Абдуллаев, Микаил Гусейн оглы

Микаил Гусейн оглы Абдуллаев
Дата рождения:	19 декабря 1921(1921-12-19)
Место рождения:	Баку, Азербайджанская ССР, СССР
Дата смерти:	21 августа 2002(2002-08-21) (80 лет)
Место смерти:	Баку, Азербайджан
Гражданство:	СССР СССР→Азербайджан Азербайджан
Жанр:	Живопись Графика
Награды:
Звания:	Заслуженный деятель искусств Азербайджанской ССР (1955)

Микаил Гусейн оглы Абдуллаев (19 декабря 1921, Баку — 21 августа 2002, Баку) — азербайджанский живописец и график. Заслуженный деятель искусств Азербайджанской ССР (1955). Народный художник СССР (1963). Действительный член Академии художеств СССР (с 1988 года).

Жизнь и творчество

Учился в Азербайджанском художественном техникуме (1935-39) и Московском художественном институте им. В. И. Сурикова (1939-49) у С. В. Герасимова. Во время войны не был призван в армию благодаря заступничеству крупнейшего азербайджанского художника Азима Азимзаде перед первым секретарём ЦК КП Азербайджана Мирджафаром Багировым.

В творчестве художника преобладают лирические темы. Автор картин «Вечер» (1947), «Огни Мингечаура» (1948), «Строители счастья» (1951), «Индийская серия» (1957—1960), «Столетний резчик А. Бабаев» (1961), «Девушки Хачмаса» (1982), серии рисунков «За рекой Аракс» (1950), иллюстраций к эпосу «Китаби Деде-Коркут» (1956) и поэме «Лейли и Меджнун» (1958).

Творчество художника было тесно связано с литературой. Он создал портреты многих писателей, деятелей искусства. Среди них такие работы, как «М. Горький в 1928 году в Баку»(1950), «Узеир Гаджибеков» (1944), «Самед Вургун» (1944, 1959, 1975), «М. Ф. Ахундов»(1962), «Имадеддин Насими» (1973), «Пианист Ф. Бадалбейли» (1975).

Мозаичные рисунки работы Абдуллаева, изображающие героев «Хамсе» Низами Гянджеви (слева — «Хосров и Ширин», справа — «Семь красавиц»). Станция метро «Низами Гянджеви в Баку

Большой вклад внес художник и в книжную графику, в частности создал иллюстрации к произведениям Низами, Физули, Вагифа, М. Ф. Ахундова, Ашуг Алескера, М. Э. Сабира, Дж. Джаббарлы, Самеда Вургуна, Расула Рзы.

В 1956—1971 годах художник путешествует по Индии, Афганистану, Польше, Италии и др. странам. Создаёт портреты И.Ганди, Гуттузо, Моравиа, Манцу. В результате путешествий по Индии создаются такие произведения, как «Женщины Раджастана», «Бенгальские девушки». За живописный цикл «По Индии» в 1970 году индийское правительство наградило его золотой медалью и дипломом лауреата Международной премии имени Джавахарлала Неру..

М. Абдуллаев оформил зал станции метро «Низами Гянджеви», где он создал мозаичные панно на основе сюжетов произведений Низами и сам портрет Низами. Им также были оформлены гостиница «Апшерон» и дворец «Гюлистан».

Работы экспонировались на зарубежных выставках (Прага (1957), Пекин (1958), Брюссель (1958), Белград (1959), Париж (1960), Берлин (1963)).

Автор книги «Глазами бакинца» (1962).

Награды

• орден Ленина (09.06.1959)
• орден Октябрьской Революции (06.01.1972)
• орден Дружбы народов (21.12.1981)

Память

• На фасаде дома в Баку, в котором жил Микаил Абдуллаев установлена мемориальная доска с барельефом художника. Автором барельефа является азербайджанский художник Зейналабдин Искендеров.

Литература

• Выставка произведений азербайджанских художников - членов Академии художеств СССР. Каталог. - М.: Изобразительное искусство, 1982. - С. 5-24.

Ссылки

• Абдуллаев, Микаил Гусейн оглы // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• [tolgaandsons.ticaretcaddesi.com/index.php?mikayil-abdullayev,10,5 Творчество и картины Микаила Абдуллаева]
• [art-drawing.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=9:abdullaev-mika-huseyn&catid=2:biography&Itemid=167 АБДУЛЛАЕВ МИКАИЛ ГУСЕЙН ОГЛЫ Биографии]

Отрывок, характеризующий Абдуллаев, Микаил Гусейн оглы

Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.