Опатия
| Город
Опатия
Opatija
|
Опа́тия (хорв. Opatija, итал. Abbazia) — город в Хорватии, на северо-востоке полуострова Истрия, на берегу залива Кварнер Адриатического моря. Население в самом городе — 7 850 человек, в общине с центром в Опатии — 12 719 (2001).[1]
Опатия непосредственно примыкает с запада к Риеке. Расстояние по автодорогам до Пулы — 82 км, до итальянского Триеста — 90 км.
Содержание
География и название
Несмотря на то, что географически Опатия находится на полуострове Истрия, она принадлежит к жупании Приморье — Горски Котар.
Название города происходит от слова «аббатство» (хорв. Opatija, итал. Abbazia). Имя городу дало старинное аббатство Сан-Джакомо-делла-Прелука, позднее перестроенное в виллу.
Опатия — популярный курорт. Мягкий климат, красивые виды, лавровые леса вокруг города привлекают сюда большое число туристов.
История
Точное время основания деревни на территории Опатии неизвестно. Первое упоминание о рыбацкой деревушки на месте Опатии встречается в 1453 году.
Этот участок истрийского побережья ещё с венецианских времен был излюбленным местом для отдыха знати. Пика популярности это место достигло в австро-венгерскую эпоху (Истрия была отдана Вене после падения венецианской республики в 1797 году). В составе Иллирийских провинций Опатия с 1805 года по 1813 входила в состав Франции, затем была возвращена Австрийской империи.
Современная история города началась в 1844 году, в 1872 к городу была подведена железная дорога. В 1889 император Франц-Иосиф официально провозгласил Опатию курортом, единственным в Австро-Венгрии того времени. Император любил зимой отдыхать в Опатии, опатийский лунгомар носит имя Франца-Иосифа. Первый отель в городе — «Кварнер» был построен в 1884 году.
В городе в 1886 году был основан яхт-клуб, первый яхт-клуб на Адриатике. Сюда начали приезжать для отдыха известные персоны.
В начале XX века произошёл курьёзный случай. Румынский король Кароль I при прогулке на лошади заблудился в лесу. Более суток судьба короля была неизвестна. Во время I мировой войны ряд отелей были превращены в военные госпитали.
По окончанию войны Опатия как и весь полуостров Истрия перешли во владение Италии. В 1930 году здесь была построена летняя резиденция для итальянского короля. По окончанию II мировой войны в 1947 году вся Истрия была передана Югославии.
Здесь в 1961 году было открыто первое в Восточной Европе казино. В 1991 году после начала распада Югославии Истрия оказалась в составе Хорватии.
Многочисленные отели и виллы конца XIX — начала XX века сейчас отреставрированы и придают городу особый шарм. Упоминавшаяся в рассказе Чехова «одна только улица» в настоящее время называется улицей Маршала Тито.
Упоминания в литературе
Под именем «Аббация» город упоминается в ряде литературных произведений, например, в рассказе А. П. Чехова «Ариадна» и в рассказе Тэффи «Подлецы». Прототипом адриатического городка в рассказе Владимира Набокова «Весна в Фиальте» по мнению литературоведов послужила знакомая ему с детства Аббация. Побывав здесь с родителями ещё мальчиком, он вспоминает об этом в автобиографических «Других берегах».
Персоналии побывавшие в городе
В Аббации отдыхал Э. М. Ремарк. Здесь умер В. Цар Эмин, хорватский писатель и публицист. В этом городе отдыхали польские известные персоны: отец современного польского государства Юзеф Пилсудский и лауреат Нобелевской премии по литературе Генрик Сенкевич. Неоднократно посещали курорт известная танцовщица Айседора Дункан и известный австрийский композитор и дирижёр Густав Малер. Здесь скончались известный австрийский хирург Теодор Бильрот и премьер-министр Венгрии Дьюла Сапари.
Достопримечательности
- Вилла Аньолина — шикарная вилла, построенная в 1844 году.
- Опатийский лунгомар — прибрежный маршрут длиной 12 км с красивыми видами. С XIX века он пользовался популярностью у отдыхавших в Опатии европейских аристократов.
- Церковь Благовещения — в неороманском стиле. Построена в 1906 году.
- Церковь св. Иакова — построена на фундаменте бенедиктинского монастыря XV века.
- Статуя «Девушка с чайкой» — поставлена на берегу моря в 1956 году и с тех пор успела стать одним из самых узнаваемых символов города.
Напишите отзыв о статье "Опатия"
Примечания
- ↑ 1 2 [www.dzs.hr/Eng/censuses/census2001/Popis/E01_01_01/e01_01_01_zup08-3026.html Population by sex and age, by settlements, census 2001 (Население по полу и возрасту, по поселениям, перепись 2001)] (англ.). Статистическое бюро Хорватии (ДЗС). Проверено 21 июня 2012. [www.webcitation.org/68h20k59j Архивировано из первоисточника 26 июня 2012].
Ссылки
- [www.opatija-tourism.hr Туристический сайт о городе] (хорв.) (англ.) (нем.) (итал.)
Отрывок, характеризующий Опатия
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…
В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
