Ёсия, Нобуко

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Ёшия, Нобуко»)
Перейти к: навигация, поиск
Нобуко Ёсия
吉屋 信子
Место рождения:

Ниигата

Род деятельности:

писательница

Жанр:

романтическая проза

Нобуко Ёсия (яп. 吉屋 信子 Ёсия Нобуко?, 12 января 1896 — 11 июля 1973) — японская писательница середины XX века, один из наиболее коммерчески успешных авторов в жанре романтической прозы.





Ранние годы

Ёсия родилась в префектуре Ниигата, однако выросла в городах Моока и Тотиги префектуры Тотиги. Из-за того, что отец был соцработником, семья Ёсия часто переезжала с места на место.[1] И отец, и мать происходили из старинных самурайских семейств.[2] Ёсия Нобуко росла младшим ребёнком в семье и единственной дочерью; любовь к писательству, бывшему отдохновением от дел по дому, приобрела ещё в подростковом возрасте.[1]

Литературная карьера

В своих книгах Ёсия активно использовала наработки современной сексологии.[3] Один из её первых сборников, «Хана моногатари» (花物語, «Цветочные истории», 1916—1924), состоявший из пятидесяти двух романтических рассказов, снискал популярность среди студенческой аудитории. Большинство историй было посвящено романтическим увлечениям между девушками (эсу), — неразделённой любви с несчастливым финалом.[3][4] Рассказ «Янэюра но нисёдзё» (屋根裏の二處女, «Две девицы на чердаке», 1919) — наполовину автобиографического характера, повествующий о её отношениях с соседкой по студенческому общежитию, в финале которого девушки решают прожить вместе всю жизнь.[5] Этот рассказ неприкрыто демонстрировал феминистскую направленность Ёсии, а также её лесбийскую ориентацию. Рассказ «Ти но хатэ мадэ» («На край земли», 1920), взявший литературную премию осакского журнала «Асахи симбун», подвергся некоторому христианскому влиянию.

В 1925 году Ёсия начала издавать свой собственный журнал «Чёрная роза», просуществовавший восемь месяцев.[3] С этого периода Ёсия стала представлять любовь между женщинами как «сестринство» в дополнение к любви к мужчине, и благодаря этому её проза не считалась неприличной; любовь между девушками выставлялась как платоническое чувство, развивающееся после замужества.[4][6] Другие известные работы Ёсии — «Женская дружба» (1933—1934), «Мужнино целомудрие» (良人の貞操, 1936—1937), «Дьявольское пламя» (鬼火, 1951), «Семейство Атака» (安宅家の人々, 1964—1965), «Женщина Токугавы» (徳川の夫人たち, 1966) и «Дамы Хэйкэ» (女人平家, 1971). Тексты Ёсии отличаются обилием звукоподражательной лексики, восклицательных знаков, сцен в необычных местах — на чердаках, верандах и т. п., создающих явственную мелодраматическую атмосферу.

Личная жизнь

Ёсия не скрывала отношений со своей подругой Тиё Моммой и охотно соглашалась на многочисленные интервью. В течение войны жила в Камакуре; в 1962 году построила себе деревянный дом и сад в традиционном японском стиле. Они были завещаны ей муниципалитету Камакуры для устройства культурно-образовательного центра для женщин. В настоящее время в здании размещается Мемориальный музей Нобуко Ёсии.

Напишите отзыв о статье "Ёсия, Нобуко"

Примечания

  1. 1 2 Schierbeck Sachiko Shibata. Japanese women novelists in the 20th century: 104 biographies, 1900-1993. — Museum Tusculanum Press. — P. 88–91. — ISBN 9788772892689.
  2. Robertson, Jennifer (2002) «Yoshiya Nobuko Out and Outspoken in Practice and Prose» in Anne Wathall e.d. The Human Tradition in Modern Japan pp. 155—174 ISBN 0-8420-2912-5
  3. 1 2 3 Dollase, Hiromi (2003). «Early Twentieth Century Japanese Girls' Magazine Stories: Examining Shōjo Voice in Hanamonogatari (Flower Tales)». The Journal of Popular Culture 36 (4): 724–755. DOI:10.1111/1540-5931.00043.
  4. 1 2 Suzuki, Michiko (August 2006). «[journals.cambridge.org/action/displayAbstract;jsessionid=419D6C9B25191554B1DBD61007F71527.tomcat1?fromPage=online&aid=857000 Writing Same-Sex Love: Sexology and Literary Representation in Yoshiya Nobuko's Early Fiction]». The Journal of Asian Studies 65 (3): 575. DOI:10.1017/S0021911806001148.
  5. Tsuchiya, Hiromi. [www.aasianst.org/absts/2000abst/Japan/J-12.htm Yoshiya Nobuko’s Yaneura no nishojo (Two Virgins in the Attic): Female-Female Desire and Feminism], Homosexual/Homosocial Subtexts in Early 20th-Century Japanese Culture, San Diego, CA: Abstracts of the 2000 AAS Annual Meeting (March 9–12, 2000). Проверено 24 февраля 2008.
  6. Suzuki Michiko. Becoming Modern Women: Love and Female Identity in Prewar Japanese Literature and Culture. — Stanford University Press. — ISBN 978-0804761987.

Библиография

  • Frederick, Sarah. "Women of the Setting Sun and Men from the Moon: Yoshiya Nobuko’s Ataka Family as Postwar Romance."U.S. — Japan Women’s Journal, English Supplement 23. 2003.
  • Frederick, Sarah. "Not that Innocent: Yoshiya Nobuko’s Good Girls in Jan Bardsley and Laura Miller eds. Bad Girls of Japan. Palgrave, 2005.
  • Mackie, Vera. Feminism in Modern Japan: Citizenship, Embodiment and Sexuality. Cambridge University Press (2003) ISBN 0-521-52719-8

См. также

Ссылки

  • [guide.city.kamakura.kanagawa.jp/eng/stroll/scene/yoshiya.htm Мемориальный музей Нобуко Ёсии в Камакуре]

Отрывок, характеризующий Ёсия, Нобуко

Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.