Аппак Ходжа

Аппак Ходжа, Афак Ходжа или Абах Ходжа, полное имя Хидаятулла Aфак Ходжа ибн Ходжа Мухаммад Юсуф (уйг. ئ‍اپپاق خوجا, Аппақ Хоҗа)(1626 - 1693/94) — религиозный и политический деятель Восточного Туркестана (Синьцзяна, в современной терминологии) XVII века.

Биография

Отец Аппак Ходжи, Мухаммад Юсуф пришёл в Восточный Туркестан или Алтышяр («Шесть городов» — Кашгар, Ярканд и т. д.) из Средней Азии, он был потомком известного авлия Махдуми Азама, распространял суфизм накшбандийского толка. Некоторые историки полагают, что он побывал и в пределах Цинской Империи, проповедуя среди дунган и салар в Ганьсу и Цинхае, но другие авторы полагают, что рукописи на самом деле говорят о сыне Мухаммада, то есть о самом Аппаке.

Аппак Ходжа пришёл к власти в Кашгаре в 1660-х годах, но в результате поражения в борьбе с кланом черногорцев (каратаглык) вынужден был покинуть Восточный Туркестан. Он по стопам своего отца отправился в Цинский Китай (Ганьсу/Цинхай) проповедовать (около 1671-1672 годов). Там он оказал немалое влияние через своих учеников на возникновение многих суфийских сект в XVIII веке, а также побывал в Кашмире и Тибете.

В Тибете заключил политический союз с Далай-ламой V и джунгарами, по соглашению с помощью джунгар вернулся к власти в Кашгарии в 1678 году, что имело тяжёлые последствия для уйгурского народа.

В современной уйгурской историографии Аппак Ходжа - отрицательная личность.

Мавзолей

Мавзолей Аппака Ходжи — одна из архитектурных достопримечательностей Восточного Туркестана.

Наследники

После смерти Аппак Ходжи его потомки (ходжи-белогорцы, Ак Таг) играли важную роль в Кашгарии более полутораста лет. Даже в 1826 году, после полувека китайского правления в Кашгарии, когда потомок Аппак Ходжи Джахангир-ходжа явился «в Кашгарскую область … во главе всякого сброда», он, по словам Г. Е. Грум-Гржимайло, «с помощью сбежавшихся отовсюду кашгарцев … наголову разбил китайского Цзяньцзюня [военного губернатора] и вступил, при радостных криках народа, в Кашгар».

Литература

• Kim Hodong, «Holy War in China: The Muslim Rebellion and State in Chinese Central Asia, 1864—1877». (Священная война в Китае: Мусульманское восстание и государство в Китайской Средней Азии, 1864—1877 гг.) Stanford University Press, 2004. ISBN 0804748845.

Отрывок, характеризующий Аппак Ходжа

Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!