Ахенский конгресс

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Аахенский конгресс»)
Перейти к: навигация, поиск

А́хенский конгре́сс (нем. Aachener Kongress) — дипломатическая конференция с участием глав европейских государств в Ахене в 1818 году, созванная с целью решения вопросов вывода оккупационных войск из Франции и конструирования системы международных отношений между четырьмя великими державами — Великобританией, Австрийской империей, Пруссией и Россией. Итогом Конгресса стало принятие решения о принятии Франции в Священный Союз в качестве полноправного члена.





Участники

Конгресс открылся 29 сентября и закончил работу 22 ноября 1818 года[1]. За этот период состоялось 47 заседаний. Державы были представлены следующими лицами:

Созыв конгресса

19 (31) марта 1817 года посланник в Вене Густав Оттонович Штакельберг сообщил Карлу Васильевичу Нессельроде о предложении Меттерниха провести в 1818 году встречу российского, австрийского и прусского монархов с участием английского министра иностранных дел для обсуждения положения во Франции ещё до того, как она в соответствии с Парижским мирным договором от 20 ноября 1815 года будет иметь право просить о выводе иностранных войск со своей территории. Наиболее удобным местом для проведения такой встречи Клеменс фон Меттерних считал Ахен.

Предложение Австрии основывалось на ст. V мирного договора с Францией, в котором говорилось о согласии его участников рассмотреть по истечении трёх лет вопрос о целесообразности дальнейшей оккупации Франции; на ст. VI Четверного союза о периодическом проведении совещаний монархов России, Англии, Австрии и Пруссии или их министров по обсуждению важных для сохранения мира международных вопросов и на достигнутой ещё летом 1816 года предварительной договорённости союзных держав и Франции, фактически предрешавшей вывод оккупационных войск в случае выплаты ею контрибуции. Подготовленный таким образом австрийский демарш встретил положительное отношение со стороны России, Англии и Пруссии.

Повестка дня

Ближайшая цель конгресса заключалась в том, чтобы сократить срок оккупации французской территории союзными войсками и определить отношение союзных держав к Франции. Однако, конгресс занимался целым рядом других вопросов, прокладывая путь для развития системы Священного Союза:

  • Вопрос о выводе из Франции оккупационных войск союзников и о своевременной выплате французским правительством контрибуции;
  • Подтверждение основных положений договора о Четверном союзе, принятие в него Франции;
  • Предложение Пруссии о заключении всеобщего гарантийного договора;
  • Просьба Испании об участии в конгрессе;
  • Вопрос об умиротворении восставших испанских колоний в Южной Америке и урегулировании испано-португальского конфликта из-за Рио-де-ла-Платы;
  • Об усилении мер по надзору за Наполеоном;
  • Вопрос о датско-шведско-норвежских разногласиях;
  • Вопрос об обеспечении безопасности торгового мореплавания;
  • О мерах по пресечению торговли неграми;
  • О гражданских и политических правах евреев;
  • Об имущественных претензиях подданных Франции к правительствам союзных государств;
  • О разногласиях между Нидерландами и владетелем герцогства Буйонского;
  • О баварско-баденском территориальном споре;
  • Дополнение к Венскому регламенту о рангах дипломатических представителей и положение о салютовании кораблей.

Положение во Франции

Первым обсуждался и был решён вопрос о выводе из Франции всех оккупационных войск союзников и о своевременной выплате правительством Франции контрибуции в размере 260 млн франков. При обсуждении этих вопросов важное значение имела позиция России, заинтересованной в быстрейшем восстановлении независимого статуса и роли Франции как одной из великих держав Европы. По мнению петербургского двора и представителей других союзных держав, восстановление престижа Франции способствовало бы упрочению режима Людовика XVIII на основе конституционной хартии и утверждения принципа легитимизма.

Император, говоря о переговорах, которые должны состояться на берегах Рейна, выразил мне ясно своё желание, чтобы мы играли там роль, соответствующую независимой державе, предназначенной участвовать в актах, завершающих переговоры, не как нация, не уверенная более в своём новом положении и прибегающая к тому, чтобы упрочить его с помощью иностранцев, а как народ, который на основе полнейшего равенства объединяется с другими народами, чтобы обсудить с ними свои особые интересы и вопросы, решение которых может быть связано с общим благополучием Европы.

— Антуан Ноай, посланник Франции в России[2]

В ходе обсуждения французского вопроса 30 сентября Меттерних внёс поддержанное союзниками предложение об участии Франции в дальнейшей работе конгресса, который с этого дня превратился в конгресс пяти держав. Таким образом положение Франции в числе великих держав было восстановлено. Официально выполнение Францией своих обязательств по мирному договору 1815 г. и приглашение участвовать в заседаниях конгресса были констатированы в ноте уполномоченных России, Австрии, Великобритании и Пруссии от 4 ноября 1818 г. (опубликовано: [3]) на имя премьер-министра Франции А. Э. Ришельё.

Что касается вопроса о выводе войск с французской территории, то представители четырёх держав и Франции условились заключить отдельную конвенцию, оформленную в виде идентичных по содержанию двусторонних соглашений (текст русско-французской конвенции от 9 октября 1818 г. опубликован: [4]). В этой конвенции определялись срок вывода войск союзников из Франции (30 ноября 1818 г.) и остающаяся сумма контрибуции (265 млн франков).

Вопрос о четверном союзе

Четверной союз (Россия, Великобритания, Австрия и Пруссия) предусматривал военные обязательства союзников на случай нарушения Францией условий мирного договора. Союзые державы были заинтересованы в упрочении режима реставрации во Франции, считая его важной гарантией существования «легитимных монархий» в других европейских странах. Но сфера действия договора не ограничивалась Францией. Его задачи, сформулированные в ст. VI, тесно переплетались с целями Священного союза, который в результате присоединения к нему многих европейских стран являлся более широким союзом европейских монархов и не предусматривал военных обязательств его участников. Причём, если петербургский кабинет для решения этих охранительных задач предпочитал путь создания «всеобщего европейского союза», то Великобритания и Австрия свои внешнеполитические цели стремились решить в рамках сложившегося «европейского квартета наций». Таким образом в рамках Четверного союза наметилось англо-австрийское сближение, которому Россия стремилась противодействовать.

По этому поводу И. А. Каподистрия составил объёмный доклад, который был одобрен императором Александром I. В этом докладе содержалась идея создания всеобщего европейского союза, решения которого имели бы предпочтение перед решениями Четверного союза[5]. Этот план, как и ожидалось, встретил возражения лорда Каслри, которого поддержал Меттерних, в результате чего русское предложение не было одобрено. Однако даже не будучи поддержанным оно затруднило Англии и Австрии практическое использование Четверного союза как орудия ослабления позиций России на мировой арене. Кроме того, российская делегация активно использовала периодически возникавшие на конгрессе разногласия между лондонским и венским кабинетами.

Вопрос о заключении всеобщего гарантийного договора

Одним из пунктов повестки дня, по которому проявились разногласия между Англией и Австрией, был вопрос о заключении общеевропейского соглашения, гарантировавшего нерушимость государственных границ, установленных Заключительным актом Венского конгресса. Предложение о заключении такого договора было внесено Пруссией и активно поддержано Россией. Опасавшийся за целостность Австрийской империи Меттерних также выступил в защиту проекта. И только Каслри, старавшийся всегда сохранить для Англии свободу действий, отклонил его и оставил Англию в фактической изоляции по этому вопросу. Впрочем, ему удалось сначала отложить рассмотрение прусского проекта, а затем идея договора была похоронена сама собой вследствие нарастания революционных событий в разных частях Европы.

Вопрос об участии Испании в конгрессе и об отношении к восстанию испанских колоний в Южной Америке

Этим вопросам были посвящены 2 заседания конгресса: 22 и 28 октября. На обоих председательствовал виконт Каслри. Он зачитал ноту испанского двора европейским державам, из которой следовало, что Мадрид сильно обеспокоен восстанием в латиноамериканских владениях Испании и рассчитывает на благожелательное посредничество европейских монархий в переговорах с восставшими, а в случае неудачи этих переговоров на помощь Священного союза в вооружённом подавлении восстания. Мадридский двор выражал также заинтересованность в своём участии в заседаниях Ахенского конгресса.

Каслри заявил, что английское правительство в этом вопросе должно считаться с мнением парламента, а он настроен крайне негативно в отношении действий Испании в её колониях. Официальная позиция Лондона по этому вопросу была сформулирована как оказание «добрых услуг» в отношении восставших народов. Кроме этого, Англия отвергла допуск на заседания конгресса испанского уполномоченного, ссылаясь на необходимость первоочередного достижения согласия между державами Священного союза.

Австрия и Пруссия поддержали английскую позицию, а Франция в Ахене придерживалась нейтралитета. Российское правительство высказалось в пользу оказания Испании «моральной поддержки», но в то же время подчёркивало желательность проведения испанским двором реформ, вплоть до введения в стране конституционной хартии.

Согласованных решений по этому вопросу на конгрессе принято не было.

Вопрос об урегулировании конфликта из-за Ла-Платы

Этот вопрос обсуждался в последний день конгресса 22 ноября 1818 года. Оккупация бразильско-португальскими войсками так называемой Восточной полосы решала, по мнению португальского двора, две задачи: во-первых, расширяла территорию Соединённого королевства, используя ослабление позиций Испании в Южной Америке, а во-вторых, отодвигало от Бразилии вооружённое противостояние Испании и её восставших колоний.

Декларация

1) конвенции, заключённые Францией отдельно с каждою из четырёх стран, относительно эвакуации с французской территории;

2) особою нотою 4 союзных страны предложили, а Ришельё выразил согласие Франции вступить в союз великих европейских держав для поддержания мира и святости международных трактатов;

3) особым протоколом определён порядок рассмотрения претензий, предъявленных многими французскими подданными к союзным державам:

4) двумя секретными протоколами, без участия представителя Франции, подтверждён четверной союз 1815 года и намечены военные меры на случай нового революционного потрясения во Франции;

5) подписан протокол, подтверждавший святость заключённых трактатов и, на случай новых международных собраний, провозглашавший право других государств, о делах о которых будет идти речь, принять участие в переговорах;

6) составлена декларация, обращённая ко всем европейским дворам, провозглашавшая неразрывность союза мира, заключённого между пятью европейскими державами, и указывавшая, что монархи, вступившие в союз, признают своей главной, непременной обязанностью во всех отношениях, как между собой, так и с другими державами, неуклонно следовать началам международного права;

7) подписан протокол, дополнявший постановления Венского конгресса 1815 года о ранге дипломатических агентов и определявший место министров — резидентов ниже посланников и выше поверенных в делах.

Напишите отзыв о статье "Ахенский конгресс"

Ссылки

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Примечания

  1. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т II (X), с. 825.
  2. Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I. Опыт исторического исследования. Т.2. Спб., 1912. С.267
  3. Мартенс, с. 306-309.
  4. Мартенс, с. 302-306.
  5. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. II (X), с. 422.

Литература

Отрывок, характеризующий Ахенский конгресс

В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.