Ааронсон, Аарон

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Аарон Ааронсон»)
Перейти к: навигация, поиск
Аарон Ааронсон
ивр.אהרן אהרנסון‏‎
Дата рождения:

25 мая 1876(1876-05-25)

Место рождения:

Бакэу, Объединённое княжество Валахии и Молдавии

Дата смерти:

15 мая 1919(1919-05-15) (42 года)

Научная сфера:

ботаника, агрономия

Альма-матер:

Гриньонский сельскохозяйственный институт

Известен как:

открыватель дикой полбы в Палестине

Систематик живой природы
Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «Aarons.».
[www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=23-1-1 Персональная страница] на сайте IPNI

Аарон Ааронсон (ивр.אהרן אהרנסון‏‎; 25 мая 1876, Бакэу, Объединённое княжество Валахии и Молдавии — 15 мая 1919, над Ла-Маншем) — еврейский учёный-ботаник, агроном и деятель сионистского движения. Как учёный известен открытием в Палестине дикой полбы, ставшей после этого известной как «мать всех пшениц». Будучи убеждённым сионистом, стал одним из создателей организации НИЛИ, ведшей разведывательную деятельность в османской Палестине в пользу Великобритании в годы Первой мировой войны.





Биография

Аарон Ааронсон родился в 1876 году в семье торговца зерном Эфраима-Фишеля Ааронсона (1849—1939) в Бакэу, незадолго до обретения Румынией независимости. Мать Аарона, Малка (1853—1913), была дочерью раввина Шмуэля Галацану, выходца из Бердичева[1]. В 1882 году, когда Аарону было шесть лет, Эфраим-Фишель со всей семьёй переселился в Палестину, находившуюся под властью Османской империи. Там Эфраим-Фишель стал одним из основателей еврейского посёлка Зихрон-Яаков[2], и после пребывания в Хайфе, где Ааарон начал посещать школу, семья переселилась на новое место. Хотя в эти годы еврейские переселенцы в Палестине уже получали помощь от филантропа Эдмона де Ротшильда, на школу в Зихрон-Яакове его финансирование не распространялось, и Аарон в значительной степени занимался самообразованием в библиотеке посёлка. Там же формировалось его сионистское мировоззрение[1].

По окончании школы Ааронсон был назначен помощником контролёра сельскохозяйственных работ в Зихрон-Яакове, представлявшего фонд Ротшильда. Позже барон, оценивший интеллектуальный потенциал юноши, оплатил его учёбу в сельскохозяйственном институте в Гриньоне[fr] (Франция). Во Франции он провёл два года, но, не успев окончить институт, был направлен обратно в Палестину, чтобы занять должность агронома в новой еврейской мошаве — Метуле. К моменту прибытия Ааронсона в Метулу это поселение оказалось в центре конфликта между местными друзами, у которых была куплена земля, и приезжими евреями. В ходе сделки друзы были обмануты представителями фонда Ротшильда и вымещали гнев на евреях-поселенцах. Ааронсону удалось наладить отношения с друзами, но постоянная борьба с коррумпированными чиновниками фонда Ротшильда заставила его в конечном итоге подать в отставку[3].

Отправившись в Турцию, Ааронсон стал управляющим земельными владениями двух братьев-французов под Измиром. Там он создал себе имя успешными экспериментами по мелиорации и внедрению сельскохозяйственных машин, расширением виноградников и разведением чистокровной породы лошадей. После этого, начиная с 1900 года, он занялся импортом сельскохозяйственной техники в Хайфу. С 1902 года он управлял двумя плантациями цитрусовых и одновременно вёл ботанические изыскания. В 1906 году под Рош-Пинной Ааронсон обнаружил неизвестный злак, дикую полбу (Triticum dicoccoides), которую в тот момент расценили как «мать всех пшениц» — давно разыскивавшегося прямого предка культурных пшениц[4]. Позже было установлено, что дикая полба является предком сорта пшеницы, издавна выращивавшейся в Палестине и в других странах Ближнего Востока[5].

Впечатлённый открытием Ааронсона немецко-еврейский ботаник Отто Варбург ввёл его в академические круги Европы. В конце первого десятилетия XX века Ааронсон принимал участие в многочисленных научных экспедициях в Северной Африке, Восточной Европе и Леванте. По приглашению султана он побывал в Стамбуле, где систематизировал геологическую и ботаническую коллекции дворца Йылдыз[6], а в 1909 году посетил США по приглашению министерства сельского хозяйства этой страны. При поддержке американских учёных и лидеров американского еврейства в 1912 году он основал опытную сельскохозяйственную станцию в Атлите. Там он исследовал различные сельскохозяйственные культуры, собрал геологическую и ботаническую коллекции и богатую техническую библиотеку[2]. В особенности внимание Ааронсона привлекали виды и сорта, уже произрастающие в Палестине — оливы, виноград, инжир, миндаль[6].

В эти годы Ааронсон был сторонником использования наёмных арабских рабочих, что было источником конфликта с социалистическими лидерами еврейского ишува — приверженцами идеологии еврейского труда, опасавшимися, что зависимость от арабской рабочей силы подорвёт основы еврейского присутствия в Палестине. Однако после начала мировой войны влияние Ааронсона в ишуве выросло благодаря его связям в США; он был одним из трёх членов комитета, распределявшего в ишуве денежную помощь из этой страны. В 1915 году Ааронсон по распоряжению турецкого наместника Джемаля-паши был назначен главным инспектором по борьбе с саранчой в Сирии и Египте. Однако когда в Палестину дошли новости о массовых убийствах армян в Турции, Ааронсон пришёл к выводу, что будущее палестинских евреев зависит от того, будет ли Палестина освобождена от власти Османской империи[2].

Ааронсон, члены его семьи и его помощник по станции в Атлите Авшалом Файнберг создали тайную организацию, получившую название «НИЛИ», собиравшую разведывательные данные о турецких войсках в Палестине и искавшую контактов с британцами. В 1916 году Ааронсон через Германию и Данию сумел добраться до Лондона, где наладил связь с британскими спецслужбами. В 1917 году из Лондона он был направлен в Египет и оттуда поддерживал контакты с членами «НИЛИ» через курьеров, которых британские суда высаживали в Палестине близ Атлита. Получаемая от «НИЛИ» информация помогла британскому командованию планировать военные действия в ходе Синайско-Палестинской кампании[2].

Когда весной 1917 года еврейское население Яффы и Тель-Авива было депортировано османскими властями вглубь страны, Ааронсон обратился за поддержкой к мировому общественному мнению и наладил перевод денег в ишув, испытывавший лишения из-за идущей войны. В сентябре 1917 года лидер Всемирной сионистской организации Хаим Вейцман направил его в США для ведения сионистской агитации. Там до него дошла новость о разгроме «НИЛИ» и гибели его сестры Сары, участвовавшей в деятельности этой организации. Весной 1918 года Аарон Ааронсон вернулся в Палестину уже как член Сионистского комитета, но его отношения с лидерами ишува оставались напряжёнными. На Парижской мирной конференции он входил в сионистскую делегацию, приняв участие в составлении меморандума о границах подмандатной Палестины[2]. 15 мая 1919 года Ааронсон был единственным пассажиром самолёта, летевшего из Лондона в Париж на конференцию и так и не добравшегося до Франции, исчезнув бесследно над Ла-Маншем. По официальной версии, пилот заблудился в тумане и самолёт рухнул в море недалеко от французских берегов[7].

Память

В 1930 году работа Ааронсона «Флора Заиорданья» была издана в Женеве на французском языке. Позже был подготовлен её ивритский перевод[8]. В честь Ааронсона в 1927 году был назван род астровых ааронсония.

В честь Аарона Ааронсона названа мошава Кфар-Аарон близ Нес-Ционы. Его имя было присвоено сельскохозяйственному институту Еврейского университета, расположенному в Реховоте. Еврейский национальный фонд выпустил в память об Ааронсоне почтовую марку[8]. Ещё одна марка с портретом Ааронсона была выпущена почтой Израиля в 1979 году[9].

Напишите отзыв о статье "Ааронсон, Аарон"

Примечания

  1. 1 2 Тидхар, 1952, с. 2073.
  2. 1 2 3 4 5 [www.eleven.co.il/article/10002 Ааронсон, семья] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
  3. Тидхар, 1952, с. 2074.
  4. Тидхар, 1952, с. 2074-20175.
  5. [www.jewishagency.org/he/leaders/content/22189 Биография] на сайте Еврейского агентства  (иврит)
  6. 1 2 Тидхар, 1952, с. 2075.
  7. Тидхар, 1952, с. 2076-2017.
  8. 1 2 Тидхар, 1952, с. 2017.
  9. Z. Narkiss. [israelphilately.org.il/en/catalog/stamps/1253/PROMINENT%20PERSONALITIES%203 Prominent personalities: Aaron Aaronsohn]. Israel Philatelic Federation. Проверено 17 апреля 2016.

Литература

  • Давид Тидхар. [www.tidhar.tourolib.org/tidhar/view/5/2073 Аарон Ааронсон] // Энциклопедия первопроходцев и строителей ишува = אנציקלופדיה לחלוצי הישוב ובוניו. — 1952. — Т. 5. — С. 2073-2077.
  • Barbara P. Billauer. [papers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=2364114 Case Studies in Scientific Statecraft: Aaron Aaronsohn: 1909-1914: Science, Subversion and the Birth of Israel]. — University of Haifa- Faculty of Law; Zefat Academic College of Law, 2013.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Ааронсон, Аарон



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.