Абан аль-Лахики

Абан аль-Лахики

В Википедии есть статьи о других людях с именем Абан.

Аба́н ибн Абду-ль-Хами́д аль-Ла́хики (араб. ﺍﺑﺎﻥ ﺍﺑﻦ ﻋﺒﺪ ﺍﻟﺤﻤﻴﺪ اللاﺣﻛﻲ‎; ок. 750, Басра — ок. 816, неизв.) — арабский поэт. Также известный как ар-Ракаши.

Биография

Его полное имя: Абан ибн Абду-ль-Хамид аль-Лахики ар-Ракаши. Родился в Басре в персидской семье, был родом из Фаса. Его предок Лахик ибн Уфайр был передатчиком хадисов (рави) и маула племени Бану Ракаш.

По его собственным словам, он был среднего роста, с красивым лицом и гладкой бородой. Обучался культуре, математике, грамматике, риторике, литературе и другим наукам. Его земляк, Джахиз, высоко ценил его прозорливость, которая отличала его от кучки интеллигентов в Басре, с которой он связался. Эти связи и соперничество, вероятно, вызвали обвиненения в еретических взглядах и манихействе . По другим данным, он совершал молитвы, давал милостыню, читал Коран и хорошо знал исламское право (фикх). Истина лежит где-то между этими двумя крайностями; он говорил о себе: «Я не являюсь ни аскетом, ни бесстыдным развратником».

Около 792 года аль-Лахики переехал из Басры в Багдад. В Багдаде неизвестный провинциальный поэт стал придворным поэтом Бармакидов, которые покровительствовали литературе. Он заменил некоего Ахмада ибн Сайяра Джурджани в качестве официального арбитра поэтов при дворе Бармакидов.

Писал панегирики Бармакидам (Яхья, Фадль и Джафар) и Харуну ар-Рашиду. В некоторых стихах защищал Аббасидов против притязаний Алидов. Как было принято в его время, он обменивался памфлеты с другими арабскими поэтами. Писал сатиры против Абу Нуваса, называя его еретиком. Его враги обвиняли его, вероятно без доказательно, в манихействе.

Одним из самых важных его достижением было стихосложение в куплетах (муздавиди) народного фольклора индийского и персидского, а иногда и греческого происхождения: Калила ва-Димна, Билавхар ва-Юдасф, Синдбад, Маздак и романтические истории Ардашира и Ануширвана. За стихотворение Калила ва-Димна, в оригинале которой насчитывалось 14 тысяч строк, было написано менее чем за пять месяцев и помогло заработать Абану 10 тыс. динаров. Он писал также оригинальные стихи в форме муздавиди, такие как поэма по космологии и логике (Дад аль-Хулял) и один о посте и молитве. Многие члены его семьи, его сын Хамдан, например, были также известными поэтами.

Не известно, был ли Абан свидетелем трагического конца Джафара Бармаки (ум. 802) или бесславной смерти Яхьи (805). Если был, то странно, что он не оставил элегию о своих покровителей, либо сохранившиеся до наших дней источники не являются неполными..

Литература

• [www.iranicaonline.org/articles/aban-b-abd-al-hamid ABĀN B. ʿABD-AL-ḤAMĪD] — статья из Encyclopædia Iranica
• [referenceworks.brillonline.com/entries/encyclopaedia-of-islam-2/aban-b-abd-al-hamid-SIM_0004 Abān b. ʿAbd al-Ḥamīd] / Stern, S. M. // Encyclopaedia of Islam. 2 ed. — Leiden : E. J. Brill, 1986. — Т. 1. — P. 2.</span> (платн.)
• Крымский А. Е. Абан Лахыкый, манихействующий поэт, М., 1913.
• Ṣūlī, al-Awrāq: aḵbār al-šoʿarāʾ, ed. H. Dunne, London and Cairo, 1934, pp. 1-73, is the richest source on Abān.
• Ebn Moʿtazz, Ṭabaqāt al-šoʿarāʾ, Cairo, 1956, pp. 202, 204, 241. Aḡānī 1 XX, pp. 73-78.
• Ebn ʿAbdallāh Rabbeh, al-ʿEqd al-farīd, Cairo, 1962, IV, p. 205. Taʾrīḵ Baḡdād VII, p. 44.
• K. A. Fariq, «The Poetry of Abān al-Lāhiqī,» JRAS 1952, pp. 46-59.
• I. Goldziher, Muh. Studien. — Т. 1. — С. 198; там же. — Т. 2. — С. 101.
• Brockelmann, GAL S. I, pp. 238-39.
• аль-Агани. — Т. 20. — С. 73-78.
• Джахшияри, Китаб аль-вузара валь-куттаб. Каир, 1938. — С. 192—259.
• аль-Хатиб, Тарих Багдад. — Т. 7. — С. 44.
• Ибн ан-Надим, Фихрист. — С. 119, 163.

К:Википедия:Изолированные статьи (тип: не указан)

Отрывок, характеризующий Абан аль-Лахики

Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.