Пэрунида Парункадзясу?, Pernida Parnkgjas) — Штернриттер «C», «The Compulsory» (яп. 強制執行 (ザ・コンパルソリィ) Дза Конпарусори:, «Принудительный», кандзи переводится как «принудительное исполнение»). Его внешность неизвестна, так как его лицо полностью скрыто тенью от капюшона. Входит в состав Шуцштаффель Яхве. Особая способность заключается в спрессовывании любого объекта, просто направив на него свой взгляд.
Вступил в бой во Дворце Короля Душ. Был убит Оэцу Нимайей, но воскрешён с помощью Аусвелена, проведённого Яхве. Погиб в сражении с Маюри Куроцути и Нэму Куроцути. - Аскин Накк ле Вар (яп. アスキン・ナックルヴァール Асукин Наккурува:ру?, Askin Nakk Le Vaar) — Штернриттер «D», «The Deathdealing» (яп. 致死量 (ザ・デスディーリング) Дза Десудири:нгу, «Умерщвление», кандзи переводится как «смертельная доза»). Мужчина со стильной причёской и накрашеными губами. Одет стандартно, на левой руке несколько браслетов.
Особая способность заключается в умении рассчитывать и изменять (в любую сторону) смертельную дозу любого вещества, которое он поглощает. В качестве духовного оружия использует складной лук, который он хранит в браслете.
Во время второй атаки проник в исследовательский институт синигами и встретился там с Маюри Куроцути, который защитил свою лабораторию от теней. По какой-то причине не стал с ним сражаться и удалился. Позже он устроил небольшой пикник, вместе с ПеПе наблюдая за битвой Кэмпати Дзараки и Грэмми Тумо. Побаивается второго, называя его «монстром, которому следовало бы сидеть в клетке вечно» и в то же время восхищается его способностями. Отправился вместе с Яхве во дворец Короля Душ в составе Шуцштаффель. Использовал свою способность против Оэцу Нимайи, сделав его кровь токсичной для него. Был убит им, но воскрешён Яхве. Убегал от Гриммджо и столкнулся с Йоруити и Урахарой. Побеждён Кискэ и Гриммджо, заманив их в свою ловушку. - Бамбиетта Бастербайн (яп. バンビエッタ・バスターバイン Банбиэтта Басута:байн?, Bambietta Basterbine) — Штернриттер «E», «The Explode» (яп. 爆撃 (ジ・エクスプロード) Дзи Экусупуро:до, «Взрыв», кандзи переводится как «бомбардировка»). Довольно маленькая девушка с длинными чёрными волосами. Она носит форму Штернриттеров: белый плащ с капюшоном и символом Ванденрейха и длинную шинель, а также мини-юбку, чёрные чулки и сапоги до колен. Также она надевает ремень с пряжкой в виде сердца и белую кепку, украшенную символом Ванденрейха.
Обладает ярко выраженными садисткими наклонностями: кричит от радости, убивая синигами, и порой убивает подчинённых, если злится. Но в глубине души она переживает за будущее Ванденрейха, о чём говорит своим подругам. В 556 главе дано объяснение её такому характеру — она обожает взрывы, и поэтому её частенько «заносит» — как в бою, так и в мирное время.
Её особая способность заключается в создании мощных взрывов, которые, по её словам, нельзя блокировать. В качестве духовного оружия использует меч, напоминающий китайский дао, с раздвоенным лезвием в стиле Зульфикара. «Квинси: Фольштендиг» позволяет летать и создавать из крыльев шары из рэйси и бросать их, как бомбы. При этом сами шары не являются бомбами, они превращают в бомбы все предметы, в которые попадут. Между попаданием шара и взрывом проходит какое-то время, поэтому атака может быть отражена. Имя Фольштендига неизвестно
В первой битве с Сообществом душ сражалась с капитаном 7-го отряда Садзином Комамурой, у которого украла банкай, и его лейтенантом Тэцудзамоном Ибой. Во время второй битвы снова вступила в бой с Комамурой, который появился в новой броне и шлеме, а также с Синдзи Хирако. Чтобы преодолеть действие его Саканадэ, активировала «Квинси: Фольштендиг» и тяжело ранила его, объяснив, что неважно, где он находится — достаточно взорвать всё вокруг. После этого взрывами разрушила броню Комамуры и обнаружила, что он превратился в человека. Повержена обновлённой формой банкая Комамуры, который направил в неё её же собственные бомбы. Добита Жизель и превращена в зомби. Под её контролем вступила в бой с Маюри Куроцути. Окончательно уничтожена при помощи Серо Шарлотты Кулхорна. Затем её остатки забрала Жизель. - Эс Нот (яп. エス・ノト Эсу Ното?, Äs Nödt) — Штернриттер «F», «The Fear» (яп. 恐怖 Кё:фу, «Страх»). У Эса длинные чёрные волосы и глаза с большой чёрной радужкой и светлыми зрачками. Он носит разновидность формы Штернриттера, состоящую из белого плаща с капюшоном и символом Ванденрейха и чёрных сапог. Его лицо скрывает маска с шипами, под которой прячется сильно изуродованное лицо.
Эс является религиозным человеком, который верит в рай и очень боится попасть в ад. Эс лежал при смерти, испытывая сильную боль, когда его нашёл Яхве и предложил ему силу. После этого он стал бояться только гнева Яхве.
Особая способность Эса — заставлять противников испытывать первобытное чувство страха, от чего они сходят с ума и умирают от отказа сердца. Причём, по его словам, его страх нельзя сдержать силой воли, так как это не чувство, а инстинкт. В качестве духовного оружия использует шипы из рэйси, с помощью которых он и вселяет страх в поражённых противников. Для того, чтобы способность начала работать, достаточно только коснуться этих шипов. Также на высоком уровне владеет Блют Венэ. «Квинси: Фольштендиг» называется Татарфорас (яп. 神の怯え (タタルフォラス) татаруфорасу, Tatarforas, «Страх Божий»). После активации Эс выглядит подобно зомби — закатившимиеся глаза, из которых вытекает кровь, и тело, как будто сшитое из двух частей. В этой форме Эсу не нужно использовать свои шипы — сам его вид внушает чудовищный страх противнику. Он также может окружить противника куполом, покрытым огромным количеством глаз. Единожды взглянув в эти глаза, противник уже не может их забыть, и они начинают преследовать его везде. Помимо этого, Эс может разорвать своё тело, создав сильно увеличенную «копию» себя.
При первой атаке на Сообщество душ своими атаками поверг в бегство целые отряды синигами. Сражался с капитаном и лейтенантом 6-го отряда — Бякуей Кучики и Рэндзи Абараи. Во время битвы с ними раскрыл секрет своих способностей. Против этой способности Бякуя продержался дольше, чем обычные синигами, однако и он был повергнут. Эс похитил и обратил банкай Кучики против него самого. После этого напал на Ямамото-Гэнрюсая. Был сильно обожжён его пламенем, но выжил. Во время второй атаки вступил в бой с Рукией Кучики в надежде заставить Бякую прийти на помощь сестре. После атаки Рукии понял, что его шипы не помогают против неё, и использовал Фольштендиг, чтобы освободиться от её заморозки. Его атака была остановлена Бякуей. Позже был снова заморожен и расколот на куски банкаем Рукии Кучики. - Лильтотто Лэмпард (яп. リルトット・ランパード Рирутотто Ранпа:до?, Liltotto Lamperd) — Штернриттер «G», «The Glotton» (яп. 食いしんぼう (ザ・グラタン) Дза Гуратан, «Обжора», кандзи переводится как «ненасытный»). Девочка маленького роста со светлыми волосами и светло-карими глазами. Одета в короткое платье, под которой что-то вроде шинели и сапоги до колен.
Подруга Бамбиетты Бастербайн. Открыто говорит, что думает. Самая умная и спокойная среди четвёрки, сопровождающих Бамбиетту Бастербайн. Постоянно хочет есть.
Особая способности заключаются в съедании чего-либо. Когда она применяет эту способность, её рот удлиняется. В качестве духовного оружия использует лук, который хранит в сложенном виде в контейнере на поясе. При выстреле лук выглядит как капкан. Наконечники её Хайлиг Пфайлей выглядят как шары с зубастой пастью. Крылья её «Квинси: Фольштендиг» также выглядят как ряд острых зубов.
Во время второй атаки нападает на 11 отряд, оторвав большей части отряда головы и пытаясь убить Кэмпати Дзараки, который был измотан битвой с Грэмми Тумо. Вступает в бой с Ичиго Куросаки, но тот, отразив атаку, отправляет её в полёт. Следом, вместе с группой Штернриттеров вступает в бой против отряда синигами, подоспевших ему на помощь. Позже она вынуждена отбиваться от Менины, которую взял под контроль своей способностью ПеПе. За это она ему отомстила, воспользовавшись Фольштендигом и своей способностью. После чего встретилась с Жизель. Позже переходит на сторону синигами, встав против Вандерейха и Яхвэ. Убита Яхвэ вместе с Жизель. - Базз Би (яп. バズビー Бадзуби:?, Bazz-B) — Штернриттер «H», «The Heat» (яп. 灼熱 (ザ・ヒート) Дза Хи:то, «Жар», кандзи переводится как «пекло»). Мужчина с причёской ирокеза красного цвета. Он одет в обычную форму Штернриттеров: шинель, длинный плащ с символом Ванденрейха. Также носит на руках чёрные перчатки, чёрные повязки на бицепсах, цепочку на шее и несколько серьг в ушах.
Очень вспыльчив, что символизирует его звание. Чуть было не напал на Хашвальта, которого называет Юго (яп. ユーゴー Yūgō?), из-за того, что последний спокойно воспринял назначение только что вступившего в Ванденрейх Урю Исиды наследником императора, но его остановил Накк ле Ваар.
Его особая способность заключается в управлении огнём. Базз Би может посылать волны этого огня во врагов, а также умеет концентрировать его в определённой части тела. Боевые техники: «Пылающий палец: 1» (англ. Burner Finger 1) — концентрирует огонь с помощью одного пальца и выстреливает узким лучом с большой проникающей мощью, «Пылающий палец: 2» (англ. Burner Finger 2) — с помощью двух пальцев создаёт огненный взрыв в определённой области, «Пылающий палец: 3» (англ. Burner Finger 3) — с помощью трёх пальцев может погрузить окружающее пространство в лаву, «Пылающий палец: 4» (англ. Burner Finger 4) — вокруг пальцев, кроме большого образуется нечто вроде огненного клинка, «Пылающая стопа» (англ. Burning Stomp) — собрав огонь около своей стопы, резким топотом создаёт огненный круг вокруг себя. В качестве духовного оружия использует арбалет. Крылья его «Квинси: Фольштендиг» выглядят как прямые стержни.
Во время первой атаки на Сообщество Душ ранил (а может, и убил) Идзуру Киру и трёх офицеров 3-го отряда одним ударом. Позже напал на Ямамото-Гэнрюсая. Попав под прямой удар его пламени, воспользовался своим огнём, что позволило ему и двум другим Штернриттеррам выжить, отделавшись лишь сильными ожогами. Во время второй атаки сражался с Тосиро Хицугаей и Рангику Мацумото. Их совместная атака, казалось, пронзила его насковозь, но на самом деле лишь порвала его плащ. Базз Би раскрыл свою способность и сказал, что ему достаточно лишь шевельнуть пальцем, чтобы испарить весь лёд Хицугаи, после чего тяжело его ранил. Их бой прервал Цан Ду. Вскоре после этого вступил в бой против Синдзи Хирако. После этого приходит на поле боя Грэмми Тумо и Дзараки Кэмпати, пытаясь нанести удар Ичиго, но его останавливает Рэндзи. Начинает сражение против него и Рукии Кучики. Позже заключает союз с синигами, чтобы убить Яхвэ. Пытался покончить с Хашвальтом и погиб от рук старого друга. - Цан Ду (яп. 蒼都(ツァン•トゥ) Цан Ту?, Cang Du) — Штернриттер «I», «The Iron» (яп. 鋼鉄 (ジ・アイアン) Дзи Айан, «Железо», кандзи переводится как «сталь»). Молодой мужчина с короткими тёмными волосами. Отличительные черты внешности — шрам на левой стороне лица, пересекающий губы, и раскосые глаза, свидетельствующие о китайском происхождении (как и имя).
В отличие от других Штернриттеров, очень спокойный и молчаливый. Цан считает, что те, кто жил вместе, вместе должны и умереть. Также не верит в пантеизм и считает, что у банкаев нет души и сознания.
Его особая способность заключается в превращении своей кожи и одежды в железо, благодаря чему он становится практически неуязвимым. Духовным оружием являются когти, которые он носит на тыльной стороне обеих рук. Сведя их вместе и направив в сторону оппонента, он может выпускать заряды энергии, которые принимают форму головы змеи. Эта техника называется Шэ Цзинь Чжао (кит. трад. 蛇勁爪, пиньинь: Shé Jìn Zhǎo, буквально: «Когти короля змей»)
Во время первой атаки сражался с Тосиро Хицугаей и украл его банкай. Во второй битве за Общество Душ использовал его против Тосиро, но вскоре, из-за изобретения Урахарой Киске пустифицирующих пилюль, был поражён обновлённой силой банкая и потерял его, а после Тосиро заключил его в гигантский ледяной цветок. Но вскоре Цан выбрался из ледяной тюрьмы, активировав свой «Квинси: Фольштендиг». За поражение был осуждён Яхве; во время исполнения приговора Хашвальтом воспользовался своей способностью и выдержал удар его меча, что, впрочем, не спасло его от наказания. - Килге Опи (яп. キルゲ・オピー Киругэ Опи:?, Quilge Opie) — исполнительный капитан охотников (яп. 統括狩猟隊長 то:кацу сюрё: тайтё:) первой Ягдарме, также является Штернриттером «J», «The Jail» (яп. 監獄 (ザ・ジェイル) Дза Дзейру, «Заточение», кандзи переводится как «тюрьма»). Характерной особенностью его внешности являются накрашенные губы. У него короткая стрижка с длинной чёлкой на правую сторону. Он носит очки с круглыми линзами, в правую дужку которых встроена рация для связи со штабом. Он одет в обычную униформу Ванденрейха: белые шинель и штаны с ремнём с декоративной пряжкой и чёрные ботинки. Также он надевает белый плащ и белую кепку с чёрным козырьком.
Жесток по отношению к врагам, способен убить безоружного по собственной прихоти. В его обязанности входит контроль над ситуацией в Уэко Мундо, а также отбор достойных арранкаров для службы Ванденрейху.
Противник на уровне сильного капитана, с лёгкостью одолевший Трес Бестию — франсьонов Тии Харрибэл, даже не используя стрелы. Свой Крест Квинси хранит на собственной шпаге, которую преобразует в гибрид холодного оружия и арбалета. На высоком уровне владеет Блютом. Особая способность Килге — создание очень прочной клетки из рэйси, которая способна выдержать удар в Гэцуги Тэнсё в банкае. Выбраться из неё могут только квинси. «Квинси: Фольштендиг» Килге называется Бискиил (яп. 神の正義 (ビスキエル) бисукиэру, Biskiel, «Божья справедливость»). В этой форме капитан способен летать, а также поглощать рэйси с гигантской скоростью и использовать накопленную мощь для атаки. Обладает техникой Склаверай (яп. 聖隷(スクラヴェライ) сукуравэрай, «священный раб», нем. Sklaverei — «рабство»), которая порабощает рэйси противника, при этом Килге приобретает силу порабощённого противника и даже элементы его внешности. Поглощённая сила со временем исчезает.
Он был ослаблен и практически побеждён в бою с Куросаки и получил критическое ранение от Кискэ Урахары. После отправления Ичиго в Сообщество Душ, он восстановил часть своих сил с помощью техники «Рансотенгай», затем атаковал всех оставшихся друзей Ичиго в Уэко Мундо и запечатал Куросаки «между мирами». Убит Гримджо Джагерджаком, разрублен пополам. - BG9 (яп. ベー・ゲー・ノイン Бэ: Гэ: Нойн?) — Штернриттер «K». Является роботом. Носит шлем, который закрывает всё лицо, в том числе и единственный светящийся глаз. Также носит длинный плащ с высоким воротником, под которым находится что-то вроде костяной брони. Пластины этой брони на груди могут сильно удлиняться, легко пробивая каменные стены. С их помощью при прямом контакте способен полностью изучить свою цель. Также обладает некими сенсорами, благодаря которым может обнаруживать людей, опознавать и анализировать их на большом расстоянии (не помогает против тех, кто умеет скрывать свою духовную силу). В качестве духовного оружия использует 10-ствольный пулемёт. Помимо этого, на броне есть гнёзда, в которых находятся ракеты.
Во время первой атаки сражался с капитаном второго отряда Сой Фон, у которой украл банкай, и её лейтенантом Марэтиё Омаэдой. Во время второго сражения за Общество Душ потерял его и был поражён Сой Фон им же, но сумел избежать смерти, активировав «Квинси: Фольштендинг». За поражение осуждён Яхве. - ПеПе Ваккабрада (яп. ペペ・ワキャブラーダ Пэпэ Вакябура:да?, PePe Waccabrada) — Штернриттер «L», «The Love» (яп. 愛 (ザ・ラヴ) Дза Раву, «Любовь», кандзи переводится так же). Темнокожий толстый мужчина с усами и длинной белой бородой в виде перевёрнутой буквы V. Носит тёмные очки. Одет в белые брюки, ботинки с острыми носами и белую майку без рукавов. Плащ Штернриттера накинут на плечи. Передвигается с помощью парящего диска.
ПеПе считает, что причина всех войн и конфликтов — любовь; там, где нет любви, нет и конфликтов. Он очень злится, когда кто-то может сопротивляться его способности и не подчиняться его «Любви».
Его особая способность — вселять в других влюблённость в себя и брать их под свой контроль. Он делает это, сложив ладони в форме сердца и стреляя лучом такой же формы. Те, в кого попал этот луч, попадают под его влияние. Более мощная версия этой атаки называется «Поцелуй любви» (англ. Love Kiss). Он может подчинять себе не только синигами и квинси, но и зомби Жизель Жевель (можно сказать, перехватывая контроль) и даже дзанпакто синигами, поскольку они тоже имеют сердца. Но его сила не абсолютна: не может управлять зданиями, а также зомби, созданных Маюри Куроцути, которые, по его словам, не знают слова «любовь». Бякуе Кучики тоже удалось преодолеть эту атаку. В качестве духовного оружия ПеПе использует лук, который он вытаскивает изо рта. «Квинси: Фольштендинг» ПеПе зовётся Гудоэро (яп. 神の性愛 (グドエロ) гудоэро, Gudoero, «Божья любовь»).
Во время первой атаки показано, что он наблюдал за тем, как Дзидамбо уничтожал НИИ синигами. Во время второй атаки вместе с Аскином наблюдал за сражением Гремми Тумо и Кэмпати Дзараки. Был повержен зомби Кэнсея Мугурума, после чего его убила Лильтотто Лэмпард, которой не понравилось что он ею манипулировал. - Жерар Валькирия (яп. ジェラルド・ヴァルキリー Дзерарудо Варукири:?, Gerard Valkyrie) — Штернриттер «M», «The Miracle» (яп. 奇跡 (ザ・ミラクル) Дза Миракуро, «Чудо», кандзи переводится так же). Высокий мускулистый мужчина со светлыми волосами до плеч. Его торс обнажён, но к плечам пристёгнут длинный плащ; на голове шлем с крыльями по бокам, закрывающий половину лица. Входит в состав Шуцштаффель Яхве.. В качестве духовного оружия использует меч чёрного цвета, который он носит вместе с большим круглым щитом. Особая способность пока неизвестна.
Вступил в бой во Дворце Короля Душ. Был убит Оэцу Нимайей, но воскрешён Яхве. Сражался с Бякуей, Синдзи, Момо, Тосиро, Кэмпати и Вайзардами, которые не могли его победить. Погиб, когда Яхвэ забрал силу Жерара. - Роберт Аккутрон (яп. ロバート・アキュトロン Роба:то Акюторон?, Robert Accutrone) — Штернриттер «N». Мужчина с короткими седыми волосами и усами, носящий очки. Носит форму Штернритера с длинным плащом. Имеет при себе два пистолета. Во время первой атаки сражался с Сюнсуем Кёраку и лишил его правого глаза, также именно он вызвал Зольдат. Во время второй атаки вместе с Базз-Би, Нанана Наджакупом и ПеПе Ваккабрадой напал на Ичиго Куросаки, но к нему на помощь пришли синигами. Погиб, когда Яхвэ забрал силу Роберта.
- Дрисколл Берчи (яп. ドリスコール・ベルチ Дорисуко:ру Бэрути?, Driscoll Berci) — Штернриттер «O», «The Overkill» (яп. 大量虐殺 (ジ・オーヴァーキル) Дзи О:ва:киру, «Уничтожитель», кандзи переводится как «бойня»). Огромного размера квинси, способный увеличивать собственную силу за каждого поверженного противника, независимо от его принадлежности (враги, союзники, животные или насекомые). В качестве духовного оружия использует тэкко, с помощью которых создаёт гигантские стрелы, похожие на копья. Входил в отряд Людерса Фригена во время нападения на 1-й отряд и убил лейтенанта Тёдзиро Сасакибэ, украв его банкай. Победил Сюхэя Хисаги, которого спас от смерти Главнокомандующий Ямамото-Гэнрюсай. Использовал против него украденный банкай Тёдзиро Сасакибэ. Был испепелён Сигэкуни Ямамото-Гэнрюсаем.
- Менина МакЭллон (яп. ミニーニャ・マカロン Мини:ня Макарон?, Meninas McAllon) — Штернриттер «P», «The Power» (яп. 力 (ザ・パワー) Дза Пава:, «Мощь», кандзи переводится так же). С виду скромная девушка с длинными фиолетовыми волосами и глазами такого же цвета. Носит форму с меховыми краями. Подруга Бамбиетты Бастербайн. Обладает высокой физической силой, легко может поднять целые здания, за что и получила свой шрифт. Её духовное оружие — лук; наконечники её Хайлиг Пфайлей выглядят как сердце. Крылья её «Квинси: Фольштендиг» состоят из трёх сегментов в форме сердца.
Во время второй атаки нападает на 11 отряд, пытаясь убить Кэмпати Дзараки. Следом атакует Ичиго, но тот с лёгкостью выдерживает её удар и отправляет в полёт. Вместе с группой подоспевших Штернриттеров, ввязывается в схватку с отрядом синигами. Позже попадает под контроль ПеПе и её вырубает Лильтотто. - Беренике Габриэлли (яп. ベレニケ・ガブリエリ Бэреникэ Габуриэри?, Berenice Gabrielli) — Штернриттер «Q», «The Question» (яп. 異議 (ザ・クエスチョン) Дза Куэсутён, «Вопрос», кандзи переводится как «возражение»). Болтливая девушка с разноцветными волосами, способная своей болтовнёй воздействовать на противника . За её болтливость была убита Кэмпати Дзараки, который перерезал ей горло.
- Джером Гизбатт (яп. ジェローム・ギズバット Дзеро:му Гидзубатто?, Jerome Guizbatt) — Штернриттер «R», «The Roar» (яп. 咆哮 (ザ・ロア) Дза Роа, «Рёв», кандзи переводится так же). Обладал возможностью превращаться в зверя, подобного большой горилле. Обладает сильной звуковой атакой, которой мог убить рядовых синигами. Несмотря на это, разрублен напополам Кэмпати Дзараки.
- Маск де Маскулин (яп. マスク・ド・マスキュリン Масуку до Масукюрин?, Mask de Masculine) — Штернриттер «S», «The Superstar» (яп. 英雄 (ザ・スーパースター) Дза Су:па:сута:, «Суперзвезда», кандзи переводится как «герой»). Мужчина лучадор, носяший маску со звездой на лбу. Одет в стандартный плащ Штернриттера с пряжкой на поясе, а под ним белая рубашка с бабочкой. Также носит перчатки, отдалённо напоминающие боксёрские, и большие сапоги, которыми удобно пинать врага. Представляет собой типаж реслера-«героя», которого любят и поддерживают болельщики и который не может проиграть. Своих противников называет «злодеями». Очень силён, но не очень умён.
Маск сражается в основном врукопашную, часто используя приёмы реслинга. Называет свои удары и атаки эпитетом «звёздный». Его особая способность заключается в том, что чем больше людей болеют за него и чем сильнее поддерживают его — тем сильнее он становится. Если его никто не поддерживает — то его силы остаются на уровне лейтенанта. Также зрительская поддержка может даже излечить его раны (например, восстановить порванные барабанные перепонки). Использует техники: «Звёздная вспышка» (англ. Star Flash) — приложив пальцы к звезде на маске, стреляет мощным лучом в форме звезды; «Звёздный удар убийцы» (англ. Star Murder Punch) — когда Маска переполняет ярость, на тыльной стороне ладони появляется знак в виде звезды, а его удары становятся в 10 раз сильнее; «Звёздный аркан» (англ. Star Lariat) — может использовать только при максимальной поддержке, при этом способен ударить противника на расстоянии в милю. При максимальной поддержке у него изменяется маска, а из одежды остаются только реслерские трусы с поясом чемпиона, перчатки и ботинки. Также способен активировать «Квинси: Фольштендиг» с помощью руны на поясе. В этой форме он может летать, а также, вычертив крыльями в небе шлейф в виде пентаграммы, накрыть большую территорию на земле взрывом в форме звезды. Эта техника называется «Вспышка сверхновой» (англ. Star Flash: Super Nova). Имя Фольштендига неизвестно.
Главным болельщиком является маленький толстый мальчик с гонгом по имени Джеймс, который является частью самого Маска. Он способен продолжать поддерживать Маска даже после получения несовместимых с жизнью ранений (и даже будучи разрубленным на куски). Джеймс может также восстанавливаться и даже самоклонироваться, если к нему обращается Маск.
Во время первой атаки на Сообщество Душ сражался с Рэндзи Абараи и победил его, не дав применить банкай. Во второй битве легко победил Икакку Мадарамэ, Юмитику Аясэгаву и Сюхэя Хисаги благодаря своей способности. После этого вступил в бой с подоспевшими на помощь Кэнсэем Мугурумой и Родзюро Оторибаси. Несмотря на то, что оба капитана сражались в полную силу и использовали свои банкаи, Маск одержал сокрушительную победу, одолев их по очереди. Когда Маск попытался добить поверженных капитанов, появляется Рэндзи и блокирует его атаку, тем самым спасая их от гибели. После чего вступил в бой с Маском, продемонстрировав последнему значительно усиленные навыки, (в том числе и настоящую форму банкая), которые вынудили Маска сражаться в полную силу, активировав Фольштендиг и использовав свои самые могущественные способности. Но, несмотря на всё это, был убит банкаем Рэндзи. - Кандиса Кэтнипп (яп. キャンディス・キャットニップ Кяндису Кяттониппу?, Candice Catnipp) — Штернриттер «T», «The Thunderbolt» (яп. 雷霆 (ザ・サンダーボルト) Дза Санда:боруто, «Удар молнии», кандзи переводится как «гром»). Высокая девушка с длинными зелёными волосами и зелёными глазами. Также у неё тонкие брови ломаной формы. Вспыльчива. Носит форму с глубоким декольте и мини-шорты. Подруга Бамбиетты Бастербайн. Способность заключается в управлении молнией. Во время второй атаки поражает молнией сначала рядовых 11-го отряда а затем Кэмпати Дзараки. Следом вступает в бой против Куросаки Ичиго, который отрубает ей руку, но она восстанавливает её с помощью способностей Жизель. Вместе с группой подоспевших на помощь остальных штернриттеров пытаются остановить Ичиго, но перехватываются отрядом синигами. Побеждена Бякуей.
- НаНаНа Наджакуп (яп. ナナナ・ナジャークープ Нанана Надзя:ку:пу?, NaNaNa Najahkoop) — Штернриттер «U», «The Underbelly» (яп. 無防備 (ジ・アンダーベリー) Дзи Анда:бэри:, «Уязвимое место», кандзи переводится как «беззащитный»). У НаНаНы длинные чёрные волосы, собранные в пять шипов, и странные чёрно-белые зубы. Верхняя часть его лица, включая глаза, скрыта маской. Он носит плащ Штернриттера с капюшоном, закидывая его на правое плечо, обнажая очень короткую рубашку, живот и руки. У него по кольцу на каждом пальце и по браслету на каждой руке. В битве за Сообщество душ сражался с Родзюро Оторибаси, капитаном 3-го отряда. Напал на Сигэкуни Ямамото-Гэнрюсая. Был обожжён его пламенем, но выжил. По его собственным словам, ничего не понимает в искусстве, о чём и говорит Родзюро. Во время второй атаки встретил Абарая Рэндзи. Победил Айдзэна, но был убит Баззом Би.
- Грэмми Тумо (яп. グレミィ・トゥミュー Гурэмии Тумю:?, Gremmi Thoumeaux) — Штернриттер «V», «The Visionary» (яп. 夢想家 (ザ・ヴィジョナリィ) Дза Видзёнарии, «Фантазёр», кандзи переводится так же) выглядит как светловолосый мальчик невысокого роста с красными глазами, голова которого постоянно покрыта капюшоном. Сильнейший Штернриттер, чьи техники практически бесконечны, способный проводить атаки огромного масштаба, используя воображение. Особая способность — претворять в действительность свою фантазию. С её помощью он может делать практически всё, насколько хватит его фантазии — превратить кости в печенье и легко сломать их, а свою кожу сделать твёрже любой стали. Он может мгновенно излечивать свои раны, создавать элементы и вещества (воду, лаву) и менять ландшафт, материализовать настоящее огнестрельное оружие. Вершиной его способности является возможность создавать живых созданий (например, Гвенаэля Ли), благодаря чему он может создать свою копию и удвоить силу воображения. Однако, стоит ему отвлечься от какой-то фантазии, эффект исчезает, если он уже создал нескольких себя, то воплотившаяся фантазия уже стала реальностью навсегда). Также существует опасность убить себя, представив себе свою смерть.
Во время второй атаки неожиданно появился возле Исанэ Котэцу (пока Ятиру Кусадзиси дралась с созданным им Гвенаэлем) и, предположительно, убил Родзюро Оторибаси и Кэнсэя Мугуруму. Следом уничтожил Гвенаэля Ли, стерев его из своего воображения и сказав, что его способности ему больше не нужны. Напал на Ятиру и сломал ей руку, раскрыв свою способность. От убийства Ятиру и Исанэ его прерывает Кэмпати Дзараки. Начинает с ним сражение, в ходе которого продолжил демонстрировать свои возможности, остановив меч Кэмпати. Несмотря на это, был им ранен. После этого, исцелив свои раны, продолжил сражение с Дзараки. После ещё нескольких ранений он, не в силах навредить капитану обычными атаками, создал свою копию и призвал метеорит, который может уничтожить весь Сэйрэйтэй. Проиграл, пытаясь представить себе силу Зараки в своём теле, забыв, что оно для неё не приспособлено. - Гвенаэль Ли (яп. グエナエル・リー Гуэнаэру Ри:?, Guenael Lee) — персонаж, созданный особой способностью Штернриттера «V» Гремми Тумо. Первоначально представился как Штернриттер «V», «Vanishing Point» (яп. 消尽点 (バニシング・ポイント) Банисингу Поинто, «Недостижимая точка», кандзи переводится так же). Выглядит как глубокий старик, носящий очки и несколько пар наушников на голове, обладающий весьма экстравагантной причёской. Правый глаз у него косит. Одет в стандартную форму Штернриттера. Особая способность Гвенаэля — стирать своё существование. У этой способности есть 3 версии. Первая версия — исчезнуть из поля зрения, то есть стать невидимым. Вторая версия — исчезнуть из «бытия», в результате чего его нельзя ударить. Гвенаэль способен мгновенно переключаться между этими версиями, что позволяет ему либо атаковать невидимым, но осязаемым, либо оставить свою видимость, при этом будучи уже неосязаемым. Третья версия — исчезнуть из чужой памяти. Также владеет техникой Ускользновение (яп. 消尽滑体 (バニシング・スライダー) Банисингу сураида:, досл. «исчезающее ускользающее тело», англ. Vanishing Slider), которая позволяет, сконцентировав духовное давление в движение назад, получить огромную скорость, которую нельзя превзойти. В качестве духовного оружия использует небольшой кинжал.
Во время второй атаки напал на Ятиру Кусадзиси и Исанэ Котэцу, ранив первую. Уничтожен Гремми со словами, что его услуги больше не требуются. - Нианзоль Вайзоль (яп. ニャンゾル・ワイゾル Няндзору Вайдзору?, Nianzol Weizol) — Штернриттер «W», «The Wind» (яп. 紆余曲折 (ザ・ワインド) Дза Вайндо, «Извилина», кандзи переводится как «изгибы и повороты»). Человек с длинными тёмными волосами и двумя обвисшими языками. Его способность заключается в том, что он может искажать пространство вокруг себя, благодаря чему может отклонять от себя атаки противника и даже направлять на них самих. Во дворце Короля Душ сражался с армией Сендзюмару Сютары, которых он с лёгкостью победил. Был убит Сендзюмару Сютарой, которая во время его боя с её подопечными перешила его плащ, добавив туда смертоносные иглы, которые пронзили его на сквозь.
- Лилье Барро (яп. リジェ・バロ Ридзе Баро?, Lille Barro) — Штернриттер «X», «The X-Axis» (яп. 万物貫通 (ジ・イクサクシス) Дзи Икусакусису, «Ось Х», кандзи переводится как «пронзающий всё»). Молодой человек с короткими светлыми волосами. На левом глазу изображение в виде оптического прицела, а сам глаз постоянно закрыт. Входит в состав Шуцштаффель Яхве.
Особая способность заключается в том, что выстрелами из своего духовного оружия он может пробить любую цель, при этом не важно, сколько барьеров преграждают путь этому выстрелу. В качестве духовного оружия использует большую винтовку с длинным стволом, на конце которого утолщение в форме плюса.
Вступил в бой во Дворце Короля Душ. Прострелил голову Сэндзюмару Сютаре, но она оказалась фальшивкой. Был убит Оэцу Нимайей, но воскрешён с помощью Аусвелена, проведённого Яхве. Тяжело ранил Оэцу. Сразился с Кёраку и Нанао и проиграл им, и позже был атакован Идзуру Кирой. - Лойд Ллойд (яп. "Lの"ロイド・ロイド Ройдо Ройдо?, Loyd Lloyd) — Штернриттер «Y», «The Yourself» (яп. 貴方自身 (ジ・ユアセルフ) Дзи Юасэруфу, «Ты сам», кандзи переводится так же). Молодой человек с татуировкой в виде третьего глаза на лбу. У него есть брат-близнец со схожими способностями. Умеет перенимать внешность, а также силу и техники своего противника. Таким образом, превратился в Кэмпати Дзараки, но был убит оригиналом.
- Ройд Ллойд (яп. "Rの"ロイド・ロイド Ройдо Ройдо?, Royd Lloyd) — Штернриттер «Y», «The Yourself» (яп. 貴方自身 (ジ・ユアセルフ) Дзи Юасэруфу, «Ты сам», кандзи переводится так же). Брат-близнец Лойда Ллойда. Ройд высок и довольно худощав. Он лысый, посреди его лба расположен третий глаз (видимо, татуировка). Его уши закрыты круглыми крышками, похожими на наушники. Он одевается в униформу штернриттера. В детстве у Ройда были короткие светлые волосы. В двенадцать лет у него уже есть метка на лбу, которая позже превращается в «третий глаз».
Умеет перенимать внешность, а также воспоминания и образ мысли противника или союзника, превращаясь в него. Его собственное духовное оружие неизвестно, так как он пользовался копией меча Яхве. Может создавать Хайлиг Пфайль даже без оружия. Также обладает очень мощным Блютом Вене (вероятно, усилен Яхве).
Во время первой атаки превратился в Яхве и в его облике сначала победил Кэмпати Дзараки, а затем вступил в бой с Ямамото-Гэнрюсаем. Чтобы продержаться как можно дольше, воспользовался особым защитным заклинанием квинси — Кирхенлид: Занкт Цвингер (яп. 聖唱: 聖域礼賛 （キルヒエンリート: ザンクト・ツヴィンガー） Кирухиэнури:ту : Дзанкуту Цувинга:, «священная песня: почитаемое убежище», нем. Kirchenlied: Sankt Zwinger — «Церковный гимн: святая темница»). Несмотря на все усилия, получил смертельное ранение от банкая Ямамото. Добит Яхве. - Жизель Жевель (яп. ジゼル・ジュエル Дзидзэру Дзюэру?, Giselle Gewelle) — Штернриттер «Z», «The Zombie» (яп. 死者 (ザ・ゾンビ) Дза Дзонби, «Зомби», кандзи переводится как «мёртвый»). Черноволосая девушка с голубыми глазами. Любит провоцировать окружающих. Носит очень маленькую по размеру фуражку и форму с очень длинными рукавами. Позже стало известно что это парень.
Способность заключается в контролировании противников при попадании на них её крови. Когда кровь Жизель попадёт на человека, он может только выполнять его приказы. Сам по себе он не очень силён. Совершенно нечувствителен к боли и наслаждается страданиями остальных, даже своих союзников. Во время второй атаки нападает на 11 отряд, пытаясь убить Дзараки Кэмпати. Добив Бамбиетту, использует её в качестве личного телохранителя. Превратил большую часть 11-го отряда в зомби и вступает в бой против Аясегавы Юмичики, Мадарамэ Иккаку и Куротсучи Маюри, который тоже призывает зомби из числа убитых ранее арранкаров. Был повержен Куротсучи Маюри, который с помощью своего препарата завербовал всех зомби Жизель себе, однако смог залечить раны с помощью своей крови, которую взял у зомби Бамбиеты. После встретился с Лильтотто. Позже переходит на сторону синигами, встав против Вандерейха и Яхвэ. Убит Яхвэ. - Шаз Домино (яп. シャズ・ドミノ Сядзу Домино?, Shaz Domino) — Штернриттер, отличительной чертой которого является наличие татуировки (шрама) возле правого глаза. Метает кунаи, с помощью которых, вероятно, контролирует сознание врага. Остальные способности неизвестны. Напал и практически уничтожил весь исследовательский отдел Готэй 13. Предположительно, убит Ичиго Куросаки.
Ягдарме
Ягдарме (яп. 狩猟部隊（ヤークトアルメー） Я:кутоарумэ:, «охотничьи силы», нем. Jagdarmee — «армия охоты») — большие отряды квинси, которые контролируют Уэко Мундо и отбирают из пленников арранкаров, готовых воевать на стороне Ванденрейха. Командиром первой Ягдарме является Килге Опи.
Подчиняющие души
«Подчиняющие души», Xcution (яп. エクスキューション экусюкю:сён), — группа людей, появляющаяся в сюжете спустя полтора года после событий сюжетной арки об арранкарах. Каждый из них обладает возможностями подчинять души окружающих предметов, таким образом усиливая самого себя. Однако если один из предметов по-настоящему дорог ему, то он дает возможность хозяину использовать «Полное подчинение» Fullbring (яп. 完現術（フルブリング） фурубурингу), — силу, уникальную по своим свойствам и принципу действия для каждого из Подчиняющих. Эти возможности являются близкими по своей природе к силам пустых, так как подчиняющим можно родиться только в том случае, если мать была до родов ребёнка атакована пустым — таким образом, внутри ребёнка остается частичка пустого.
Цель Подчиняющих — восстановить утерянную силу проводника душ Ичиго Куросаки, после чего поглотить эту силу. Для этого они нападают на Урю Исиду, а после, с помощью Полного подчинения одного из членов группы, Сюкору Цукисимы, была изменена память всех остальных Подчиняющих, кроме него самого и его подчиненного, Сисига-Вары. Остальные, во главе с лидером, Куго Гиндзё, должны были считать Цукисиму своим врагом и помочь Ичиго, присоединившемуся после нападения на Исиду, освоить его собственное Полное подчинение и, таким образом, возродить в нём духовную силу проводника душ. После завершения тренировки Куросаки, Цукисима меняет память всех близких Ичиго, доводя того до отчаяния и подводя к схватке один на один. Он собирает всех в особняке, при этом возвращая память Подчиняющим. К Гиндзё память возвращается последнему, и тот поглощает силы Ичиго, однако его спасают отец, Кискэ Урахара, Рукия и другие проводники душ. С помощью украденной реяцу Куросаки, Куго спасает себя от Гэцуги Tэнсё Ичиго, используя её на себя. Это дает ему силу в виде «Покрова», которая была до этого у Ичиго, после чего делится ей с остальными Подчиняющими. Обретя новые возможности, они начинают схватку с Ичиго и остальными синигами, однако каждый из группы Xcution (кроме Рируки) терпит поражение в битве со своим противником. Противостояние заканчивается со смертью Гиндзё, после чего выжившие Подчиняющие разделяются, пытаясь найти своё место в мире, осознав, что «их ничего не связывало, кроме сил Полного Подчинения».
Помимо членов «Xcution», к Подчиняющим души также относятся:
- Ясутора «Чад» Садо — в новой арке выясняется, что сила Чада тоже является Полным подчинением, объектом для которого служит тёмная кожа. По словам Ясуторы, он гордится тем, что он метис, и именно поэтому его кожа дает ему силы.
- Ичиго Куросаки — вступил в организацию Xcution, чтобы вернуть силы синигами с помощью освоения собственного Полного подчинения. После ряда тренировок, в течение которых менялся его вид и форма, полностью завершил его, попутно освоив подчинение душ окружающих предметов. Освоенное Полное подчинение изменило оригинальную форму синигами Ичиго, после того, как Рукия вернула ему силы проводника душ.
- Орихимэ Иноуэ — хоть об этом и не упоминается в манге, но все боевые техники Иноуэ близки по своей природе к «Полному подчинению», ведь «цветки» её Сюн Сюн Рикка формируются из любимых заколок, подаренных погибшим братом.
Члены организации Xcution
- Куго Гиндзё (яп. 銀城 空吾 Гиндзё: Ку:го?, Ginjō Kūgo) — лидер Подчиняющих. Организовал заговор против Ичиго, напав на Исиду вместе с Цукисимой, после чего с его помощью изменил свою память и память остальных Подчиняющих. Целью было заставить Куросаки поверить, что он — лидер группы Xcution, организованной людьми, готовыми избавиться от ужасного дара Подчинения. Становится близким товарищем Ичиго и полностью завершает его подчинение. После того, как Цукисима возвращает память Подчиняющим и меняет воспоминания друзей Ичиго, становится единственным союзником Куросаки. Однако во время схватки в особняке попадает под удар Сюкуро и вспоминает, ради чего его память была изменена, и вместе с Цукисимой одолевает Ичиго и подоспевшего ему на помощь Исиду, после чего поглощает силу Куросаки, поделив её после между всеми Подчиняющими (кроме Сисигавары и Цукисимы) и забрав её большую часть себе. По словам Тосиро, прибывшего вместе с другими членами Готея 13 на помощь Ичиго, Гиндзё является первым временным синигами, и система удостоверений и правил для таких проводников душ была создана именно для него.
Гиндзё хитер, очень любит подшучивать над окружающими, а также хорошо выпить. Но у него очень жесткий характер, ради достижения своих целей готов пойти на крайние меры, такие как изменение собственной памяти или лишение Ичиго зрения, чтобы ускорить процесс его тренировок.
Его Полное подчинение носит название «Крест Казни». Гиндзё превращает свой крестик с цепочки на шее в гигантский меч необычной формы — рукоятка в нём удлинена, и уходит дальше гарды внутрь лезвия. По его словам, это помогает ему быстрее реагировать на атаки на сверхблизкой дистанции. Также с его помощью может накапливать большое количество энергии и производить сильнейший выстрел, способный разрушить даже небольшое здание. Гиндзё носит с собой удостоверение временного синигами, и может, объединив его со своим мечом (на его гарде при этом появляется череп), полностью поглощать чужую реяцу. Таким образом, он поглотил реяцу Ичиго (позже оказалось, что только её часть). Украденная сила изменила облик и реяцу Гиндзё — его тело стала покрывать костяная броня, а сам он обрёл возможность использовать все способности Куросаки — например, Гэцугу Тэнсё или банкай. В форме банкая на его лице появляется узор в виде креста, волосы становятся белыми, склеры глаз и мех на шее — пурпурными, появляется шерсть на ногах, крест из реяцу на спине, а меч становится похож на клинок, полностью состоящий из костей. В этой форме сила Гиндзё ближе по сути к силе Пустого внутри него, нежели к силе временного синигами, что позволяет ему использовать Серо, накапливаемое на острие лезвия Креста Казни. Скончался от полученных ран после боя с Ичиго Куросаки. Позже тело Гиндзё перенесли в Сообщество Душ, однако прибывший туда Ичиго озвучил желание похоронить Куго в реальном мире, несмотря на всё то, что пережил он и его семья, благодаря лидеру Xcution. После смерти попал в Общество Душ. Спустя некоторое время появляется вместе с Цукисимой чтобы помочь Ичиго одолеть Яхвэ.[43]
- Сэйю — Хироки Тоти.
- Рирука Докугаминэ (яп. 毒ヶ峰 リルカ Докугаминэ Рирука?, Riruka Dokugamine) — розововолосая девочка-подросток со вспыльчивым характером. Обладает плохим зрением, однако не носит очки и не пользуется линзами, поэтому хорошо видит лишь при сильном свете. При первой встрече Ичиго ей очень приглянулся, после чего его присутствие постоянно её смущало. Из-за этого также ревнует Куросаки к Рукии. Была единственным Подчиняющим, который отказался от украденной силы Ичиго, однако Гиндзё преобразил её против её желания.
По словам Рируки, в отличие от других Подчиняющих, обладающих единственным предметом для Полного подчинения, у неё их огромное количество. Причиной является то, что она любит все свои вещи одинаково и жить без них не может. Подчинение Рируки называется «Кукольный Дом». Эта сила связана с привычкой Рируки с детства прятать от окружающих те вещи, которые ей приглянулись и понравились, даже если они были чужие. Послав человеку «приглашение» в виде маленького летающего сердечка, у неё появляется возможность запрятать его внутри тех вещей, которые она считает милыми. Так, например, для тренировки Ичиго, Рирука давала ему приглашение внутрь кукольного дома, где он сражался с запрятанным в плюшевую свинью якудзой. По словам Цукисимы, действие «Кукольного Дома» заканчивается, если сосуд, в который помещен приглашенный, был разрушен. Также Рирука может самостоятельно прервать действие своего Подчинения, если чихнет на «приглашенного».
Передача силы Ичиго меняет одежду Рируки — на меховой шапке появляются большие кроличьи уши, также появляются костяные наручи, галстук, поножи, пояс и нагрудник. Теперь она способна хранить все свои любимые вещицы внутри игрушечного пистолета «Пушка Любви» и стрелять ими в противника. Также ей становится доступна техника «Выстрел Влечения» — Рирука прикрепляет к противнику сердечко-пропуск, после чего насильно прячет его внутри любимого предмета (так она нейтрализовала Рукию Кучики, заперев её внутри плюшевой игрушки). Заточенный противник ограничен физическими особенностями (вес, размер, сила, скорость и т. д.) предмета, но по-прежнему может использовать свою реяцу и техники, однако их реализация происходит внутри предмета, то есть есть высокий шанс для заточенного повредить самого себя. Спряталась «внутрь» Рукии после битвы с ней, и спустя некоторое время спасла её от удара Цукисимы, появившись перед ней, закрыв её своим телом. Выжила благодаря лечению в доме Урахары, после чего сбежала оттуда незаметно для всех. Спустя некоторое время появляется вновь, чтобы помочь Ичиго одолеть Вандерейх.[44]
- Гирико Куцудзава (яп. 沓沢 ギリコ Куцудзава Гирико?, Kutsuzawa Giriko) — мужчина средних лет с повязкой на правом глазу и усами. В группе Xcution является барменом. Следит за порядком в убежищах Подчиняющих, и является спокойным, рассудительным человеком, полностью уверенным в принятых им решениях. Первым среди Подчиняющих потребовал с Гиндзё поделиться силой Ичиго с остальными членами группы.
Объектом для Полного подчинения Куцудзавы «Время не лжёт» служат его карманные серебряные «Часы Удачи», которые передавались в его роде от поколения к поколению и считались «Богом времени», оберегающим владельца от всех бед. Гирико потерял свой правый глаз, когда с помощью силы часов убил собственную жену, и попытался обратить эту силу вспять. Бог времени забрал глаз за нарушение договора с ним, и Гирико стал первым из рода, кто узнал, что часы заключают с владельцем «контракт», а не дают силу безвозмездно, и его условия не могут быть изменены.
«Время не лжет» дает возможность Куцудзаве устанавливать на любой объект так называемый «таймер» (то есть заключить с ним контракт): Гирико определяет, что может происходить с целью в течение установленного им отрезка времени. Если контракт не выполняется самой целью, то она наказывается Богом Времени и сгорает в его огне. Также существует правило — чем проще поставленное условие, тем сильнее эффект таймера.
Внешний вид Гирико также изменился после передачи ему части силы Ичиго. Повязку на глазу стали украшать множество колец, на левом плече и правой ноге появилась броня с вырезами в виде часовых стрелок. Также вокруг Куцудзавы появились парящие элементы брони в виде карманных часов. Используя эту силу, Гирико стал способен применять эффект «таймера» на себе. Погиб от руки Кэмпати Дзараки, после чего был похоронен Джекки. После смерти попал в Общество Душ.
- Джекки Тристан (яп. ジャッキー トリスタン Дзякки Торисутан?, Jakki Torisutan) — темнокожая женщина со строгим характером. Носит кожаные сапоги, подаренные ей в детстве её отцом, и именно с ними связано её Полное подчинение, носящее название «Грязные сапоги». Сила Джекки пробудилась после того, как подаренные любимые сапоги были окраплены кровью убитых из-за украденных родственников. При активации Подчинения её одежда преображается, появляется кожаная кепка с вуалью, меховая накидка на плечах, длинные белые рукава, а сапоги окутываются тёмной энергией и удлиняются. В такой одежде Джекки очень быстра, и чем больше пачкаются её сапоги (пыль, грязь, песок, кровь — не важно), тем сильнее становятся удары. При передаче ей силы Ичиго меняется форма её Подчинения — теперь её одежда практически вся белая (не изменилась лишь кепка), на ногах появились поножи, а на правом плече — специальный движок, по своему виду напоминающий мотоциклетный. С его помощью Джекки поливает себя топливом, полностью пачкая свой «Покров подчинения», таким образом становясь неимоверно сильной. Была побеждена Рэндзи Абараи, после чего пожертвовала собственной силой, чтобы спасти его из измерения Юкио. Встретившись с ним после боя, дала ему понять, что Подчиняющих ничего не связывало вместе, кроме схожести их сил. Предложила Юкио остаться вместе, после чего тот принял её предложение, заявив, что возьмет её на работу через 3 года, когда укрепит собственную компанию.
- Юкио Ханс Форарльберна (яп. 雪緒･ハンス･フォラルルベルナ Юкио Хансу Форарурубэруна?, Yukio Hansu Foraruruberuna) — светловолосый мальчик в старомодной одежде. Носит кепку, скрывающую его глаза. Сутками сидит с игровой приставкой. По его словам, является самым богатым членом группы Подчиняющих, и большое количество убежищ, находящихся в их распоряжении — его заслуга. Юкио рассказывает, что бросил в детстве своих родителей, после чего украл у своего отца все деньги, разрушив при этом его компанию и доведя того до суицида.
Полное подчинение «Нарушители должны умереть» связано с карманным PSP Юкио. Он способен создавать виртуальное пространство любого направления внутри неё и «сохранять» туда людей из реального мира. Оно полностью управляется Юкио, то есть звук, погодные условия, сила притяжения, наличие физических объектов, а также течение времени — всё контролируется и настраивается им. Однако создание пространства и сохранение внутри него людей тратит заряд приставки, которая периодически нуждается в подзарядке. Сохранить и удержать внутри можно не каждого человека — так например, на вопрос Цукисимы, почему Юкио не воспользовался своим Подчинением против него, он отвечает, что ему попросту не хватит заряда.
После передачи Юкио силы Ичиго на руках появились костяные наручи-манипуляторы, а на ушах — наушники. Обретенная сила позволила его Полному Подчинению изменять не только виртуальное пространство внутри приставки, но и реальное. Был побежден Тосиро Хицугаей, после битвы, встретив Джекки, сказал, что собирается создать собственную компанию в 3 раза больше всего лишь за 3 года, а по истечении этого срока дать Джекки возможность работать вместе. Спустя некоторое время появляется вновь, чтобы помочь Ичиго одолеть Вандерейх.[43]
- Сюкуро Цукисима (яп. 月島 秀九郎 Цукисима Сю:куро:?, Tsukishima Shūkurō) — высокий молодой человек с длинными волосами. В прошлом Гиндзё встретил молодого Сюкуро, когда тот был один, и взял его под свою опеку. Является центральной фигурой в заговоре против Ичиго. После совместного с Куго нападения на Исиду изменил память Подчиняющих во главе с Гиндзё, заставив их поверить в то, что он их бывший лидер (на самом деле лидером является Гиндзё), отвернувшийся от их идеалов и предавший их. После чего провел серию нападений — вначале вместе со своим подчиненным Сисигаварой на Иноуэ, а затем наведался в одно из убежищ Подчиняющих, где проходит тренировку Ичиго и сразился вначале с ним, а затем с Гиндзё, заставив поверить Куросаки, что он ответственен за нападение на Исиду. Спустя некоторое время меняет память всех близких Ичиго людей, оставляя его в полном одиночестве и в страхе за друзей и сестер. Одержимый желанием убить Сюкуро, он встречается с ним в особняке, где вместе с Гиндзё сражается против Цукисимы и Подчиняющих, к которым вернулась память. В течение схватки Цукисима ранит Куго, при этом также возвращая ему оригинальные воспоминания, и вместе с ним побеждает Ичиго и подоспевшего к нему на помощь Исиду.
Цукисима является мастерским провокатором и актёром. Легче всего застать его за процессом чтения какой-либо книги, в которую обязательно вложена закладка, являющаяся объектом для его Полного подчинения — «Книги конца». Цукисима превращает её в катану, с помощью которой он при ударе способен помещать своё присутствие в прошлое цели. Поразив живого противника (при этом, по желанию Сюкуро, может даже не остаться раны) он «внедряет» свой образ в воспоминания поверженного. При этом его роль может быть абсолютно любой — для сестёр Ичиго он стал их дядюшкой, для друзей — спасителем Каракуры от Айдзэна и т. д. Для того, чтобы вернуть память в оригинальное русло, необходимо поразить противника мечом во второй раз. Также, сила «Книги конца» распространяется и на неодушевленные предметы: при касании мечом объекта, Сюкуро меняет его прошлое (пример: в бетоне может неожиданно появиться бомба, которую Цукисима «заложил много лет назад», а при ударе по лепесткам Сэмбондзакуры он узнает все техники Бякуи, потому что «раньше» он видел их множество раз). Помимо всего, Цукисима очень быстр, и легко способен наносить незаметные глазу удары (так, никто из группы X-zicution не заметил, как он перед отступлением поразил мечом Чада). Выжил после битвы с Бякуей Кучики, после чего пришёл на помощь поверженному Гиндзё. В 477 и 478 главах показывается, насколько сильно он был привязан к нему — после смерти наставника его жизнь лишилась всякого смысла, однако встретив после битвы Сисигавару, осознал, что никогда не будет одинок, так как у него самого появился собственный воспитанник. Покинул поле боя вместе с Моэ. После смерти попал в Общество Душ. Спустя некоторое время появляется вместе с Гиндзё чтобы помочь Ичиго одолеть Яхвэ.[43]
- Сэйю — Дайсукэ Оно.
- Моэ Сисигавара (яп. 獅子河原 萌笑 Сисигавара Моэ?, Shishigawara Moe) — круглолицый бритый паренек, одетый в бандитском стиле. Ученик Цукисимы, асболютно теряющий уверенность в себе при девушках (упал от одного вида Иноуэ, сраженный её красотой), которая однако появляется во время схваток. По словам Гиндзё, обладает очень опасной силой, поэтому тот не стал передавать ему часть украденной силы Ичиго.
Имя Полного подчинения — «Кастет Джекпота», объектом которого является кастет с меняющимися на руке цифрами. Эта способность управляет вероятностью окружающих событий. Вначале идет постановка цели — что должно произойти (неожиданно упасть люстра, сломаться меч при ударе), после чего Сисигавара проверяет, произойдёт ли оно на самом деле или нет, с помощью некоего действия — это может быть удар кастетом, выбивающим цифры (777, то есть джекпот, означает, что действие всё же произойдёт), либо что-нибудь вроде простого броска монетки на манер «орёл-решка». В основном он использует своё Подчинение для нанесения ударов невообразимой мощи (даже простое касание может свалить целое дерево). Однако у этой силы есть недостаток — чем чаще Сисигавара её использует, тем слабее эффект и меньше шанс джекпота. Был побеждён Мадарамэ Иккаку, после сражения, встретив своего раненного учителя, Цукисиму, успокоил его и дал понять, насколько он горд им, после чего унес Сюкуро на плечах с поля боя.
Зависимые
Ба́унто (яп. バウント «зависимые») — небольшая группа людей, питающихся духовной энергией мертвых душ. Они являются главными отрицательными персонажами в филлерах — 4 и 5 сезонах аниме. Вместо оружия они используют так называемых кукол — монстров, подчиняющихся приказам своего хозяина. Баунто бессмертны за счёт того, что поглощают другие души. По словам Кискэ Урахары, историческое название этих существ — вампиры. Они появились как следствие неудачного научного эксперимента, проводимого проводниками душ, и сначала были изгнаны из Сообщества душ, а затем практически полностью истреблены проводниками душ в союзе с квинси. Баунто не имеют способности к воспроизводству.
- Куклы *** — самостоятельные существа состоящие из духовной энергии и принимающие различные материальные формы, по словам Есино куклы являются частью душ Зависимых, их «вторыми Я». По характеру они чем-то напоминают дзанпакто. Чтобы призвать куклу в бою, нужен специальный магический герб, вычерченный на каком-нибудь объекте, в отличие от дзанпакто (которые призываются каждый по-своему), все куклы призываются по команде «появись». Зависимые не обладают куклами изначально, чтобы иметь кукол нужно совершить особый призывной ритуал. Но это несёт в себе огромный риск для жизни, поскольку если зависимый слишком слаб, то призванная кукла может поглотить его духовную энергию. Так же происходит когда хозяин куклы сильно ослабевает и близок к смерти, и кукла пытается его поглотить (за исключением Гете). При желании зависимые могут соединиться с духовной энергией куклы. Став с куклой единым целым, зависимые не нуждаются в длительном призыве, и сами могут использовать способности своих кукол, Пример — Дзин Кария и Есино Сома
- Дзин Кария (яп. 狩矢 神 Кария Дзин?, Kariya Jin) — лидер баунто и самый сильный из них. У него белые волосы и шрам на подбородке, оставшийся с детства после того, как на Карию напал пустой. В отличие от большинства кукол, его Мессер (яп. メッサー мэсса:, нем. Messer — нож) не разговаривает, так как Дзин стал единым с ним ещё в детстве. Он управляет ветром и может вызвать ураган. Был побежден Ичиго Куросаки.
- Го Кога (яп. 古賀 剛 Кога Го:?, Koga Gou) — крупный и физически сильный человек, чья металлическая кукла Дарк (яп. ダルク даруку) передвигает собственные молекулы и может изменять форму тела. Единственный из баунто, кто выжил в сражении в Сообществе Душ. Однако Го Кога полностью лишился своей силы.
- Мабаси (яп. 馬橋 Мабаси?, Mabashi) — единственный, кто не боится высказывать своё мнение перед Карией. Выглядит, как молодой парень с рыжими волосами и длинной чёлкой, закрывающей правый глаз. Был против нарушать древний закон Баунто (пить души живых людей), за что был избит Карией, а потом насильно заставлен испить души живых людей (Кария буквально влил ему в глотку). Кукла Ритц (яп. リズ Ридзу, нем. Ritz — шорох) обычно находится в форме семечка и хранится в медальоне Мабаси. Способность куклы заключается в полном контроле противника, в которого она вселяется. Был побеждён и убит капитаном Сой Фон, а позже добит собственной куклой.
- Рё Утагава (яп. 宇田川 稜 Утагава Рё:?, Utagawa Ryo) — бывшая правая рука Карии. Внешне он напоминает вампира и к людям относится, как к еде. Втайне надеется занять место Карии и повелевать баунто. Был убит Карией за предательство. Его кукла Фрайд (яп. フリード Фури:до) — змея.
- Саватари (яп. 沢渡 Саватари?, Sawatari) — выглядит, как дряхлый старик, хотя в действительности это последствие поглощения им душ неумерших людей (что является табу у зависимых). Так же, как и Рё Утагава, планирует захватить власть. Стул Саватари — это кукла по имени Баура (яп. バウラ Baura), принимающая форму гигантской рыбы, напоминающей кита. Внутри тела Бауры находится другое измерение, в которое он способен попадать, погружаясь в стены или в землю, словно в воду и атаковать «выныривая» из стен или земли. Когда Баура находится в другом измерении, духовная сила Саватари исчезает и засечь её можно лишь с помощью специального кидо. Также Баура способен «плеваться» различными хадо, которые он поглотил, будучи атакованным ими. Был побежден и убит Маюри Куроцути
- Ёсино Сома (яп. 相馬 芳野 Со:ма Ёсино?, Souma Yoshino) — худенькая женщина. Единственная зависимая, способная к воспроизводству. Кукла Гёте (яп. ゲーテ Гэ:тэ, нем. Goethe — Гёте) управляет огнём. В прошлом была влюблена в Карию. После чего, она, единственная кто восстал против Карии, в тяжелом бою, несмотря на мощь своей куклы и последующее слияние с Гёте. Была убита Дзином во имя эксперимента. В результате этого появились Битто (куклы, выпивающие души живых людей). Пару раз спасла Исиду, за счет чего у них возникли теплые отношения. Отличительная черта её куклы в том, что в отличие от других кукол Гёте испытывает к Ёсино скорее нежные, чем должностные чувства, и считает её кем-то вроде своей матери.
- Ёси (яп. ヨシ Ёси?, Yoshi) — женщина с зелеными волосами. Её кукла-меч носит имя Нидер (яп. ニーダー Ни: да:?, нем. Nieder — низкий), имеет вид меча соединенного с веером цепью. Была убита Исидой Урю.
- Бан и Хо — братья-близнецы. Выглядят как дети, обладают телепатической связью. Их куклы Гинта и Гуру — водные монстры. Вода скапливается вокруг крышечек от бутылки и управляется по желанию близнецов. Эффективны в бою, когда оба в сознании и не разделены расстоянием. По одиночке слабеют, теряют контроль над куклами. Были убиты Гандзю Сиба с помощью бомбы-фейерверка.
- Угаки (яп. Угаки, Ugaki) — всегда носит рубашку, очки и галстук. Он призывает свою куклу Гезелл (яп. Гэдзэру, нем. Gesell — «подмастерье») из теней. Был убит своей куклой во время сражения с Рэндзи Абараи.
По сюжету Дзин Кария вместе с оставшимися в живых баунто планирует захватить Сообщество душ, однако его останавливают проводники душ. Сам Дзин гибнет в схватке с Ичиго Куросаки. Сюжетная арка с участием баунто была раскритикована на сайте IGN: рецензент назвал их «неубедительными плохими парнями», словно вышедшими «из низкокачественного фантастического фильма».[51]
Прочие персонажи
Кон
Кон (яп. コン Kon?) — искусственно созданная душа, заменяющая Ичиго внутри тела во время его превращений в проводника душ. Изначально, Кон является разработкой исследователей Сообщества душ. Его подвергли специальной модификации по программе «Душа +». В отличие от обычных искусственных душ, он может использовать мышцы ног временного тела на 300 %: занимая тело Ичиго, с лёгкостью перепрыгивает дома и наносит сокрушительные удары, далеко превосходящие возможности обычного человека. Но проект «Душа +» был признан неудачным и все души такого типа, кроме Кона, уничтожили. Спастись ему удалось совершенно случайно. Из-за этого, его отношения с проводниками душ были далеки от идиллических, но, благодаря Ичиго, Кон не только не был уничтожен, но и получил временное тело плюшевого льва.
Имя Кона — сокращение от Кайдзо Компаку (яп. 改造魂魄, «измененная душа»), придуманное Ичиго. Сам Кон хотел получить имя Кай, которое казалось ему более впечатляющим, но Ичиго решил иначе. Обычно Кон находится в теле жёлтого плюшевого льва. Он является комическим персонажем «Блич» и редко принимает участие в битвах. В играх, например, в серии Bleach: Blade Battlers, Кон владеет множеством боевых техник — в частности, в Blade Battlers он может призывать футбольные мячи и стрелять ими в оппонента. Во второй же части игры Blade Battlers 2, Кон в усиленном режиме увеличивается до размера 5-ти этажного дома.
Появляется вновь в 516 главе манги, в лаборатории Куротсучи Маюри. А также в 517—518 главах.
Характер Кона неожиданно раскрывается в Филлерной Арке «Нападение на Сообщество Душ», так же — неофициально — известной как «Восстание Рейгаев Кагерозы» — неожиданно он обретает храбрость и мужество, которых ему — казалось бы — так не доставало…
С 65 эпизода Кон на задней части головы носит крест квинси который ему пришил Исида.
Дон Канондзи
Дон (Мисаомару) Канондзи (яп. ドン・観音寺 Don Kanonji?) — комический персонаж, медиум и ведущий сверхпопулярного телешоу «Крестовый поход изгоняющего призраков».[52] Шоумен и позер до мозга костей, ярко одевается и постоянно использует в своей речи модные американские словечки, ездит на экстравагантном розовом автомобиле. Умеет видеть призраков и сражаться с пустыми. Хотя его способности достаточно слабы, он любит преподносить себя как великого истребителя злых духов и делать из любого поединка с ними шоу.
Коронный жест Дона Канондзи и одновременно символ его телешоу — скрещивание рук на груди с замогильным смехом «БУ-ХА-ХА-ХА!»[53] Основной прием, используемый им в бою — «Бомбочка Канондзи»,[54] медленно летящий золотой шарик из духовной энергии, взрывающийся при попадании. Также использует «Анти-духовную трость» — короткую металлическую трость с черепом золотого цвета на конце, от которого отходят розоватые крылышки. В аниме Дон Канондзи дружит с Ичиго, его младшими сестрами и детьми из магазина Урахары, Дзинтой и Уруру, несколько раз сражался вместе с ними против пустых в отсутствие Ичиго. Во время вторжения Айдзена в настоящий город Каракура Дон Канондзи безуспешно пытался остановить его.
Напишите отзыв о статье "Список персонажей «Блич»"
Примечания
- ↑ Angela Hanson. [www.wizarduniverse.com/013008bldicd.html Bleach: Dictionary of Death] (англ.). Wizard Entertainment (30 января 2008 года). Проверено 25 сентября 2008.
- ↑ Zac Bertschy. [www.animenewsnetwork.com/review/bleach-gn-8 Bleach GN 8 - Review] (англ.). Anime News Network (30 сентября 2005 года). Проверено 25 сентября 2008.
- ↑ 1 2 Дэб Аоки. [manga.about.com/od/mangaartistinterviews/a/TiteKubo.htm Interview: Tite Kubo (стр. 1)] (англ.). About.com. Проверено 25 сентября 2008. [www.webcitation.org/61DGCXDSa Архивировано из первоисточника 26 августа 2011].
- ↑ Kai-ming Cha. [www.publishersweekly.com/article/CA6584260.htmlTiteKubo.htm Kubo Comes to Comic-Con] (англ.)(недоступная ссылка — история). Publishers Weekly (4 августа 2008 года). Проверено 25 сентября 2008. [web.archive.org/20080921013403/www.publishersweekly.com/article/CA6584260.htmlTiteKubo.htm Архивировано из первоисточника 21 сентября 2008].
- ↑ Shonen Jump. Интервью с Тайто Кубо. // Viz Media. — 2008. — Т. 6.
- ↑ Журнал Anime Insider. Интервью с Тайто Кубо // Wizard Universe. — 2008. — № 61. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=1547-3767&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 1547-3767]. — C. 39
- ↑ 1 2 Тайто Кубо. Глава 2 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 70.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 27 // Книга 4. Лучник квинси ненавидит тебя. — М.: Эксмо, 2009. — Т. 4. — С. 27.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 2 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 71.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 6 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 147-148.
- ↑ Kubo, Tite. Chapter 43 // Bleach, Volume 5. — Viz Media, 2005. — ISBN 1-59116-445-1.
- ↑ Кубо Тайт. Глава 35 // Bleach. — Shueisha, 2002. — Т. 5. — С. 10-13. — ISBN 4-08-873335-5.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 9 // Книга 2. Прощай, попугай. Спокойной ночи, сестричка. — М.: Эксмо, 2009. — Т. 2. — С. 31.
- ↑ Кубо Тайт. Глава 21 // Bleach. — Shueisha, 2002. — Т. 3. — ISBN 4-08-873275-8.
- ↑ Кубо Тайт. Глава 18 // Bleach. — Shueisha, 2002. — Т. 3. — С. 18. — ISBN 4-08-873275-8.
- ↑ Манга «Блич», 3 танкобон (досье на персонажей, стр. 189)
- ↑ Тайто Кубо. Глава 1 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 12-13.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 1 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 18.
- ↑ Дэб Аоки. [manga.about.com/od/mangaartistinterviews/a/TiteKubo_2.htm Interview: Tite Kubo (стр. 2)] (англ.). About.com. Проверено 25 сентября 2008. [www.webcitation.org/61DGD80rC Архивировано из первоисточника 26 августа 2011].
- ↑ Тайто Кубо. Глава 27 // Книга 4. Лучник квинси ненавидит тебя. — М.: Эксмо, 2009. — Т. 4. — С. 33.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 1 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 14.
- ↑ Интервью из Weekly Shonen Jump (2004 год)
- ↑ [www.animenewsnetwork.com/encyclopedia/people.php?id=780 Katsuyuki KONISHI] (англ.). Anime News Network. Проверено 10 февраля 2009.
- ↑ 1 2 Тайто Кубо. Глава 7 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 173.
- ↑ Kubo, Tite. Chapter 58 // Bleach, Volume 7. — Viz Media, 2005. — ISBN 1-59116-807-4.
- ↑ [world-art.ru/people.php?id=1810 Фукуяма Дзюн]. World-Art. Проверено 10 февраля 2009. [www.webcitation.org/65onUXWyF Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
- ↑ Кубо Тайт. Глава 18 // Bleach. — Shueisha, 2002. — Т. 3. — С. 3—5. — ISBN 4-08-873275-8.
- ↑ Кубо Тайт. Глава 43 // Bleach. — Shueisha, 2002. — Т. 5. — С. 6, 7. — ISBN 4-08-873335-5.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 4 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 111.
- ↑ [world-art.ru/people.php?id=1946 Нода Дзюнко]. World-Art. Проверено 10 февраля 2009. [www.webcitation.org/65onVydQ1 Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
- ↑ Bleach Official Character Book SOULs (стр. 40) указывает, что брата зовут Сора, однако, в официальной английской версии манги от Viz Media оно пишется как «Какэй» (Kakei). На время публикации имя было неизвестно, поэтому компании Viz пришлось его выдумать.
- ↑ англ. Orb of Distortion — искажающая сфера.
- ↑ Заняла 7 место в недавнем рейтинге популярности персонажей, обогнав Урахару на 68 голосов.
- ↑ Интервью из журнала Shonen Jump, 2004 год, номер 42.
- ↑ Они действительно друзья, но не родственники. См. 51 главу манги, страница 11.
- ↑ Манга Bleach, главы 118 и 119.
- ↑ 1 2 Тайто Кубо. Глава 4 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 117.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 1 // Книга 1. Смерть и клубника. — М.: Эксмо, 2008. — Т. 1. — С. 25.
- ↑ 1 2 Манга «Блич», том 21, глава 186; или 111 серия аниме.
- ↑ [www.yumegari.net/ryuuken/ Came As Ice, a shrine to Ishida Ryuuken] (англ.)(недоступная ссылка — история). Проверено 8 апреля 2008. [web.archive.org/20071009060503/www.yumegari.net/ryuuken/ Архивировано из первоисточника 9 октября 2007].
- ↑ 1 2 44 серия аниме.
- ↑ Манга «Блич», глава 124, стр. 4.
- ↑ 1 2 3 Манга «Блич», глава 681
- ↑ Манга «Блич», глава 625
- ↑ [world-art.ru/people.php?id=12937 Окава Тору / Ohkawa Toru]. World-Art. Проверено 27 марта 2009. [www.webcitation.org/65onXDxMt Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
- ↑ [world-art.ru/people.php?id=1540 Фурусава Тору / Furusawa Tohru]. World-Art. Проверено 27 марта 2009. [www.webcitation.org/65onY7iwf Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
- ↑ [world-art.ru/people.php?id=2385 Оно Дайсукэ / Ono Daisuke]. World-Art. Проверено 27 марта 2009. [www.webcitation.org/65onYxzRF Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
- ↑ [www.animenewsnetwork.com/encyclopedia/people.php?id=9838 Shuusuke SAKINO] (англ.). Anime News Network. Проверено 20 мая 2009.
- ↑ [world-art.ru/people.php?id=4533 Фудзимото Юдзуру / Fujimoto Yuzuru]. World-Art. Проверено 27 марта 2009. [www.webcitation.org/65onZouTn Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
- ↑ [www.animenewsnetwork.com/encyclopedia/people.php?id=1046 Masako KATSUKI] (англ.). Anime News Network. Проверено 20 мая 2009.
- ↑ Ramsey Isler. [tv.ign.com/articles/916/916375p1.html Ichigo vs. Dalk! Appearance of the Faded Darkness Review] (англ.). IGN (6 октября 2008 года). Проверено 10 февраля 2009. [www.webcitation.org/65onalvYV Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].
- ↑ Тайто Кубо. Глава 27 // Книга 4. Лучник квинси ненавидит тебя. — М.: Эксмо, 2009. — Т. 4. — С. 31.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 27 // Книга 4. Лучник квинси ненавидит тебя. — М.: Эксмо, 2009. — Т. 4. — С. 35.
- ↑ Тайто Кубо. Глава 32 // Книга 4. Лучник квинси ненавидит тебя. — М.: Эксмо, 2009. — Т. 4. — С. 128.
| ||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Список персонажей «Блич»
30 орудий дивизии Компанаи 8 орудий дивизии Фриана и Дессе,
Всего – 62 орудия.
Начальник артиллерии 3 го корпуса, генерал Фуше, поставит все гаубицы 3 го и 8 го корпусов, всего 16, по флангам батареи, которая назначена обстреливать левое укрепление, что составит против него вообще 40 орудий.
Генерал Сорбье должен быть готов по первому приказанию вынестись со всеми гаубицами гвардейской артиллерии против одного либо другого укрепления.
В продолжение канонады князь Понятовский направится на деревню, в лес и обойдет неприятельскую позицию.
Генерал Компан двинется чрез лес, чтобы овладеть первым укреплением.
По вступлении таким образом в бой будут даны приказания соответственно действиям неприятеля.
Канонада на левом фланге начнется, как только будет услышана канонада правого крыла. Стрелки дивизии Морана и дивизии вице короля откроют сильный огонь, увидя начало атаки правого крыла.
Вице король овладеет деревней [Бородиным] и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Морана и Жерара, которые, под его предводительством, направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками армии.
Все это должно быть исполнено в порядке (le tout se fera avec ordre et methode), сохраняя по возможности войска в резерве.
В императорском лагере, близ Можайска, 6 го сентября, 1812 года».
Диспозиция эта, весьма неясно и спутанно написанная, – ежели позволить себе без религиозного ужаса к гениальности Наполеона относиться к распоряжениям его, – заключала в себе четыре пункта – четыре распоряжения. Ни одно из этих распоряжений не могло быть и не было исполнено.
В диспозиции сказано, первое: чтобы устроенные на выбранном Наполеоном месте батареи с имеющими выравняться с ними орудиями Пернетти и Фуше, всего сто два орудия, открыли огонь и засыпали русские флеши и редут снарядами. Это не могло быть сделано, так как с назначенных Наполеоном мест снаряды не долетали до русских работ, и эти сто два орудия стреляли по пустому до тех пор, пока ближайший начальник, противно приказанию Наполеона, не выдвинул их вперед.
Второе распоряжение состояло в том, чтобы Понятовский, направясь на деревню в лес, обошел левое крыло русских. Это не могло быть и не было сделано потому, что Понятовский, направясь на деревню в лес, встретил там загораживающего ему дорогу Тучкова и не мог обойти и не обошел русской позиции.
Третье распоряжение: Генерал Компан двинется в лес, чтоб овладеть первым укреплением. Дивизия Компана не овладела первым укреплением, а была отбита, потому что, выходя из леса, она должна была строиться под картечным огнем, чего не знал Наполеон.
Четвертое: Вице король овладеет деревнею (Бородиным) и перейдет по своим трем мостам, следуя на одной высоте с дивизиями Марана и Фриана (о которых не сказано: куда и когда они будут двигаться), которые под его предводительством направятся к редуту и войдут в линию с прочими войсками.
Сколько можно понять – если не из бестолкового периода этого, то из тех попыток, которые деланы были вице королем исполнить данные ему приказания, – он должен был двинуться через Бородино слева на редут, дивизии же Морана и Фриана должны были двинуться одновременно с фронта.
Все это, так же как и другие пункты диспозиции, не было и не могло быть исполнено. Пройдя Бородино, вице король был отбит на Колоче и не мог пройти дальше; дивизии же Морана и Фриана не взяли редута, а были отбиты, и редут уже в конце сражения был захвачен кавалерией (вероятно, непредвиденное дело для Наполеона и неслыханное). Итак, ни одно из распоряжений диспозиции не было и не могло быть исполнено. Но в диспозиции сказано, что по вступлении таким образом в бой будут даны приказания, соответственные действиям неприятеля, и потому могло бы казаться, что во время сражения будут сделаны Наполеоном все нужные распоряжения; но этого не было и не могло быть потому, что во все время сражения Наполеон находился так далеко от него, что (как это и оказалось впоследствии) ход сражения ему не мог быть известен и ни одно распоряжение его во время сражения не могло быть исполнено.
Многие историки говорят, что Бородинское сражение не выиграно французами потому, что у Наполеона был насморк, что ежели бы у него не было насморка, то распоряжения его до и во время сражения были бы еще гениальнее, и Россия бы погибла, et la face du monde eut ete changee. [и облик мира изменился бы.] Для историков, признающих то, что Россия образовалась по воле одного человека – Петра Великого, и Франция из республики сложилась в империю, и французские войска пошли в Россию по воле одного человека – Наполеона, такое рассуждение, что Россия осталась могущественна потому, что у Наполеона был большой насморк 26 го числа, такое рассуждение для таких историков неизбежно последовательно.
Ежели от воли Наполеона зависело дать или не дать Бородинское сражение и от его воли зависело сделать такое или другое распоряжение, то очевидно, что насморк, имевший влияние на проявление его воли, мог быть причиной спасения России и что поэтому тот камердинер, который забыл подать Наполеону 24 го числа непромокаемые сапоги, был спасителем России. На этом пути мысли вывод этот несомненен, – так же несомненен, как тот вывод, который, шутя (сам не зная над чем), делал Вольтер, говоря, что Варфоломеевская ночь произошла от расстройства желудка Карла IX. Но для людей, не допускающих того, чтобы Россия образовалась по воле одного человека – Петра I, и чтобы Французская империя сложилась и война с Россией началась по воле одного человека – Наполеона, рассуждение это не только представляется неверным, неразумным, но и противным всему существу человеческому. На вопрос о том, что составляет причину исторических событий, представляется другой ответ, заключающийся в том, что ход мировых событий предопределен свыше, зависит от совпадения всех произволов людей, участвующих в этих событиях, и что влияние Наполеонов на ход этих событий есть только внешнее и фиктивное.
Как ни странно кажется с первого взгляда предположение, что Варфоломеевская ночь, приказанье на которую отдано Карлом IX, произошла не по его воле, а что ему только казалось, что он велел это сделать, и что Бородинское побоище восьмидесяти тысяч человек произошло не по воле Наполеона (несмотря на то, что он отдавал приказания о начале и ходе сражения), а что ему казалось только, что он это велел, – как ни странно кажется это предположение, но человеческое достоинство, говорящее мне, что всякий из нас ежели не больше, то никак не меньше человек, чем великий Наполеон, велит допустить это решение вопроса, и исторические исследования обильно подтверждают это предположение.
В Бородинском сражении Наполеон ни в кого не стрелял и никого не убил. Все это делали солдаты. Стало быть, не он убивал людей.
Солдаты французской армии шли убивать русских солдат в Бородинском сражении не вследствие приказания Наполеона, но по собственному желанию. Вся армия: французы, итальянцы, немцы, поляки – голодные, оборванные и измученные походом, – в виду армии, загораживавшей от них Москву, чувствовали, что le vin est tire et qu'il faut le boire. [вино откупорено и надо выпить его.] Ежели бы Наполеон запретил им теперь драться с русскими, они бы его убили и пошли бы драться с русскими, потому что это было им необходимо.
Когда они слушали приказ Наполеона, представлявшего им за их увечья и смерть в утешение слова потомства о том, что и они были в битве под Москвою, они кричали «Vive l'Empereur!» точно так же, как они кричали «Vive l'Empereur!» при виде изображения мальчика, протыкающего земной шар палочкой от бильбоке; точно так же, как бы они кричали «Vive l'Empereur!» при всякой бессмыслице, которую бы им сказали. Им ничего больше не оставалось делать, как кричать «Vive l'Empereur!» и идти драться, чтобы найти пищу и отдых победителей в Москве. Стало быть, не вследствие приказания Наполеона они убивали себе подобных.
И не Наполеон распоряжался ходом сраженья, потому что из диспозиции его ничего не было исполнено и во время сражения он не знал про то, что происходило впереди его. Стало быть, и то, каким образом эти люди убивали друг друга, происходило не по воле Наполеона, а шло независимо от него, по воле сотен тысяч людей, участвовавших в общем деле. Наполеону казалось только, что все дело происходило по воле его. И потому вопрос о том, был ли или не был у Наполеона насморк, не имеет для истории большего интереса, чем вопрос о насморке последнего фурштатского солдата.
Тем более 26 го августа насморк Наполеона не имел значения, что показания писателей о том, будто вследствие насморка Наполеона его диспозиция и распоряжения во время сражения были не так хороши, как прежние, – совершенно несправедливы.
Выписанная здесь диспозиция нисколько не была хуже, а даже лучше всех прежних диспозиций, по которым выигрывались сражения. Мнимые распоряжения во время сражения были тоже не хуже прежних, а точно такие же, как и всегда. Но диспозиция и распоряжения эти кажутся только хуже прежних потому, что Бородинское сражение было первое, которого не выиграл Наполеон. Все самые прекрасные и глубокомысленные диспозиции и распоряжения кажутся очень дурными, и каждый ученый военный с значительным видом критикует их, когда сражение по ним не выиграно, и самью плохие диспозиции и распоряжения кажутся очень хорошими, и серьезные люди в целых томах доказывают достоинства плохих распоряжений, когда по ним выиграно сражение.
Диспозиция, составленная Вейротером в Аустерлицком сражении, была образец совершенства в сочинениях этого рода, но ее все таки осудили, осудили за ее совершенство, за слишком большую подробность.
Наполеон в Бородинском сражении исполнял свое дело представителя власти так же хорошо, и еще лучше, чем в других сражениях. Он не сделал ничего вредного для хода сражения; он склонялся на мнения более благоразумные; он не путал, не противоречил сам себе, не испугался и не убежал с поля сражения, а с своим большим тактом и опытом войны спокойно и достойно исполнял свою роль кажущегося начальствованья.
Вернувшись после второй озабоченной поездки по линии, Наполеон сказал:
– Шахматы поставлены, игра начнется завтра.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор о Париже, о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l'imperatrice [в придворном штате императрицы], удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.
Он интересовался пустяками, шутил о любви к путешествиям Боссе и небрежно болтал так, как это делает знаменитый, уверенный и знающий свое дело оператор, в то время как он засучивает рукава и надевает фартук, а больного привязывают к койке: «Дело все в моих руках и в голове, ясно и определенно. Когда надо будет приступить к делу, я сделаю его, как никто другой, а теперь могу шутить, и чем больше я шучу и спокоен, тем больше вы должны быть уверены, спокойны и удивлены моему гению».
Окончив свой второй стакан пунша, Наполеон пошел отдохнуть пред серьезным делом, которое, как ему казалось, предстояло ему назавтра.
Он так интересовался этим предстоящим ему делом, что не мог спать и, несмотря на усилившийся от вечерней сырости насморк, в три часа ночи, громко сморкаясь, вышел в большое отделение палатки. Он спросил о том, не ушли ли русские? Ему отвечали, что неприятельские огни всё на тех же местах. Он одобрительно кивнул головой.
Дежурный адъютант вошел в палатку.
– Eh bien, Rapp, croyez vous, que nous ferons do bonnes affaires aujourd'hui? [Ну, Рапп, как вы думаете: хороши ли будут нынче наши дела?] – обратился он к нему.
– Sans aucun doute, Sire, [Без всякого сомнения, государь,] – отвечал Рапп.
Наполеон посмотрел на него.
– Vous rappelez vous, Sire, ce que vous m'avez fait l'honneur de dire a Smolensk, – сказал Рапп, – le vin est tire, il faut le boire. [Вы помните ли, сударь, те слова, которые вы изволили сказать мне в Смоленске, вино откупорено, надо его пить.]
Наполеон нахмурился и долго молча сидел, опустив голову на руку.
– Cette pauvre armee, – сказал он вдруг, – elle a bien diminue depuis Smolensk. La fortune est une franche courtisane, Rapp; je le disais toujours, et je commence a l'eprouver. Mais la garde, Rapp, la garde est intacte? [Бедная армия! она очень уменьшилась от Смоленска. Фортуна настоящая распутница, Рапп. Я всегда это говорил и начинаю испытывать. Но гвардия, Рапп, гвардия цела?] – вопросительно сказал он.
– Oui, Sire, [Да, государь.] – отвечал Рапп.
Наполеон взял пастильку, положил ее в рот и посмотрел на часы. Спать ему не хотелось, до утра было еще далеко; а чтобы убить время, распоряжений никаких нельзя уже было делать, потому что все были сделаны и приводились теперь в исполнение.
– A t on distribue les biscuits et le riz aux regiments de la garde? [Роздали ли сухари и рис гвардейцам?] – строго спросил Наполеон.
– Oui, Sire. [Да, государь.]
– Mais le riz? [Но рис?]
Рапп отвечал, что он передал приказанья государя о рисе, но Наполеон недовольно покачал головой, как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено. Слуга вошел с пуншем. Наполеон велел подать другой стакан Раппу и молча отпивал глотки из своего.
– У меня нет ни вкуса, ни обоняния, – сказал он, принюхиваясь к стакану. – Этот насморк надоел мне. Они толкуют про медицину. Какая медицина, когда они не могут вылечить насморка? Корвизар дал мне эти пастильки, но они ничего не помогают. Что они могут лечить? Лечить нельзя. Notre corps est une machine a vivre. Il est organise pour cela, c'est sa nature; laissez y la vie a son aise, qu'elle s'y defende elle meme: elle fera plus que si vous la paralysiez en l'encombrant de remedes. Notre corps est comme une montre parfaite qui doit aller un certain temps; l'horloger n'a pas la faculte de l'ouvrir, il ne peut la manier qu'a tatons et les yeux bandes. Notre corps est une machine a vivre, voila tout. [Наше тело есть машина для жизни. Оно для этого устроено. Оставьте в нем жизнь в покое, пускай она сама защищается, она больше сделает одна, чем когда вы ей будете мешать лекарствами. Наше тело подобно часам, которые должны идти известное время; часовщик не может открыть их и только ощупью и с завязанными глазами может управлять ими. Наше тело есть машина для жизни. Вот и все.] – И как будто вступив на путь определений, definitions, которые любил Наполеон, он неожиданно сделал новое определение. – Вы знаете ли, Рапп, что такое военное искусство? – спросил он. – Искусство быть сильнее неприятеля в известный момент. Voila tout. [Вот и все.]
Рапп ничего не ответил.
– Demainnous allons avoir affaire a Koutouzoff! [Завтра мы будем иметь дело с Кутузовым!] – сказал Наполеон. – Посмотрим! Помните, в Браунау он командовал армией и ни разу в три недели не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Посмотрим!
Он поглядел на часы. Было еще только четыре часа. Спать не хотелось, пунш был допит, и делать все таки было нечего. Он встал, прошелся взад и вперед, надел теплый сюртук и шляпу и вышел из палатки. Ночь была темная и сырая; чуть слышная сырость падала сверху. Костры не ярко горели вблизи, во французской гвардии, и далеко сквозь дым блестели по русской линии. Везде было тихо, и ясно слышались шорох и топот начавшегося уже движения французских войск для занятия позиции.
Наполеон прошелся перед палаткой, посмотрел на огни, прислушался к топоту и, проходя мимо высокого гвардейца в мохнатой шапке, стоявшего часовым у его палатки и, как черный столб, вытянувшегося при появлении императора, остановился против него.
– С которого года в службе? – спросил он с той привычной аффектацией грубой и ласковой воинственности, с которой он всегда обращался с солдатами. Солдат отвечал ему.
– Ah! un des vieux! [А! из стариков!] Получили рис в полк?
– Получили, ваше величество.
Наполеон кивнул головой и отошел от него.
В половине шестого Наполеон верхом ехал к деревне Шевардину.
Начинало светать, небо расчистило, только одна туча лежала на востоке. Покинутые костры догорали в слабом свете утра.
Вправо раздался густой одинокий пушечный выстрел, пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Раздался второй, третий выстрел, заколебался воздух; четвертый, пятый раздались близко и торжественно где то справа.
Еще не отзвучали первые выстрелы, как раздались еще другие, еще и еще, сливаясь и перебивая один другой.
Наполеон подъехал со свитой к Шевардинскому редуту и слез с лошади. Игра началась.
Вернувшись от князя Андрея в Горки, Пьер, приказав берейтору приготовить лошадей и рано утром разбудить его, тотчас же заснул за перегородкой, в уголке, который Борис уступил ему.
Когда Пьер совсем очнулся на другое утро, в избе уже никого не было. Стекла дребезжали в маленьких окнах. Берейтор стоял, расталкивая его.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство, ваше сиятельство… – упорно, не глядя на Пьера и, видимо, потеряв надежду разбудить его, раскачивая его за плечо, приговаривал берейтор.
– Что? Началось? Пора? – заговорил Пьер, проснувшись.
– Изволите слышать пальбу, – сказал берейтор, отставной солдат, – уже все господа повышли, сами светлейшие давно проехали.
Пьер поспешно оделся и выбежал на крыльцо. На дворе было ясно, свежо, росисто и весело. Солнце, только что вырвавшись из за тучи, заслонявшей его, брызнуло до половины переломленными тучей лучами через крыши противоположной улицы, на покрытую росой пыль дороги, на стены домов, на окна забора и на лошадей Пьера, стоявших у избы. Гул пушек яснее слышался на дворе. По улице прорысил адъютант с казаком.
– Пора, граф, пора! – прокричал адъютант.
Приказав вести за собой лошадь, Пьер пошел по улице к кургану, с которого он вчера смотрел на поле сражения. На кургане этом была толпа военных, и слышался французский говор штабных, и виднелась седая голова Кутузова с его белой с красным околышем фуражкой и седым затылком, утонувшим в плечи. Кутузов смотрел в трубу вперед по большой дороге.
Войдя по ступенькам входа на курган, Пьер взглянул впереди себя и замер от восхищенья перед красотою зрелища. Это была та же панорама, которою он любовался вчера с этого кургана; но теперь вся эта местность была покрыта войсками и дымами выстрелов, и косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Пьера, кидали на нее в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым и розовым оттенком свет и темные, длинные тени. Дальние леса, заканчивающие панораму, точно высеченные из какого то драгоценного желто зеленого камня, виднелись своей изогнутой чертой вершин на горизонте, и между ними за Валуевым прорезывалась большая Смоленская дорога, вся покрытая войсками. Ближе блестели золотые поля и перелески. Везде – спереди, справа и слева – виднелись войска. Все это было оживленно, величественно и неожиданно; но то, что более всего поразило Пьера, – это был вид самого поля сражения, Бородина и лощины над Колочею по обеим сторонам ее.
Над Колочею, в Бородине и по обеим сторонам его, особенно влево, там, где в болотистых берегах Во йна впадает в Колочу, стоял тот туман, который тает, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца и волшебно окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него. К этому туману присоединялся дым выстрелов, и по этому туману и дыму везде блестели молнии утреннего света – то по воде, то по росе, то по штыкам войск, толпившихся по берегам и в Бородине. Сквозь туман этот виднелась белая церковь, кое где крыши изб Бородина, кое где сплошные массы солдат, кое где зеленые ящики, пушки. И все это двигалось или казалось движущимся, потому что туман и дым тянулись по всему этому пространству. Как в этой местности низов около Бородина, покрытых туманом, так и вне его, выше и особенно левее по всей линии, по лесам, по полям, в низах, на вершинах возвышений, зарождались беспрестанно сами собой, из ничего, пушечные, то одинокие, то гуртовые, то редкие, то частые клубы дымов, которые, распухая, разрастаясь, клубясь, сливаясь, виднелись по всему этому пространству.
Эти дымы выстрелов и, странно сказать, звуки их производили главную красоту зрелища.
Пуфф! – вдруг виднелся круглый, плотный, играющий лиловым, серым и молочно белым цветами дым, и бумм! – раздавался через секунду звук этого дыма.
«Пуф пуф» – поднимались два дыма, толкаясь и сливаясь; и «бум бум» – подтверждали звуки то, что видел глаз.
Пьер оглядывался на первый дым, который он оставил округлым плотным мячиком, и уже на месте его были шары дыма, тянущегося в сторону, и пуф… (с остановкой) пуф пуф – зарождались еще три, еще четыре, и на каждый, с теми же расстановками, бум… бум бум бум – отвечали красивые, твердые, верные звуки. Казалось то, что дымы эти бежали, то, что они стояли, и мимо них бежали леса, поля и блестящие штыки. С левой стороны, по полям и кустам, беспрестанно зарождались эти большие дымы с своими торжественными отголосками, и ближе еще, по низам и лесам, вспыхивали маленькие, не успевавшие округляться дымки ружей и точно так же давали свои маленькие отголоски. Трах та та тах – трещали ружья хотя и часто, но неправильно и бедно в сравнении с орудийными выстрелами.
Пьеру захотелось быть там, где были эти дымы, эти блестящие штыки и пушки, это движение, эти звуки. Он оглянулся на Кутузова и на его свиту, чтобы сверить свое впечатление с другими. Все точно так же, как и он, и, как ему казалось, с тем же чувством смотрели вперед, на поле сражения. На всех лицах светилась теперь та скрытая теплота (chaleur latente) чувства, которое Пьер замечал вчера и которое он понял совершенно после своего разговора с князем Андреем.
– Поезжай, голубчик, поезжай, Христос с тобой, – говорил Кутузов, не спуская глаз с поля сражения, генералу, стоявшему подле него.
Выслушав приказание, генерал этот прошел мимо Пьера, к сходу с кургана.
– К переправе! – холодно и строго сказал генерал в ответ на вопрос одного из штабных, куда он едет. «И я, и я», – подумал Пьер и пошел по направлению за генералом.
Генерал садился на лошадь, которую подал ему казак. Пьер подошел к своему берейтору, державшему лошадей. Спросив, которая посмирнее, Пьер взлез на лошадь, схватился за гриву, прижал каблуки вывернутых ног к животу лошади и, чувствуя, что очки его спадают и что он не в силах отвести рук от гривы и поводьев, поскакал за генералом, возбуждая улыбки штабных, с кургана смотревших на него.
Генерал, за которым скакал Пьер, спустившись под гору, круто повернул влево, и Пьер, потеряв его из вида, вскакал в ряды пехотных солдат, шедших впереди его. Он пытался выехать из них то вправо, то влево; но везде были солдаты, с одинаково озабоченными лицами, занятыми каким то невидным, но, очевидно, важным делом. Все с одинаково недовольно вопросительным взглядом смотрели на этого толстого человека в белой шляпе, неизвестно для чего топчущего их своею лошадью.
– Чего ездит посерёд батальона! – крикнул на него один. Другой толконул прикладом его лошадь, и Пьер, прижавшись к луке и едва удерживая шарахнувшуюся лошадь, выскакал вперед солдат, где было просторнее.
Впереди его был мост, а у моста, стреляя, стояли другие солдаты. Пьер подъехал к ним. Сам того не зная, Пьер заехал к мосту через Колочу, который был между Горками и Бородиным и который в первом действии сражения (заняв Бородино) атаковали французы. Пьер видел, что впереди его был мост и что с обеих сторон моста и на лугу, в тех рядах лежащего сена, которые он заметил вчера, в дыму что то делали солдаты; но, несмотря на неумолкающую стрельбу, происходившую в этом месте, он никак не думал, что тут то и было поле сражения. Он не слыхал звуков пуль, визжавших со всех сторон, и снарядов, перелетавших через него, не видал неприятеля, бывшего на той стороне реки, и долго не видал убитых и раненых, хотя многие падали недалеко от него. С улыбкой, не сходившей с его лица, он оглядывался вокруг себя.
– Что ездит этот перед линией? – опять крикнул на него кто то.
– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.
Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.
Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.
Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.
Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.
Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.
– В ногу идите… Э!.. мужичье! – крикнул офицер, за плечи останавливая неровно шедших и трясущих носилки мужиков.
– Подлаживай, что ль, Хведор, а Хведор, – говорил передний мужик.
– Вот так, важно, – радостно сказал задний, попав в ногу.
– Ваше сиятельство? А? Князь? – дрожащим голосом сказал подбежавший Тимохин, заглядывая в носилки.
Князь Андрей открыл глаза и посмотрел из за носилок, в которые глубоко ушла его голова, на того, кто говорил, и опять опустил веки.
Ополченцы принесли князя Андрея к лесу, где стояли фуры и где был перевязочный пункт. Перевязочный пункт состоял из трех раскинутых, с завороченными полами, палаток на краю березника. В березнике стояла фуры и лошади. Лошади в хребтугах ели овес, и воробьи слетали к ним и подбирали просыпанные зерна. Воронья, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на березах. Вокруг палаток, больше чем на две десятины места, лежали, сидели, стояли окровавленные люди в различных одеждах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком офицеры. Не слушая офицеров, солдаты стояли, опираясь на носилки, и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из палаток слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда фельдшера за водой и указывали на тех, который надо было вносить. Раненые, ожидая у палатки своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались, просили водки. Некоторые бредили. Князя Андрея, как полкового командира, шагая через неперевязанных раненых, пронесли ближе к одной из палаток и остановились, ожидая приказания. Князь Андрей открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Луг, полынь, пашня, черный крутящийся мячик и его страстный порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, стоял, опершись на сук и с обвязанной головой, высокий, красивый, черноволосый унтер офицер. Он был ранен в голову и ногу пулями. Вокруг него, жадно слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.
– Мы его оттеда как долбанули, так все побросал, самого короля забрали! – блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал солдат. – Подойди только в тот самый раз лезервы, его б, братец ты мой, звания не осталось, потому верно тебе говорю…
Князь Андрей, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взглядом смотрел на него и испытывал утешительное чувство. «Но разве не все равно теперь, – подумал он. – А что будет там и что такое было здесь? Отчего мне так жалко было расставаться с жизнью? Что то было в этой жизни, чего я не понимал и не понимаю».
Один из докторов, в окровавленном фартуке и с окровавленными небольшими руками, в одной из которых он между мизинцем и большим пальцем (чтобы не запачкать ее) держал сигару, вышел из палатки. Доктор этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых. Он, очевидно, хотел отдохнуть немного. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.
– Ну, сейчас, – сказал он на слова фельдшера, указывавшего ему на князя Андрея, и велел нести его в палатку.
В толпе ожидавших раненых поднялся ропот.
– Видно, и на том свете господам одним жить, – проговорил один.
Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»
Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.
Не в один только этот день, объезжая поле сражения, уложенное мертвыми и изувеченными людьми (как он думал, по его воле), он, глядя на этих людей, считал, сколько приходится русских на одного француза, и, обманывая себя, находил причины радоваться, что на одного француза приходилось пять русских. Не в один только этот день он писал в письме в Париж, что le champ de bataille a ete superbe [поле сражения было великолепно], потому что на нем было пятьдесят тысяч трупов; но и на острове Св. Елены, в тиши уединения, где он говорил, что он намерен был посвятить свои досуги изложению великих дел, которые он сделал, он писал:
«La guerre de Russie eut du etre la plus populaire des temps modernes: c'etait celle du bon sens et des vrais interets, celle du repos et de la securite de tous; elle etait purement pacifique et conservatrice.
C'etait pour la grande cause, la fin des hasards elle commencement de la securite. Un nouvel horizon, de nouveaux travaux allaient se derouler, tout plein du bien etre et de la prosperite de tous. Le systeme europeen se trouvait fonde; il n'etait plus question que de l'organiser.
Satisfait sur ces grands points et tranquille partout, j'aurais eu aussi mon congres et ma sainte alliance. Ce sont des idees qu'on m'a volees. Dans cette reunion de grands souverains, nous eussions traites de nos interets en famille et compte de clerc a maitre avec les peuples.
L'Europe n'eut bientot fait de la sorte veritablement qu'un meme peuple, et chacun, en voyageant partout, se fut trouve toujours dans la patrie commune. Il eut demande toutes les rivieres navigables pour tous, la communaute des mers, et que les grandes armees permanentes fussent reduites desormais a la seule garde des souverains.
De retour en France, au sein de la patrie, grande, forte, magnifique, tranquille, glorieuse, j'eusse proclame ses limites immuables; toute guerre future, purement defensive; tout agrandissement nouveau antinational. J'eusse associe mon fils a l'Empire; ma dictature eut fini, et son regne constitutionnel eut commence…
Paris eut ete la capitale du monde, et les Francais l'envie des nations!..
Mes loisirs ensuite et mes vieux jours eussent ete consacres, en compagnie de l'imperatrice et durant l'apprentissage royal de mon fils, a visiter lentement et en vrai couple campagnard, avec nos propres chevaux, tous les recoins de l'Empire, recevant les plaintes, redressant les torts, semant de toutes parts et partout les monuments et les bienfaits.
Русская война должна бы была быть самая популярная в новейшие времена: это была война здравого смысла и настоящих выгод, война спокойствия и безопасности всех; она была чисто миролюбивая и консервативная.
Это было для великой цели, для конца случайностей и для начала спокойствия. Новый горизонт, новые труды открывались бы, полные благосостояния и благоденствия всех. Система европейская была бы основана, вопрос заключался бы уже только в ее учреждении.
Удовлетворенный в этих великих вопросах и везде спокойный, я бы тоже имел свой конгресс и свой священный союз. Это мысли, которые у меня украли. В этом собрании великих государей мы обсуживали бы наши интересы семейно и считались бы с народами, как писец с хозяином.
Европа действительно скоро составила бы таким образом один и тот же народ, и всякий, путешествуя где бы то ни было, находился бы всегда в общей родине.
Я бы выговорил, чтобы все реки были судоходны для всех, чтобы море было общее, чтобы постоянные, большие армии были уменьшены единственно до гвардии государей и т.д.
Возвратясь во Францию, на родину, великую, сильную, великолепную, спокойную, славную, я провозгласил бы границы ее неизменными; всякую будущую войну защитительной; всякое новое распространение – антинациональным; я присоединил бы своего сына к правлению империей; мое диктаторство кончилось бы, в началось бы его конституционное правление…
Париж был бы столицей мира и французы предметом зависти всех наций!..
Потом мои досуги и последние дни были бы посвящены, с помощью императрицы и во время царственного воспитывания моего сына, на то, чтобы мало помалу посещать, как настоящая деревенская чета, на собственных лошадях, все уголки государства, принимая жалобы, устраняя несправедливости, рассевая во все стороны и везде здания и благодеяния.]
Он, предназначенный провидением на печальную, несвободную роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков была благо народов и что он мог руководить судьбами миллионов и путем власти делать благодеяния!
«Des 400000 hommes qui passerent la Vistule, – писал он дальше о русской войне, – la moitie etait Autrichiens, Prussiens, Saxons, Polonais, Bavarois, Wurtembergeois, Mecklembourgeois, Espagnols, Italiens, Napolitains. L'armee imperiale, proprement dite, etait pour un tiers composee de Hollandais, Belges, habitants des bords du Rhin, Piemontais, Suisses, Genevois, Toscans, Romains, habitants de la 32 e division militaire, Breme, Hambourg, etc.; elle comptait a peine 140000 hommes parlant francais. L'expedition do Russie couta moins de 50000 hommes a la France actuelle; l'armee russe dans la retraite de Wilna a Moscou, dans les differentes batailles, a perdu quatre fois plus que l'armee francaise; l'incendie de Moscou a coute la vie a 100000 Russes, morts de froid et de misere dans les bois; enfin dans sa marche de Moscou a l'Oder, l'armee russe fut aussi atteinte par, l'intemperie de la saison; elle ne comptait a son arrivee a Wilna que 50000 hommes, et a Kalisch moins de 18000».
[Из 400000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, виртембергцы, мекленбургцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы. Императорская армия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, швейцарцев, женевцев, тосканцев, римлян, жителей 32 й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т.д.; в ней едва ли было 140000 человек, говорящих по французски. Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50000 человек; русская армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская армия; пожар Москвы стоил жизни 100000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец во время своего перехода от Москвы к Одеру русская армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну она состояла только из 50000 людей, а в Калише менее 18000.]
Он воображал себе, что по его воле произошла война с Россией, и ужас совершившегося не поражал его душу. Он смело принимал на себя всю ответственность события, и его помраченный ум видел оправдание в том, что в числе сотен тысяч погибших людей было меньше французов, чем гессенцев и баварцев.
Несколько десятков тысяч человек лежало мертвыми в разных положениях и мундирах на полях и лугах, принадлежавших господам Давыдовым и казенным крестьянам, на тех полях и лугах, на которых сотни лет одновременно сбирали урожаи и пасли скот крестьяне деревень Бородина, Горок, Шевардина и Семеновского. На перевязочных пунктах на десятину места трава и земля были пропитаны кровью. Толпы раненых и нераненых разных команд людей, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к Можайску, с другой стороны – назад к Валуеву. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые начальниками, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали стрелять.
Над всем полем, прежде столь весело красивым, с его блестками штыков и дымами в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и дыма и пахло странной кислотой селитры и крови. Собрались тучки, и стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?»
Измученным, без пищи и без отдыха, людям той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах было заметно колебанье, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, для кого мне убивать и быть убитому? Убивайте, кого хотите, делайте, что хотите, а я не хочу больше!» Мысль эта к вечеру одинаково созрела в душе каждого. Всякую минуту могли все эти люди ужаснуться того, что они делали, бросить всо и побежать куда попало.
Но хотя уже к концу сражения люди чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, какая то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими, и, запотелые, в порохе и крови, оставшиеся по одному на три, артиллеристы, хотя и спотыкаясь и задыхаясь от усталости, приносили заряды, заряжали, наводили, прикладывали фитили; и ядра так же быстро и жестоко перелетали с обеих сторон и расплюскивали человеческое тело, и продолжало совершаться то страшное дело, которое совершается не по воле людей, а по воле того, кто руководит людьми и мирами.
Тот, кто посмотрел бы на расстроенные зады русской армии, сказал бы, что французам стоит сделать еще одно маленькое усилие, и русская армия исчезнет; и тот, кто посмотрел бы на зады французов, сказал бы, что русским стоит сделать еще одно маленькое усилие, и французы погибнут. Но ни французы, ни русские не делали этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.
Русские не делали этого усилия, потому что не они атаковали французов. В начале сражения они только стояли по дороге в Москву, загораживая ее, и точно так же они продолжали стоять при конце сражения, как они стояли при начале его. Но ежели бы даже цель русских состояла бы в том, чтобы сбить французов, они не могли сделать это последнее усилие, потому что все войска русских были разбиты, не было ни одной части войск, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска.
Французам, с воспоминанием всех прежних пятнадцатилетних побед, с уверенностью в непобедимости Наполеона, с сознанием того, что они завладели частью поля сраженья, что они потеряли только одну четверть людей и что у них еще есть двадцатитысячная нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие. Французам, атаковавшим русскую армию с целью сбить ее с позиции, должно было сделать это усилие, потому что до тех пор, пока русские, точно так же как и до сражения, загораживали дорогу в Москву, цель французов не была достигнута и все их усилия и потери пропали даром. Но французы не сделали этого усилия. Некоторые историки говорят, что Наполеону стоило дать свою нетронутую старую гвардию для того, чтобы сражение было выиграно. Говорить о том, что бы было, если бы Наполеон дал свою гвардию, все равно что говорить о том, что бы было, если б осенью сделалась весна. Этого не могло быть. Не Наполеон не дал своей гвардии, потому что он не захотел этого, но этого нельзя было сделать. Все генералы, офицеры, солдаты французской армии знали, что этого нельзя было сделать, потому что упадший дух войска не позволял этого.
Не один Наполеон испытывал то похожее на сновиденье чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, – а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородиным. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без новых усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородине, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой Смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую в первый раз под Бородиным была наложена рука сильнейшего духом противника.
Для человеческого ума непонятна абсолютная непрерывность движения. Человеку становятся понятны законы какого бы то ни было движения только тогда, когда он рассматривает произвольно взятые единицы этого движения. Но вместе с тем из этого то произвольного деления непрерывного движения на прерывные единицы проистекает большая часть человеческих заблуждений.
Известен так называемый софизм древних, состоящий в том, что Ахиллес никогда не догонит впереди идущую черепаху, несмотря на то, что Ахиллес идет в десять раз скорее черепахи: как только Ахиллес пройдет пространство, отделяющее его от черепахи, черепаха пройдет впереди его одну десятую этого пространства; Ахиллес пройдет эту десятую, черепаха пройдет одну сотую и т. д. до бесконечности. Задача эта представлялась древним неразрешимою. Бессмысленность решения (что Ахиллес никогда не догонит черепаху) вытекала из того только, что произвольно были допущены прерывные единицы движения, тогда как движение и Ахиллеса и черепахи совершалось непрерывно.
Принимая все более и более мелкие единицы движения, мы только приближаемся к решению вопроса, но никогда не достигаем его. Только допустив бесконечно малую величину и восходящую от нее прогрессию до одной десятой и взяв сумму этой геометрической прогрессии, мы достигаем решения вопроса. Новая отрасль математики, достигнув искусства обращаться с бесконечно малыми величинами, и в других более сложных вопросах движения дает теперь ответы на вопросы, казавшиеся неразрешимыми.
Эта новая, неизвестная древним, отрасль математики, при рассмотрении вопросов движения, допуская бесконечно малые величины, то есть такие, при которых восстановляется главное условие движения (абсолютная непрерывность), тем самым исправляет ту неизбежную ошибку, которую ум человеческий не может не делать, рассматривая вместо непрерывного движения отдельные единицы движения.
В отыскании законов исторического движения происходит совершенно то же.
Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.
Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.
В русском войске по мере отступления все более и более разгорается дух озлобления против врага: отступая назад, оно сосредоточивается и нарастает. Под Бородиным происходит столкновение. Ни то, ни другое войско не распадаются, но русское войско непосредственно после столкновения отступает так же необходимо, как необходимо откатывается шар, столкнувшись с другим, с большей стремительностью несущимся на него шаром; и так же необходимо (хотя и потерявший всю свою силу в столкновении) стремительно разбежавшийся шар нашествия прокатывается еще некоторое пространство.
Русские отступают за сто двадцать верст – за Москву, французы доходят до Москвы и там останавливаются. В продолжение пяти недель после этого нет ни одного сражения. Французы не двигаются. Подобно смертельно раненному зверю, который, истекая кровью, зализывает свои раны, они пять недель остаются в Москве, ничего не предпринимая, и вдруг, без всякой новой причины, бегут назад: бросаются на Калужскую дорогу (и после победы, так как опять поле сражения осталось за ними под Малоярославцем), не вступая ни в одно серьезное сражение, бегут еще быстрее назад в Смоленск, за Смоленск, за Вильну, за Березину и далее.
В вечер 26 го августа и Кутузов, и вся русская армия были уверены, что Бородинское сражение выиграно. Кутузов так и писал государю. Кутузов приказал готовиться на новый бой, чтобы добить неприятеля не потому, чтобы он хотел кого нибудь обманывать, но потому, что он знал, что враг побежден, так же как знал это каждый из участников сражения.
Но в тот же вечер и на другой день стали, одно за другим, приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины армии, и новое сражение оказалось физически невозможным.
Нельзя было давать сражения, когда еще не собраны были сведения, не убраны раненые, не пополнены снаряды, не сочтены убитые, не назначены новые начальники на места убитых, не наелись и не выспались люди.
А вместе с тем сейчас же после сражения, на другое утро, французское войско (по той стремительной силе движения, увеличенного теперь как бы в обратном отношении квадратов расстояний) уже надвигалось само собой на русское войско. Кутузов хотел атаковать на другой день, и вся армия хотела этого. Но для того чтобы атаковать, недостаточно желания сделать это; нужно, чтоб была возможность это сделать, а возможности этой не было. Нельзя было не отступить на один переход, потом точно так же нельзя было не отступить на другой и на третий переход, и наконец 1 го сентября, – когда армия подошла к Москве, – несмотря на всю силу поднявшегося чувства в рядах войск, сила вещей требовала того, чтобы войска эти шли за Москву. И войска отступили ещо на один, на последний переход и отдали Москву неприятелю.
Для тех людей, которые привыкли думать, что планы войн и сражений составляются полководцами таким же образом, как каждый из нас, сидя в своем кабинете над картой, делает соображения о том, как и как бы он распорядился в таком то и таком то сражении, представляются вопросы, почему Кутузов при отступлении не поступил так то и так то, почему он не занял позиции прежде Филей, почему он не отступил сразу на Калужскую дорогу, оставил Москву, и т. д. Люди, привыкшие так думать, забывают или не знают тех неизбежных условий, в которых всегда происходит деятельность всякого главнокомандующего. Деятельность полководца не имеет ни малейшего подобия с тою деятельностью, которую мы воображаем себе, сидя свободно в кабинете, разбирая какую нибудь кампанию на карте с известным количеством войска, с той и с другой стороны, и в известной местности, и начиная наши соображения с какого нибудь известного момента. Главнокомандующий никогда не бывает в тех условиях начала какого нибудь события, в которых мы всегда рассматриваем событие. Главнокомандующий всегда находится в средине движущегося ряда событий, и так, что никогда, ни в какую минуту, он не бывает в состоянии обдумать все значение совершающегося события. Событие незаметно, мгновение за мгновением, вырезается в свое значение, и в каждый момент этого последовательного, непрерывного вырезывания события главнокомандующий находится в центре сложнейшей игры, интриг, забот, зависимости, власти, проектов, советов, угроз, обманов, находится постоянно в необходимости отвечать на бесчисленное количество предлагаемых ему, всегда противоречащих один другому, вопросов.
Нам пресерьезно говорят ученые военные, что Кутузов еще гораздо прежде Филей должен был двинуть войска на Калужскую дорогу, что даже кто то предлагал таковой проект. Но перед главнокомандующим, особенно в трудную минуту, бывает не один проект, а всегда десятки одновременно. И каждый из этих проектов, основанных на стратегии и тактике, противоречит один другому. Дело главнокомандующего, казалось бы, состоит только в том, чтобы выбрать один из этих проектов. Но и этого он не может сделать. События и время не ждут. Ему предлагают, положим, 28 го числа перейти на Калужскую дорогу, но в это время прискакивает адъютант от Милорадовича и спрашивает, завязывать ли сейчас дело с французами или отступить. Ему надо сейчас, сию минуту, отдать приказанье. А приказанье отступить сбивает нас с поворота на Калужскую дорогу. И вслед за адъютантом интендант спрашивает, куда везти провиант, а начальник госпиталей – куда везти раненых; а курьер из Петербурга привозит письмо государя, не допускающее возможности оставить Москву, а соперник главнокомандующего, тот, кто подкапывается под него (такие всегда есть, и не один, а несколько), предлагает новый проект, диаметрально противоположный плану выхода на Калужскую дорогу; а силы самого главнокомандующего требуют сна и подкрепления; а обойденный наградой почтенный генерал приходит жаловаться, а жители умоляют о защите; посланный офицер для осмотра местности приезжает и доносит совершенно противоположное тому, что говорил перед ним посланный офицер; а лазутчик, пленный и делавший рекогносцировку генерал – все описывают различно положение неприятельской армии. Люди, привыкшие не понимать или забывать эти необходимые условия деятельности всякого главнокомандующего, представляют нам, например, положение войск в Филях и при этом предполагают, что главнокомандующий мог 1 го сентября совершенно свободно разрешать вопрос об оставлении или защите Москвы, тогда как при положении русской армии в пяти верстах от Москвы вопроса этого не могло быть. Когда же решился этот вопрос? И под Дриссой, и под Смоленском, и ощутительнее всего 24 го под Шевардиным, и 26 го под Бородиным, и в каждый день, и час, и минуту отступления от Бородина до Филей.
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
