Аббатство Сен-Дени

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Координаты: 48°56′08″ с. ш. 02°21′35″ в. д. / 48.93556° с. ш. 2.35972° в. д. / 48.93556; 2.35972 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=48.93556&mlon=2.35972&zoom=14 (O)] (Я)

Базилика Сен-Дени
Оригинальное название Basilique Saint-Denis
Город Сен-Дени
Страна Франция
Регион Иль-де-Франс
Департамент Сен-Сен-Дени
Тип аббатство, затем собор
Подчинение Епархия Сен-Дени
Начало строительства 1140
Окончание строительства 1144
Стиль Готика,Романика

Аббатство Сен-Дени (фр. Abbaye de Saint-Denis) — бенедиктинское аббатство в Сен-Дени, северном пригороде Парижа, главный монастырь средневековой Франции.





История

В I веке на этом месте существовало римское поселение под названием Катуллиак (лат. Catulliacum). Согласно преданию, сюда, со своей отрубленной головой в руках, пришёл с Монмартра первый епископ Парижа святой Дионисий Парижский (часто отождествляется с Дионисием Ареопагитом).

В 475 г., с благословения святой Женевьевы, над гробницей святого построили первую базилику. При короле Дагобере I здесь был основан монастырь бенедиктинцев, и в 630 г. базилика была перестроена и стала главным храмом монастыря.

Наибольшего расцвета аббатство достигло во времена аббата Сугерия, при участии которого в 1137—1144 гг. была построена монастырская церковь — первое сооружение в готическом стиле, оказавшее влияние на развитие готики во Франции. В начале XIII в. Людовик IX Святой приказал перенести в базилику прах своих предшественников и создать для них надгробия. С этого момента церковь служила усыпальницей французских королей. Аббатство, где захоронены почти все короли Франции, а также члены их семей, часто называют «королевский некрополь Франции».

Здесь были похоронены 25 французских королей (начиная с Дагобера I, † 638), 10 королев и 84 принца и принцессы. Часть западного фасада, двух башен и паперти принадлежат к постройке Сугерия, министра Людовика VII (1140). Галерея с 37 окнами высотой 10 м, XIII в. Внутренняя часть храма и статуя св. Дионисия — более позднего происхождения. Многие из древних гробниц были уничтожены в октябре 1793 г.; некоторые были перевезены в Париж, но возвращены на свои места Виолле-ле-Дюком.

Особенно замечательны гробницы Людовика, сына Людовика Святого, Людовика XII и его супруги Анны Бретонской, Генриха II и его супруги Екатерины Медичи (работы Жермена Пилона), Дюгеклена, Франциска I и мозаичный надгробный памятник Фредегунды († 597). В Сен-Дени хранился королевский штандарт — орифламма.

Сен-Дени было разграблено и закрыто во время Великой французской революции, останки погребённых выброшены в ров. В 1814 году при реставрации кости королей и членов их семейства были собраны в оссуарий аббатства. В крипте здания были перезахоронены казнённые во время революции Людовик XVI и Мария-Антуанетта, а также умершие в эмиграции принцы и принцессы. В 1820 году здесь же был погребён убитый Лувелем герцог Беррийский, а в 1824 — Людовик XVIII. С Июльской революцией 1830 г. захоронения в аббатстве прекратились; гранитная плита, приготовленная для себя отправившимся в изгнание в 1830 г. Карлом X, осталась неиспользованной.

В здании старого аббатства с 1815 г. располагается основанный в 1801 г. Наполеоном в Экуане Институт для дочерей и сестер кавалеров ордена Почётного легиона. В 1869 аббатство было реставрировано знаменитым архитектором Виолле-ле-Дюком. Сейчас это национальный памятник.

9 июня 2004 года в церкви было захоронено сердце Людовика XVII, малолетнего, признанного правительствами многих европейских государств и США, но фактически не взошедшего на престол, короля Франции, сына Людовика XVI и Марии-Антуанетты[1] Предыдущие похороны короля Франции в Сен-Дени проходили в 1824 году, это был его дядя (и формальный преемник) Людовик XVIII, под аккомпанемент специально созданного композитором Николя-Шарлем Бокса «Реквиема в память Людовика XVI для мужского хора и духовых инструментов, на смерть Людовика XVIII» (Requiem à la mémoire de Louis XVI pour chœur d’hommes et instruments à vent, dédié à Louis XVIII).

Гробницы

Короли

В базилике похоронены почти все короли Франции, а также несколько других монархов. Останки королей, умерших до возведения аббатства, были перенесены из разрушенного аббатства Сен-Женевьев. Некоторые из них:

Другие монаршие и знатные особы

Источники

  • Панофский Э. [www.krotov.info/history/14/pigol/panof3.html Аббат Сюжер и аббатство Сен-Дени]

Напишите отзыв о статье "Аббатство Сен-Дени"

Примечания

  1. .[www.travel.ru/news/2004/06/09/22978.html Сердце Людовика XVII захоронено в базилике Сен-Дени. / Франция : История / Travel.Ru]


Отрывок, характеризующий Аббатство Сен-Дени

Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.