Абгар, Диана

Диана Абгар

Анаит Агабек (Агабекян)

Диана Ованес Абгар (Абгарян) (в девичестве Анаит Агабек (Агабекян) (12 октября 1859 — 8 июля 1937) — армянская писательница, публицист, дипломат. Первый посол Армении в Японии. Будучи назначенной дипломатическим представителем и Генеральным консулом Армении 21 июля 1920 года, стала первой в мире женщиной-послом.

Биография

Родилась 12 октября 1859 года в состоятельной семье в городе Рангун (ныне Янгон), столице британской колонии Индии — Бирмы (ныне — Мьянма) . При рождении её нарекли именем Анаит. Принадлежала к роду Агабекян, предки которых эмигрировали в Персию из Джуги (Нахичевани) в конце 18-го столетия, а оттуда уже перебрались в Индию. Её отец, Ованес Агабек, будучи ребёнком, был одним из первых армян, переселившихся в Индию со своими родителями, а мать, Авет, была из рода Тадеоса Аветума — выходца из Шираза. В семье Диана была самым младшим — седьмым ребенком. После переезда семьи в Калькутту, девочку отдали на обучение в духовную семинарию, в которой она получила английское образование и изучила санскрит, а дома стала изучать армянский.

18 июня 1889 года в Гонконге Диана Агабек вышла замуж за купца Микаэля Абгара (Абгаряна), семья которого также эмигрировала из Персии в Индию. Один из его предков — Арутюн Абгар, основал в 1819 году компанию «Торговую Компанию Абгар», сначала в Бомбее, потом в Калькутте. Компания занималась импортом и экспортом риса в Сингапур и Пенджаб.

После заключения брака молодая семья обосновывается в Японии, в портовом городе Кобе, на берегу Тихого океана. Там же они основали компанию, которая занималась ввозом и вывозом товаров, а также открыли «Большую Восточную гостиницу». Находясь в Японии, Диана Абгар обнаружила в себе дар написания романов, в 1882 году был опубликован её первый роман «Сьюзан», а несколькими годами позднее в свет вышел роман «Рассказы с родины», с описанием жизни японского народа. Здесь у них родились пятеро детей, из коих двое умерли в раннем возрасте.

После внезапной смерти своего супруга в 1906 году Диана продолжила свою деятельность на литературном поприще, одновременно до совершеннолетия сына взяв на себя управление делами компании. Спустя некоторое время Диана Абгар с детьми переезжает в самый оживленный портовый город Японии — Йокогаму, что в тридцати километрах от Токио. Здесь они открыли большой торговый дом, который вёл торговлю с Китаем, США и Европой. Накануне Первой мировой войны и в годы войны Диана Абгар выступала с лекциями об армянском народе, писала статьи, сотрудничала с англоязычной газетой Йокогамы «Джапан газет» и «Дальний Восток». Она одной из первых убедительно показала, что резня в Адане была организована и осуществлена конституционным правительством. Чтобы поднять всемирное сознание, подчеркивая моральную обязанность Запада спасти армянскую нацию, Диана Абгар писала о невыносимых условиях армян в Османской империи.

Во втором десятилетии 20-го века благодаря издательству «Джапан газет» в свет вышли ещё 8 романов Дианы Абгар на английском языке, в числе которых были: «Правда о резне армян» (1910), «Армянский вопрос», «Армения, которую предали» (1910), «Своим именем» (1911), «Мир в Европе», «Проблема мира» (1912), «Мир и не мир»(1912), «Большое зло» (1914). Эти работы удостоились высокой оценки со стороны американских СМИ. Позже она опубликовала несколько статей, в числе которых внимания заслуживают такие как «Ужасное проклятие», «О глупости имперской Европы» и «Распятая Армения». Она состояла в переписке со многими политическими и духовными деятелями мира. Диана Абгар была единственной армянской женщиной, которая полностью владела международной ситуацией. Кроме этих трудов она издала также роман «Одинокий крестоносец», работу «Империализм и закон», публиковала памфлеты и статьи в академических, политических и торговых периодических изданиях, а также ряд стихотворений в европейской и американской прессе. Её последний сборник назывался «Из книги тысячи и одной истории: рассказы об Армении и её народе. 1892—1922»

Будучи знакомой с британской колониальной деятельностью в Индии, Абгар точно предчувствовала недостаток европейской помощи проживающим в Османской империи армянам. Она хотела, чтобы США выступили покровителем Армении, чего так и не случилось. Будучи патриоткой своего народа, она попыталась на деле быть полезной своим соотечественникам и Армении, где она никогда не была. Диана Абгар всячески помогала многочисленным армянским беженцам, которые через Сибирь и Японию пытались перебраться в США. Так во Владивостоке после геноцида армян скопилось около 500 армян, которые с помощью армянской меценатки большей частью переправились через океан в Америку.

Один из современников писал об Абгар:

Её торговая компания была приспособлена ею под офис дипломатической миссии для армянских беженцев, а её дом – под временное пристанище для них. По её поручительству как японские власти, так и европейские консулы выдавали армянским беженцам пропуски. У местной полиции одно её слово стоило больше, чем какой-либо официальный документ. В случае каких-либо недоразумений с армянами обращались к госпоже Абгар, и она своим словом, нравственным воздействием, материальными средствами поддерживала оказавшихся в этих краях армян и отправляла их в нужном направлении. На Дальнем Востоке госпожа Абгар стала персоной, которая помогала любому армянину, оказавшемуся в трудном положении, не знающему ни языка, ни местных обычаев. Она оказывала армянам так много материального содействия, что вызвала тем самым серьёзное беспокойство своих детей. Очень часто представители американских и английских властей под поручительство госпожи Абгар выдавали армянам пособия для того, чтобы они смогли добраться до Америки или Англии. Часто по просьбе госпожи Абгар пароходные компании предоставляли армянам билеты с большими скидками.

В 1920 году во многом благодаря усилиям Дианы Абгар Япония стала первой страной, которая официально признала независимость первой Армянской республики. Во многом благодаря своим умелым действиям и огромному объёму проделанной работы 21 июля 1920 года Диана Абгар была назначена дипломатическим представителем и Генеральным консулом Первой Республики Армения на Дальнем Востоке. В письме, датированном 22 июля этого же года, подписанным министром иностранных дел Республики Амо Оганджаняном информация о назначении сопровождалась надписью чтобы защищать интересы недавно-рождённой Родины, и смягчать условия наших соотечественников… Таким образом, она стала первой в мире женщиной, занявшей дипломатическую должность. Новый статус Диане Абгар дал больше возможностей в высокой среде правительственных кругов Японии, что существенно облегчило её работу от имени армянских беженцев.

Пытаясь помочь своей исторической родине и её народу, она вела активную деятельность, одновременно переписываясь с несколькими политиками и правозащитниками. Среди тех, с кем велась постоянная переписка, значились американский президент Вудро Вильсон, секретарь Роберт Лансинг, зам.секретаря Ульям Филлипс, президент гуманитарной организации Джеймс Л. Бартон, члены международного конгресса мира Артур Симондс и Давид Джордан, а также с другими известными людьми. Абгар была набожной женщиной, читала Библию и пела церковные песнопения. В 1920 году она написала главе армянской Апостольской Церкви в Соединенных Штатах письмо, в котором она сообщала, как жила на отдалённой земле в течение 29 лет, и как она очень жаждала вступить на порог церкви. По её словам она не нашла, какую-нибудь другую церковь с таким же динамическим духом, как армянская церковь, и с такими же молитвами, которые успокаивали бы душу и возвеличивали дух. Я не знаю, настанет ли день, когда я буду достойна войти, ещё раз, в мою церковь и буду участвовать в Святой Мессе, смогу услышать, ещё раз, те молитвы, которые будут содрогать мою душу. Католикос всех армян Геворг, оценив по достоинству деятельность Дианы Абгар, в 1926 году удостоил её особого указа. В течение всей своей жизни Диана Абгар была последовательницей Армянской Апостольской церкви, до конца своей жизни поддерживала связь с Эчмиадзином.

Диана Абгар скончалась 8 июля 1937 года в Йокогаме, похоронена там же на кладбище для иностранцев, рядом со своим мужем. На данный момент могила Абгар находится под патронажем Общества армяно-японской дружбы в Токио.

В 1938 году её сыновья эмигрировали в США, взяв с собой все письма и рукописи своей матери.

Память

19 февраля 2008 года на Ереванском кинофестивале был представлен 20-минутный фильм армянского режиссёра Марьям Оганян «Женщины и политика», в котором в частности говорилось и о Диане Абгар

В декабре 2008 года в честь 150-летия со дня рождения Дианы Абгар в Бостоне состоялся литературный вечер, в ходе которого был представлен сборник рассказов Дианы Абгар на английском «Тысяча рассказов», изданный её внучкой Люсиль Абгар.

Произведения

1. «Сьюзан»
2. «Правда о резне армян»
3. «Армянский вопрос»
4. «Армения, которую предали»
5. «Своим именем»
6. «Мир в Европе»
7. «Проблема мира»
8. «Мир и не мир»
9. «Большое зло»
10. «Ужасное проклятие»
11. «О глупости имперской Европы»
12. «Распятая Армения»
13. «Одинокий крестоносец»
14. «Империализм и закон»
15. «Из книги тысячи и одной истории: рассказы об Армении и её народе. 1892—1922»

Ссылки

• [armenianstudies.csufresno.edu/hye_sharzhoom/vol20/may66/writer.html Diana Apcar-Writer, Diplomat, Humanitarian]
• [www.noev-kovcheg.ru/mag/2011-01/2332.html Диана Ованес Абгар — доброй воли посол]

Отрывок, характеризующий Абгар, Диана

– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.