АХРР

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

АХРР, Ассоциация художников революционной России; с 1928 года — АХР, Ассоциация художников революции — крупное объединение советских художников, графиков и скульпторов, являвшееся, благодаря поддержке государства, самой многочисленной и мощной из творческих групп 1920-х годов. Основана в 1922 году, распущена в 1932 и явилась предтечей единого Союза художников СССР[1].





История

Создание

АХРР была основана в Москве в мае 1922 года. Стимулом для её создания послужила речь, произнесённая Павлом Радимовым, последним главой Товарищества передвижников на последней, 47-й выставке товарищества, проходившей в 1922 году в Доме работников просвещения и искусств в Леонтьевском переулке в Москве. Эта речь на закрытии выставки называлась «Об отражении быта в искусстве» и ставила реализм поздних передвижников в образец для воплощения «сегодняшнего дня: быта Красной Армии, быта рабочих, крестьянства, деятелей революции и героев труда, понятный народным массам». Этот доклад был встречен яростными атаками всего «левого» фронта — художников-авангардистов, также вставших на службу революции, и способствовал организации АХРРа. Павел Радимов встал во главе нового объединения. Авангард был объявлен «вредными измышлениями».

Первое оргсобрание состоялось на квартире портретиста Малютина, одного из авторитетных мастеров старой России. В мае 1922 года АХРР был основан, тогда же принят устав, утверждено название, сформирован президиум (председатель П. А. Радимов, товарищ председателя А. В. Григорьев, секретарь Е. А. Кацман). Другие вошедшие в ядро организации — П. Ю. Киселис, С. В. Малютин. 1 мая 1922 года на Кузнецком мосту открылась «Выставка картин художников реалистического направления в помощь голодающим», которая в дальнейшем стала считаться первой выставкой АХРР. АХРР с первых своих шагов заручился солидной материальной поддержкой со стороны руководства Красной Армии (Ворошилова).

В ряд практических задач, зафиксированных в Уставе объединения, вошли: оказание «материальной, научной и технической помощи» художникам и деятелям изобразительного искусства, «всемерное содействие развитию задатков художественного творчества и изобразительных способностей среди трудящихся».

Влившиеся группировки

С АХРР фактически слилось Товарищество передвижников, последний глава которого Радимов стал первым председателем АХРРа. Начиная с этого момента, передвижники как организация фактически прекратили своё существование.

Кроме того, стремлением к реалистичности ахровцы привлекли в свой стан зрелых живописцев, отвергавших авангард (например, А. Е. Архипов, Н. А. Касаткин, В. К. Бялыницкий-Бируля, В. Н. Мешков, Е. И. Столица, К. Ф. Юон, В. Н. Бакшеев, М. Б. Греков и др., а также скульпторов М. Г. Манизер, С. Д. Меркуров, Н. В. Крандиевская). Среди тех, кто позже пополнил ряды АХРР, также было немало живописцев, получивших признание до революции: И. И. Бродский, Б. М. Кустодиев, Е. Е. Лансере, Ф. А. Малявин, И. И. Машков, К. С. Петров-Водкин, А. А. Рылов и др.

Вдобавок, мощная организация активно вбирала в себя более мелкие художественные объединения. В 1924 году в АХРР вошли члены Нового общества живописцев, в 1926 году — группа «бубновалетовцев», в 1929 — художники из объединения «Бытие», в 1931 — из общества «Четыре искусства». В 1926 году в АХРР в полном составе вошли «Московские живописцы». В 1931 году ряд членов ОМХ (Общества Московских художников) перешло в АХР, из-за чего московское общество распалось.

Средний период

За 10 лет своего существования верная линии партии АХРР стала самой крупной художественной организацией страны. Она стремительно разрасталась: уже к лету 1923 года она насчитывала около трёхсот членов. Стали возникать областные и республиканские филиалы. К 1926 году их насчитывалось уже около сорока. В числе первых появились филиалы в Ленинграде, Казани, Саратове, Самаре, Нижнем Новгороде, Царицыне, Астрахани, Ярославле, Костроме, Ростове-на-Дону. Возник ряд смежных группировок, например «Ассоциация художников Красной Украины» (АХЧУ), а в 1927 году даже «Ассоциация художников революционной Германии». В 1924 году была создана издательская часть под руководством В. Н. Перельмана, «производственное бюро» (руководитель А. А. Вольтер), 1925 году — информационное бюро, Центральное бюро филиалов АХРР[2]. «АХРР была организацией чрезвычайно многочисленной, мобильной и вездесущей. В отличие от „стационарных“ художественных объединений, АХРР, продолжая передвижнические традиции, показывала свои работы во многих городах. Даже находящиеся в оппозиции к художественной программе АХРР, многие объединения тянулись к некоторым её тенденциям — не из конъюнктурных соображений (это, конечно, тоже случалось), но из желания ощутить себя нужным зрителю, времени».[3]

В 1920-е годы Ассоциация приобретала всё большее число сторонников, пользовалась поддержкой государства и укрепляла свои позиции, обрастая новыми структурами. В 1925 году по инициативе учащихся московских и ленинградских художественных вузов было создано объединение молодёжи — ОМАХРР (Объединение молодёжи Ассоциации художников революционной России), которое вскоре обрело статус автономной организации со своим уставом. Кроме того, «АХРР слишком настойчиво проявляла диктаторские тенденции; и порой скорее это обстоятельство, нежели только его художественные принципы, вызывали решительную оппозицию многих деятелей искусства и целых объединений»[3].

Последний период

В 1928 году состоялся I съезд АХРР, принявший новую декларацию и внёсший изменение в название объединения — в АХР (революции) из АХРР (революционной России).

Как указывают исследователи, «к концу 1920-х годов Ассоциация находилась в состоянии полураспада: образовалось отдельное „Объединение молодёжи ассоциации художников революции“ (ОМАХР, с 1928), в основном примкнувшее к РАПХ („Российской ассоциации пролетарских художников“), ряд прежних лидеров и новых членов учредили собственный „Союз советских художников“ (с 1930)»[4]. В конце концов, АХРР, наряду со всеми другими художественными объединениями, оказалась распущена в 1932 году постановлением ЦК ВКП(б) от 23 апреля «О перестройке литературно-художественных организаций». Выработанные ею принципы взаимоотношений с властью и отображения советской действительности легли в основу принципов Союза художников СССР. АХР, как и другие художественные объединения, вошли в состав единого Союза советских художников (ССХ).

Оргкомитет

Председатели:

  • П. А. Радимов (1922, 1927—1932). Товарищ председателя — А. В. Григорьев, секретарь — Е. А. Кацман.
  • А. В. Григорьев (1923—26)

Идеология

В 20-е годы, период расцвета русского авангарда, также желавшего работать на пользу революции, АХРР решительно противопоставила себя этим мастерам, пользовавшимся новым художественным языком. Опираясь на наследие передвижников, считавших, что в картине дидактическое содержание намного важнее художественной ценности, и «искусство должно быть понятно народу», Ассоциация создавала полотна, которые не вызывали бы отторжения массовой аудитории своей сложностью. Одним из компонентов стала реалистичность живописи, вторым — выбор тем, опиравшийся на социальный и партийный заказ — революция, советский быт и труд.

Декларация АХРР была изложена в каталоге выставки 1922 года: «Наш гражданский долг перед человечеством — художественно-документальное запечатление величайшего момента истории в его революционном порыве. Мы изобразим сегодняшний день: быт Красной Армии, быт рабочих, крестьянства, деятелей революции и героев труда… Мы дадим действительную картину событий, а не абстрактные измышления, дискредитирующие нашу революцию перед лицом международного пролетариата»[5]. Главной задачей члены Ассоциации считали создание жанровых картин на сюжеты из современной жизни, в которых они развивали традиции живописи передвижников и «приближали искусство к жизни».

«Художественный документализм» и «героический реализм» стали лозунгами АХРР. Мастера объединения стремились создавать полотна, «понятные и близкие народу», доступные «восприятию трудящихся масс» (а также партийных лидеров), такое искусство, которое бы «правдиво отражало советскую действительность». В последующие годы они писали: «Советская действительность тех лет нашла воплощение в правдивых и доходчивых произведениях ведущих мастеров АХРР»[6]. Эта деятельность была высоко оценена Советской властью:

Большая советская энциклопедия (2-е изд., 1950-1958 гг.): «Поставив перед собой задачу создания нового, советского искусства, — тематической картины, правдиво отражающей новую, советскую действительность, — и сплотив художников-реалистов, АХРР в 1922-32 годы являлась самым передовым художественным объединением. Деятельность её была началом решительной победы реализма в советском искусстве. Развитие АХРР протекало в обстановке ожесточённой борьбы с воинствующими формалистами, раболепствующими перед буржуазным Западом и его гнилым, растленным искусством»[6].

АХРР схлестнулась в жестокой борьбе с представителями других художественных группировок, не державшихся за реализм и сюжетную живопись. Ахровцы боролись с левыми направлениями в искусстве, наносившими, по их мнению, большой вред реалистической живописи, стремились доказать необходимость существования станковой сюжетной картины, боролись с лозунгом «искусство для искусства». Советские учебники характеризуют это так: «В жестокой борьбе против формалистических теорий, объявивших „отмирание“ сюжетной живописи, умирание станковой картины и провозгласивших своей задачей помогать живописи умирать, деятели АХРР не только отстояли право на существование советской станковой картины, но и укрепили в своих произведениях её основные принципы — идейную содержательность, реалистическую, понятную народную форму и во многом подготовили почву для дальнейших побед социалистического реализма в советском изобразительном искусстве»[6].

Хотя АХРР вобрала в себя многих более мелкие художественные группировки, она в частности не брезговала чистить свои ряды от идеологически чуждых художников. Так, в 1924 году Комиссия по перерегистрации АХРР принимает решение исключить из числа своих членов ряд художников, бывших бубновалетовцев, «как чуждых идеологии АХРР и общей товарищеской жизни. <…> Исключить как людей бездеятельных, являющихся лишним балластом организации не отвечающих идеологически Лобанова, Родионова, Максимова, Вышеславцева». Из наиболее важных противников АХРРа стоит отметить близкий ей во всем, кроме некоторых идеологических и художественных тонкостей, ОСТ, конкуренция с которым продолжалась и после победы ахровцев над авангардистами.

Глазычев отмечает: АХРР особенно энергично проявляет себя в годы Великого перелома, когда публикует в журнале «Искусство в массы» призывы:

«Художники революции, боритесь за промфинплан! Художники революции, все на заводы и фабрики для великого исторического дела – активного участия в выполнении пятилетнего плана. Оформляйте стенгазеты, доски по соцсоревнованию, красные уголки, рисуйте портреты героев борьбы за промфинплан, бичуйте в карикатурах стенгазеты лодырей, рвачей, прогульщиков, летунов, бичуйте бюрократизм, выявляйте вредительство! Художники революции, для проведения всей этой работы разворачивайте соцсоревнование между собой в высших его формах и фазах (сквозные бригады, общественный буксир и т.д.), объявите себя ударниками, вливайтесь в бригады, организуемые профорганизациями, ликвидируйте отставание всего изофронта от общего фронта борьбы за социализм! Боритесь за пятилетку в четыре года!»

«Удивительна труднопереводимая для многих сегодня фразеология этого призыва, но, пожалуй, важнее его общий пафос — художник всего лишь рабочий особой квалификации, и у него нет иных задач, кроме оформления политических лозунгов момента»[7].

Художественная характеристика живописи

Типичные черты произведений ахровцев — это чёткая повествовательность, консервативная «реалистичность», попытка воссоздания исторического или современного события (то есть — героизированная документальность). Художники АХРР стремились сделать свою живопись доступной массовому зрителю той поры, и поэтому своём творчестве они часто использовали бытописательский язык позднего передвижничества. Кроме «героического реализма» в их работах также проявлялись тенденции бытописательства и натурализма, хотя это, как позже отмечали советские критики, «часто приводило к мелкотемью и иллюстративности».

Они воплощали свой лозунг «художественного документализма»: чрезвычайно распространённой была практика выезда на натуру. Живописцы шли на фабрики и заводы, в красноармейские казармы, чтобы там наблюдать жизнь и быт своих персонажей. Их деятельность началась с зарисовок на московских заводах («Динамо» и др.) в 1922 году, куда практически сразу отправился Радимов с товарищами. В период подготовки выставки «Жизнь и быт народов СССР» все участники побывали в самых отдалённых уголках страны и привезли оттуда значительное число зарисовок, лёгших в основу их произведений. Была воплощена концепция творческих командировок: живописцы отправлялись в поездки вместе с экспедициями Академии наук, геологами-разведчиками, строителями.

Большую роль сыграли художники АХРР в деле освоения новых для советского искусства тем, например, советского пейзажа, оказав влияние на представителей разных художественных групп того времени. Безусловно, они повлияли на сложение теории социалистического реализма в живописи — понятия, впервые появившегося в газетах в 1932 году, в год роспуска АХРР.

Дополнительно, АХРР пользовался изобретениями агитпрома, так как его задачей было не только создавать полотна на актуальные темы, но и пускать их в народ, тиражируя на плакатах и открытках. Также «несмотря на программно-антимодернистские установки, элементы модерна (символизма и импрессионизма) постоянно дают о себе знать, но как бы в усмирённом варианте, чуждом фантазий»[4].

Большинство значимых художников АХРРа училось живописи ещё в царское время на основе программы академического рисунка или же получало свои умения непосредственно у педагогов этой школы (например, 1-й советский баталист Митрофан Греков учился у 1-го баталиста императорского — Франца Рубо). Это привело к тому, что работы видных ахровцев не слабы ни по рисунку, ни по композиции с колоритом, и в наши дни они имеют не только историческую, но во многих случаях и значительную художественную ценность.

Деятельность

Выставки

Главным направлением деятельности АХРР в 1920-е годы стали выставки. Ею было организовано около 70 выставок в столице и других городах филиалов АХРР. Эти выставки имели характер всесоюзных отчётно-тематических экспозиций. Ахровцы ввели в свою практику тематический принцип выставок: «Жизнь и быт Красной Армии», «Жизнь и быт рабочих», «Революция, быт и труд» и др.

Эти выставки, объединённые единым тематическим стержнем, были новым явлением и имели большой успех у зрителей. Луначарский писал о седьмой выставке АХРР: «…Художник явно находит своего зрителя, зритель явно начинает узнавать в художнике своего художника».

Сталин, посетивший выставку «10 лет РККА», организованную АХРР, дал ей положительную оценку, написав в книге отзывов: «Был на выставке 26/II—28 г., в общем по-моему хорошо»[6].

Первые выставки АХРР состояли преимущественно из работ хроникально-бытового характера. Но вскоре художники сумели «преодолеть бытовизм» и создали картины большого образного содержания, отражающие «типические явления жизни». В этих произведениях показывались уже не отдельные конкретные эпизоды, а давалась «широкая картина жизни народа, его революционной борьбы»[5].

Московские выставки

В Москве было организовано 11 выставок, которые были самыми крупными и известными[8]:

  1. 1922 — «Выставка картин художников реалистического направления в помощь голодающим» (салон на улице Кузнецкий мост)
  2. 1922 — «Жизнь и быт Красной армии» (Музей изящных искусств). В каталоге опубликована декларация АХР
  3. 1922 — Выставка картин, этюдов, эскизов, графики и скульптуры «Жизнь и быт рабочих» (Москва, Научно-технический клуб в Доме союзов)
  4. 1923 — «Красная армия. 1918—1923» (Музей Красной Армии)
  5. 1923 — «Уголок имени В. И. Ульянова-Ленина» (Первая сельскохозяйственная и кустарно-промышленная выставка, ныне территория ЦПКиО)
  6. 1924 — «Революция, быт и труд» (ГИМ)
  7. 1925 — «Революция, быт и труд» (Музей изящных искусств)
  8. 1926 — «Жизнь и быт народов СССР» (бывшая Сельскохозяйственная выставка, ныне территория ЦПКиО; Ленинград — в сокращенном составе, залы Академии художеств)
  9. 1927 — «Выставка эскизов, этюдов и скульптуры художников Московской организации АХРР» (Музей Революции) к десятилетнему юбилею Октябрьской революции (в каталоге публикуется декларация АХРР)
  10. 1928 — «Х лет Красной Армии» (здание Центрального телеграфа), к участию в выставке привлечены художники из других объединений; публикуется декларация АХРР. Появились такие разные по манере и содержанию вещи, как «Оборона Петрограда» Дейнеки, «Смерть комиссара» Петрова-Водкина, «Ферганские партизаны» П. Кузнецова, «Таманский поход» Соколова-Скаля, «Приказ о наступлении» Шухмина и др.
  11. 1929 — «Искусство в массы» (стадион МГСПС, ныне территория ЦПКиО). В каталоге была опубликована декларация АХР и декларация ОХС (Общество художников-станковистов).

В 1928 АХРР были организованы две передвижные выставки для рабочих клубов Москвы.

В 1928 открывается первая выставка ОМАХРР (Москва), в 1929 состоялись две выставки ОМАХР (одна из них представляла работу текстильной секции).

«Ахраровцы»

Оглядел я выставку эту,
До чего хороша по сюжету!
Насчет тени, фона
И тона
И насчет светового канона
Я судить не берусь:
На канон я гляжу, как на молнию гусь.
Не учен. Не понятно.
В светотенях не смыслю, увы, ни аза,
Знаю только: вот это смотреть мне приятно,
А вот это мне режет глаза.
Но на выставке этой,
Ни одним «знатоком» не воспетой,
Все глаза мне ласкало.
Все мне в сердце запало.
Разве этого мало?

Демьян Бедный, (1925 год, к VII выставке АХРР)[9]

В дальнейшем художники АХРР принимают участие в различных тематических выставках[2]:

  • "Живопись, рисунок, кино-фото, полиграфия и скульптура на тему «Жизнь и быт детей Советского Союза» (1929)
  • «Первая передвижная выставка» (1929),
  • «Красная Армия в советском искусстве» (Москва, ГТГ),
  • «Выставка произведений революционной и советской тематики» (1930, ГТГ) и т. д.

Другие

Ленинградские выставки:
  • Работы членов ленинградского филиала АХРР, имевшего самостоятельную декларацию, наряду с очередными выставками АХРР были показаны в Ленинграде в 1924 году — в залах Общества поощрения художников и в 1928—1929 — на выставке «Современные ленинградские художественные группировки».
Зарубежные выставки:
  • «Выставка художников АХР» демонстрировалась также в Кельне (1929, отдел изобразительных искусств на художественно-промышленной выставке).
  • Принимали участие:
    • в XVI Международной выставке искусств в Венеции (1928)
    • в Художественно-промышленной выставке СССР в Нью-Йорке (1929)

Издательская деятельность

В своём издательстве АХРР выпускала журнал «Искусство в массы» (1929—30), вышло 20 номеров. Выпускала цветные репродукции, открытки, альбомы и выставочные каталоги. Всего увидели свет около 800 открыток АХРР. Большинство из них было напечатано в цвете, тиражи доходили до 50.000 экз.[10] Печатались не только работы ахровцев, но и других художников и классических работ из собрания Эрмитажа.

«Идеальная открытка своей темой должна была агитационно способствовать развитию новой социалистической культуры. Велика была доля открыток, предназначенных для детей. Изображенные на них ребята были очень серьёзными: они играли, чтобы примериться к будущей профессии, а пионеры и пионерки не только отдыхали, но и трудились. Большое внимание АХР уделяла, конечно же, образу нового человека и, в особенности, новой советской женщины, которая представала в облике „инженера“, „выдвиженки“, „физкультурницы“»[11].

Популизм АХРРа критиковался (1930 год) : «основная масса ахрровских художников, как и раньше, выражает настроения городского мещанства и деревенских кругов, связанных с последним. Лубки и плакаты, выпущенные издательством АХРР в огромном количестве, ярко отражают именно идеологию самых отсталых в культурном отношении слоев городской мелкой буржуазии (…) После всего этого неудивительно, когда кампания против домашнего хлама, проводимая „Комсомольской правдой“, встречает большое недовольство среди художников АХРР»[12].

Педагогическая деятельность

При АХРР в Москве имелась изостудия, где обучали живописи. Изначально это была собственная студия Ильи Машкова (1904-17), преобразованная в Центральную студию АХРР в 1925 году. Машков остался там преподавать[13].

Участники объединения

Наиболее известные картины ахровцев:
  • А. М. Герасимов «[artclassic.edu.ru/attach.asp?a_no=6427 Ленин на трибуне]»
  • И. И. Бродский:
    • «Казнь 26 бакинских комиссаров»
    • «Выступление Ленина на Путиловском заводе» (1929)
    • «Ленин в Смольном» (1930)
  • Б. Н. Яковлев «[www.tretyakovgallery.ru/ru/collection/_show/image/_id/369 Транспорт налаживается]» (1923)
  • Б. В. Иогансон «Советский суд», «Вузовцы», «Рабфак идет»
  • Е. М. Чепцов «Заседание сельской ячейки» (1924)
  • Г. Г. Ряжский «Делегатка» (1927), «Председательница» (1928)
  • С. В. Малютин «Портрет Фурманова» (1922)
  • М. П. Греков «Тачанка» (1925)
  • Ф.Богродский «Матросы в засаде» (1927-28)
  • C.В. Рянгина «Все выше»[14]
  • П. П. Соколов-Скаля. «Таманский поход». 1928
  • А. В. Моравов. «Заседание комитета бедноты». 1920
  • Е. А. Кацман. «Калязинские кружевницы», 1928
  • Н. Б. Терпсихоров «Первый лозунг», 1924

Количественный состав АХРР—АХР не был постоянным и мог колебаться от 300 до 80 членов и экспонентов[2].

В разное время в АХРР входили:

Председатели и учредители

Прочие (наиболее известные мастера)

Здание в Москве

«Верлен и Сезан»

Бывало —
сезон,
наш бог — Ван-Гог,
другой сезон —
Сезан.
Теперь
ушли от искусства
вбок,
не краску любят,
а сан. —
Птенцы, —
у них
молоко на губах,
а с детства
к смирению падки. Большущее имя взяли
АХРР,
а чешут
ответственным
пятки.

  • Президиум находился в 1922—24 на Пречистенке, 32, в 1925—26 на Софийке (ныне Пушечная улица), 7, затем на Волхонке, 8. Там же проходили встречи членов объединения[8].

В литературе

  • Ильф и Петров, «Двенадцать стульев»: «А можно было ещё завтра же пойти в Стардеткомиссию и предложить им взять на себя распространение ещё не написанной, но гениально задуманной картины „Большевики пишут письмо Чемберлену, по популярной картине художника Репина — Запорожцы пишут письмо султану“. В случае удачи, этот вариант мог бы принести рублей четыреста (…) Вариант № 2 родился в голове Бендера, когда он по контрамарке обозревал выставку АХРР».

См. также

Напишите отзыв о статье "АХРР"

Ссылки

  • [artru.info/ob/20/ Полный список художников-участников объединения на artru.info]
  • [igorcard.pp.net.ua/ Открытки АХРР на сайте коллекционеров почтовых открыток]
  • [www.nlr.ru/exib/AXP/3.htm Каталог выставки 'Открытки 1920-х - 1930-х гг. Издательства Ассоциации художников революции (АХР) и Общества московских художников (ОМХ)]

Библиография

Примечания

  1. [www.soyuz-hudognikov.ru/ Союз художников России]
  2. 1 2 3 [www.smirnova.net/articles/sovet_art/2510/ М.Герман «Живопись 1920—1930 годов»]
  3. 1 2 [www.osipovfedorov-art.com/art-55.html Художественные объединения]
  4. 1 2 [slovari.yandex.ru/dict/krugosvet/article/f/f4/1007812.htm?text=%D0%B0%D1%85%D1%80%D0%A0 Энциклопедия Кругосвет. АХРР](недоступная ссылка с 14-06-2016 (2844 дня))
  5. 1 2 [sttp.ru/master124.html Русская советская живопись]
  6. 1 2 3 4 [cray.onego.ru/~solvio/gostinaya/albom/gruppirovki/ahrr.html БСЭ. АХРР]
  7. [www.glazychev.ru/books/petlya/petlya_08_velikiy_perelom.htm Глазычев. Великий Перелом]
  8. 1 2 Ассоциация художников революционной России // Москва: Энциклопедия / Глав. ред. С. О. Шмидт; Сост.: М. И. Андреев, В. М. Карев. — М. : Большая Российская энциклопедия, 1997. — 976 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-85270-277-3.</span>
  9. [novruslit.ru/?p=92&page=9 В.Н.Альфонсов. Слова и краски]
  10. [igorcard.pp.net.ua/ Филокартист]
  11. [www.nlr.ru/exib/AXP/3.htm Открытки 1920-30-х гг]
  12. [www.ruthenia.ru/sovlit/c/1027621.html Удар за ударом. Удар второй Литературный альманах / Под редакцией А. Безыменского. М.; Л. Госиздат. 1930. // Курелла А. Художественная реакция наступает — укрепим пролетарский фронт. Статья C.264-269]
  13. [pointart.ru/index.php?type=review&area=1&p=articles&id=210 Илья Машков]
  14. [www.shishkin-gallery.ru/artist_186.html Картина С.Рянгиной «Все выше»]
  15. </ol>

Отрывок, характеризующий АХРР

– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.
Княжна Марья с рассеянным, вопросительным взглядом обратилась к Пьеру, который последний из гостей, с шляпой в руке и с улыбкой на лице, подошел к ней после того, как князь вышел, и они одни оставались в гостиной.
– Можно еще посидеть? – сказал он, своим толстым телом валясь в кресло подле княжны Марьи.
– Ах да, – сказала она. «Вы ничего не заметили?» сказал ее взгляд.
Пьер находился в приятном, после обеденном состоянии духа. Он глядел перед собою и тихо улыбался.
– Давно вы знаете этого молодого человека, княжна? – сказал он.
– Какого?
– Друбецкого?
– Нет, недавно…
– Что он вам нравится?
– Да, он приятный молодой человек… Отчего вы меня это спрашиваете? – сказала княжна Марья, продолжая думать о своем утреннем разговоре с отцом.
– Оттого, что я сделал наблюдение, – молодой человек обыкновенно из Петербурга приезжает в Москву в отпуск только с целью жениться на богатой невесте.
– Вы сделали это наблюденье! – сказала княжна Марья.
– Да, – продолжал Пьер с улыбкой, – и этот молодой человек теперь себя так держит, что, где есть богатые невесты, – там и он. Я как по книге читаю в нем. Он теперь в нерешительности, кого ему атаковать: вас или mademoiselle Жюли Карагин. Il est tres assidu aupres d'elle. [Он очень к ней внимателен.]
– Он ездит к ним?
– Да, очень часто. И знаете вы новую манеру ухаживать? – с веселой улыбкой сказал Пьер, видимо находясь в том веселом духе добродушной насмешки, за который он так часто в дневнике упрекал себя.
– Нет, – сказала княжна Марья.
– Теперь чтобы понравиться московским девицам – il faut etre melancolique. Et il est tres melancolique aupres de m lle Карагин, [надо быть меланхоличным. И он очень меланхоличен с m elle Карагин,] – сказал Пьер.
– Vraiment? [Право?] – сказала княжна Марья, глядя в доброе лицо Пьера и не переставая думать о своем горе. – «Мне бы легче было, думала она, ежели бы я решилась поверить кому нибудь всё, что я чувствую. И я бы желала именно Пьеру сказать всё. Он так добр и благороден. Мне бы легче стало. Он мне подал бы совет!»
– Пошли бы вы за него замуж? – спросил Пьер.
– Ах, Боже мой, граф, есть такие минуты, что я пошла бы за всякого, – вдруг неожиданно для самой себя, со слезами в голосе, сказала княжна Марья. – Ах, как тяжело бывает любить человека близкого и чувствовать, что… ничего (продолжала она дрожащим голосом), не можешь для него сделать кроме горя, когда знаешь, что не можешь этого переменить. Тогда одно – уйти, а куда мне уйти?…
– Что вы, что с вами, княжна?
Но княжна, не договорив, заплакала.
– Я не знаю, что со мной нынче. Не слушайте меня, забудьте, что я вам сказала.
Вся веселость Пьера исчезла. Он озабоченно расспрашивал княжну, просил ее высказать всё, поверить ему свое горе; но она только повторила, что просит его забыть то, что она сказала, что она не помнит, что она сказала, и что у нее нет горя, кроме того, которое он знает – горя о том, что женитьба князя Андрея угрожает поссорить отца с сыном.
– Слышали ли вы про Ростовых? – спросила она, чтобы переменить разговор. – Мне говорили, что они скоро будут. Andre я тоже жду каждый день. Я бы желала, чтоб они увиделись здесь.
– А как он смотрит теперь на это дело? – спросил Пьер, под он разумея старого князя. Княжна Марья покачала головой.
– Но что же делать? До года остается только несколько месяцев. И это не может быть. Я бы только желала избавить брата от первых минут. Я желала бы, чтобы они скорее приехали. Я надеюсь сойтись с нею. Вы их давно знаете, – сказала княжна Марья, – скажите мне, положа руку на сердце, всю истинную правду, что это за девушка и как вы находите ее? Но всю правду; потому что, вы понимаете, Андрей так много рискует, делая это против воли отца, что я бы желала знать…
Неясный инстинкт сказал Пьеру, что в этих оговорках и повторяемых просьбах сказать всю правду, выражалось недоброжелательство княжны Марьи к своей будущей невестке, что ей хотелось, чтобы Пьер не одобрил выбора князя Андрея; но Пьер сказал то, что он скорее чувствовал, чем думал.
– Я не знаю, как отвечать на ваш вопрос, – сказал он, покраснев, сам не зная от чего. – Я решительно не знаю, что это за девушка; я никак не могу анализировать ее. Она обворожительна. А отчего, я не знаю: вот всё, что можно про нее сказать. – Княжна Марья вздохнула и выражение ее лица сказало: «Да, я этого ожидала и боялась».
– Умна она? – спросила княжна Марья. Пьер задумался.
– Я думаю нет, – сказал он, – а впрочем да. Она не удостоивает быть умной… Да нет, она обворожительна, и больше ничего. – Княжна Марья опять неодобрительно покачала головой.
– Ах, я так желаю любить ее! Вы ей это скажите, ежели увидите ее прежде меня.
– Я слышал, что они на днях будут, – сказал Пьер.
Княжна Марья сообщила Пьеру свой план о том, как она, только что приедут Ростовы, сблизится с будущей невесткой и постарается приучить к ней старого князя.


Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.
Когда все, раздевшись и оправившись с дороги, пришли к чаю, Марья Дмитриевна по порядку перецеловала всех.
– Душой рада, что приехали и что у меня остановились, – говорила она. – Давно пора, – сказала она, значительно взглянув на Наташу… – старик здесь и сына ждут со дня на день. Надо, надо с ним познакомиться. Ну да об этом после поговорим, – прибавила она, оглянув Соню взглядом, показывавшим, что она при ней не желает говорить об этом. – Теперь слушай, – обратилась она к графу, – завтра что же тебе надо? За кем пошлешь? Шиншина? – она загнула один палец; – плаксу Анну Михайловну? – два. Она здесь с сыном. Женится сын то! Потом Безухова чтоль? И он здесь с женой. Он от нее убежал, а она за ним прискакала. Он обедал у меня в середу. Ну, а их – она указала на барышень – завтра свожу к Иверской, а потом и к Обер Шельме заедем. Ведь, небось, всё новое делать будете? С меня не берите, нынче рукава, вот что! Намедни княжна Ирина Васильевна молодая ко мне приехала: страх глядеть, точно два боченка на руки надела. Ведь нынче, что день – новая мода. Да у тебя то у самого какие дела? – обратилась она строго к графу.
– Всё вдруг подошло, – отвечал граф. – Тряпки покупать, а тут еще покупатель на подмосковную и на дом. Уж ежели милость ваша будет, я времечко выберу, съезжу в Маринское на денек, вам девчат моих прикину.
– Хорошо, хорошо, у меня целы будут. У меня как в Опекунском совете. Я их и вывезу куда надо, и побраню, и поласкаю, – сказала Марья Дмитриевна, дотрогиваясь большой рукой до щеки любимицы и крестницы своей Наташи.
На другой день утром Марья Дмитриевна свозила барышень к Иверской и к m me Обер Шальме, которая так боялась Марьи Дмитриевны, что всегда в убыток уступала ей наряды, только бы поскорее выжить ее от себя. Марья Дмитриевна заказала почти всё приданое. Вернувшись она выгнала всех кроме Наташи из комнаты и подозвала свою любимицу к своему креслу.
– Ну теперь поговорим. Поздравляю тебя с женишком. Подцепила молодца! Я рада за тебя; и его с таких лет знаю (она указала на аршин от земли). – Наташа радостно краснела. – Я его люблю и всю семью его. Теперь слушай. Ты ведь знаешь, старик князь Николай очень не желал, чтоб сын женился. Нравный старик! Оно, разумеется, князь Андрей не дитя, и без него обойдется, да против воли в семью входить нехорошо. Надо мирно, любовно. Ты умница, сумеешь обойтись как надо. Ты добренько и умненько обойдись. Вот всё и хорошо будет.
Наташа молчала, как думала Марья Дмитриевна от застенчивости, но в сущности Наташе было неприятно, что вмешивались в ее дело любви князя Андрея, которое представлялось ей таким особенным от всех людских дел, что никто, по ее понятиям, не мог понимать его. Она любила и знала одного князя Андрея, он любил ее и должен был приехать на днях и взять ее. Больше ей ничего не нужно было.
– Ты видишь ли, я его давно знаю, и Машеньку, твою золовку, люблю. Золовки – колотовки, ну а уж эта мухи не обидит. Она меня просила ее с тобой свести. Ты завтра с отцом к ней поедешь, да приласкайся хорошенько: ты моложе ее. Как твой то приедет, а уж ты и с сестрой и с отцом знакома, и тебя полюбили. Так или нет? Ведь лучше будет?
– Лучше, – неохотно отвечала Наташа.


На другой день, по совету Марьи Дмитриевны, граф Илья Андреич поехал с Наташей к князю Николаю Андреичу. Граф с невеселым духом собирался на этот визит: в душе ему было страшно. Последнее свидание во время ополчения, когда граф в ответ на свое приглашение к обеду выслушал горячий выговор за недоставление людей, было памятно графу Илье Андреичу. Наташа, одевшись в свое лучшее платье, была напротив в самом веселом расположении духа. «Не может быть, чтобы они не полюбили меня, думала она: меня все всегда любили. И я так готова сделать для них всё, что они пожелают, так готова полюбить его – за то, что он отец, а ее за то, что она сестра, что не за что им не полюбить меня!»
Они подъехали к старому, мрачному дому на Вздвиженке и вошли в сени.
– Ну, Господи благослови, – проговорил граф, полу шутя, полу серьезно; но Наташа заметила, что отец ее заторопился, входя в переднюю, и робко, тихо спросил, дома ли князь и княжна. После доклада о их приезде между прислугой князя произошло смятение. Лакей, побежавший докладывать о них, был остановлен другим лакеем в зале и они шептали о чем то. В залу выбежала горничная девушка, и торопливо тоже говорила что то, упоминая о княжне. Наконец один старый, с сердитым видом лакей вышел и доложил Ростовым, что князь принять не может, а княжна просит к себе. Первая навстречу гостям вышла m lle Bourienne. Она особенно учтиво встретила отца с дочерью и проводила их к княжне. Княжна с взволнованным, испуганным и покрытым красными пятнами лицом выбежала, тяжело ступая, навстречу к гостям, и тщетно пытаясь казаться свободной и радушной. Наташа с первого взгляда не понравилась княжне Марье. Она ей показалась слишком нарядной, легкомысленно веселой и тщеславной. Княжна Марья не знала, что прежде, чем она увидала свою будущую невестку, она уже была дурно расположена к ней по невольной зависти к ее красоте, молодости и счастию и по ревности к любви своего брата. Кроме этого непреодолимого чувства антипатии к ней, княжна Марья в эту минуту была взволнована еще тем, что при докладе о приезде Ростовых, князь закричал, что ему их не нужно, что пусть княжна Марья принимает, если хочет, а чтоб к нему их не пускали. Княжна Марья решилась принять Ростовых, но всякую минуту боялась, как бы князь не сделал какую нибудь выходку, так как он казался очень взволнованным приездом Ростовых.
– Ну вот, я вам, княжна милая, привез мою певунью, – сказал граф, расшаркиваясь и беспокойно оглядываясь, как будто он боялся, не взойдет ли старый князь. – Уж как я рад, что вы познакомились… Жаль, жаль, что князь всё нездоров, – и сказав еще несколько общих фраз он встал. – Ежели позволите, княжна, на четверть часика вам прикинуть мою Наташу, я бы съездил, тут два шага, на Собачью Площадку, к Анне Семеновне, и заеду за ней.
Илья Андреич придумал эту дипломатическую хитрость для того, чтобы дать простор будущей золовке объясниться с своей невесткой (как он сказал это после дочери) и еще для того, чтобы избежать возможности встречи с князем, которого он боялся. Он не сказал этого дочери, но Наташа поняла этот страх и беспокойство своего отца и почувствовала себя оскорбленною. Она покраснела за своего отца, еще более рассердилась за то, что покраснела и смелым, вызывающим взглядом, говорившим про то, что она никого не боится, взглянула на княжну. Княжна сказала графу, что очень рада и просит его только пробыть подольше у Анны Семеновны, и Илья Андреич уехал.