Абдуллаев, Сейфулло
Поделись знанием:
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
| Абдуллаев Сейфулло тадж. Абдуллоев Сайфулло<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 20 августа 1936 — 1937 | |||
| Предшественник: | Урумбай Ашурович Ашуров | ||
| Преемник: | Александр Иосифович Фролов | ||
| |||
| ? — сентябрь 1937 | |||
| |||
| 1931 — апрель 1932 | |||
| апрель 1934 — август 1936 | |||
| |||
| сентябрь 1932 — январь 1934 | |||
| |||
| сентябрь 1932 — январь 1934 | |||
| Рождение: | 1899 Хорог, Памир, Российская империя | ||
| Смерть: | 1938 Москва, Московская область, РСФСР, СССР[1] | ||
| Партия: | РКП(б) | ||
| Военная служба | |||
| Годы службы: |  1916—1918 1919—1920
| ||
| Принадлежность: | Русская императорская армия Пограничные войска | ||
| Род войск: | Пограничные войска КГБ СССР | ||
| Звание: | не установлено | ||
| Награды: |
| ||
Сейфулло Абдуллаев тадж. Сайфулло Абдуллоев (1899, Хорог — 08.02.1938 г., Москва) — советский партийный, государственный и политический деятель, второй секретарь ЦК КП(б) Таджикистана (1936—1937), председатель Памирского областного революционного комитета (1924—1925), председатель Исполнительного комитета Совета Автономной области Горного Бадахшана (1925—1926), прокурор Горно-Бадахшанской автономной области, инструктор ЦК ВКП (б) при Мотовилихинском райкоме партии Пермского округа (1928), народный комиссар земледелия Таджикской ССР (1931—1932; 1934—1936), председатель ЦКК КП(б) Таджикистана и народный комиссар РКИ Таджикской ССР (1932—1934), народный комиссар промышленности Таджикской ССР (? — 09.1937), делегат XVII съезда ВКП(б) (26.01 — 10.02.1934), член ЦК и бюро ЦК КП(б) Таджикистана, член ЦИК Таджикской ССР[1][2][3][4][5].
Содержание
Биография
Сейфулло Абдуллаев родился в Хороге (ныне областной центр Горно-Бадахшанской автономной области (ГБАО) Республики Таджикистан) Ферганской области Российской империи на Памире, в семье земледельца, по национальности таджик. Учился в русско-туземной школе в Хороге (1912—1915):
В первой группе лучшими учениками были Шириншо Шотемуров, Азизибек Наврузбеков, Сайфулло Абдуллоев, Карамхудо Эльчибеков, Мародусейн Курбонусейнов. Начальник Памирского отряда (Шпилько Григорий Андреевич (1872—1936)) в своем рапорте от 15 октября 1912 года писал: «Обходительное обращение с детьми, хорошее питание и новизна школьной обстановки, очевидно, нравилось таджикам: школа стала пользоваться хорошей репутацией и желающих отправить своих детей в школу находилось достаточно»[6].
Служил в воинской части царской армии на Ишкашимском посту (абсолютная высота 2600 м.) на Памире (1916—1918). С 1919 по ноябрь 1920 года был помощником начальника партизанского отряда Памир[2][4]:
В 1921 году перешёл в Особый отдел Памирского отряда ВЧК, стал членом РКП(б) с января 1922 года, с сентября 1922 года — секретарь Исполнительного комитета Хорогского волостного Совета Ферганской области Туркестанской АССР, с января по август 1924 года — член Военно-политической тройки на Памире[2][4]. В одном из своих очередных писем на имя Президиума ТурЦик Шириншо Шотемур отмечает:В период ожесточенной борьбы с басмачеством население по собственной инициативе стало организовывать партизанские отряды. Основными организаторами Красных Памирских партизан (1919 г.) являлись Сайфулло Абдулло[7] …
«… Возможно ни в одной местности Советской Республики так особого значения и необходимости нахождения войсковой части не имеется, как на Памире, где уполномоченный ОГПУ являлся начальником отряда и членом Военно-политической тройки Памира»[8]
С 27 августа 1924 по 12 ноября 1925 года председатель Памирского областного революционного комитета, затем с ноября 1925 по октябрь 1926 года С. Абдуллаев председатель Исполнительного комитета Областного Совета Автономной области Горного Бадахшана[9][10], одновременно заведующий Организационным отделом Памирского партийного бюро ЦК КП(б) Узбекистана (с 1925 — 05.1926), с мая 1926 по 1928 года заведующий Агитационно-пропагандистским отделом Памирского областного партийного бюро ЦК КП(б) Узбекистана (кандидат в члены Оргбюро ЦК КП(б) Узбекистана по Таджикской области (1926-27)), одновременно Прокурор Горно-Бадахшанской автономной области (10.1927 — 3.09.1928)[11][2][4][3].
В 1928 году он поступает в распоряжение ЦК ВКП (б) и направляется на производственную работу в Уральский обком ВКП(б), где работал инструктором ЦК ВКП (б) при Мотовилихинском райкоме партии Пермского округа, Уральской области[3], по другим данным одновременно находился на производственной работе в Уральской области[2] для приобретение необходимых умений, опыта практической работы по совершенствовании организации управления промышленностью[4].
С октября 1929 по август 1930 года назначен ответственным секретарем Гиссарского окружного комитета КП(б) Узбекистана, одновременно выполнял обязанности заведующего Отделом кадров ЦК КП(б) Таджикистана (10.1929-1931), с начала 1931 по апрель 1932 года — народный комиссар земледелия Таджикской ССР, с апреля 1932 по январь 1934 года член Секретариата ЦК КП(б) Таджикистана по снабжению, одновременно с сентября 1932 по январь 1934 года выполнял обязанности председателя Центральной контрольной комиссии (ЦКК) КП(б) Таджикистана и обязанности народного комиссара Рабоче-крестьянской инспекции (РКИ) Таджикской ССР, с апреля 1934 по август 1936 года — вновь народный комиссар земледелия Таджикской ССР[2][4][3].
На V пленуме ЦК КП(б) Таджикистана 17 — 20 августа 1936 года Абдуллаев Сейфулло был избран вторым секретарем ЦК КП(б) Таджикистана и делегатом ХVII съезда ВКП(б)[5], по другим данным Абдуллаев Сейфулло одновременно работал народным комисcаром Народного комиссариата местной промышленности Таджикской ССР (? — 09.1937), где он проявил себя искусным организатором и управленцом по подъёму и хозяйственного возрождения промышленности в Таджикистане[12]. Сейфулло Абдуллаев неоднократно избирался членом ЦК и Бюро ЦК КП(б) Таджикистана, членом ЦИК Таджикской ССР[2][4][3].
Абдуллаев Сейфулло являлся одним из основателей Советской власти на Памире и в Таджикистане, молодой Советской республики[13][8][14]
Петров Никита Васильевич, доктор исторических наук — эксперт Комиссии Верховного Совета РФ по приему-передаче архивов КПСС и КГБ на государственное хранение (1991) так относится к этому факту:«Враги таджикского народа — буржуазные националисты, правые троцкисты, пробравшись на основные партийные и советские посты (Ходжибаев, Рахимбаев, Шотемор, Ширинов, Хасанов, Масаидов, Исмаилов, Абдуллаев, Максумов и др.), под прикрытием Ашурова и Фролова и по заданиям иностранных разведок всеми средствами скрывали успешный ход социалистического строительства Таджикистана, вредили в промышленности, в сельском хозяйстве, других областях хозяйственного и культурного строительства…»[15]
«Насколько я знаю, только Рахимбаев знал немецкий язык и один раз находился в зарубежной командировке. Остальные, кроме родного и русского, других языков не знали, за пределы страны не выезжали, были лишь в Москве. Как они могли сотрудничать с иностранными разведками?»[15]
Абдуллаев Сейфулло расстрелян 8 февраля 1938 года по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР, место захоронения — спецобъект НКВД «Коммунарка», Московской области (24-й километр Калужского шоссе, ныне — в черте города Москвы)[16]. Реабилитирован Военной коллегией Верховного суда СССР 29 декабря 1956 года, посмертно[12].
Награды
- Награждён орденом Трудового Красного Знамени одним из первых в Советском Союзе, свидетельство № 47[4][12]
Память
- На родине, на Памире, в Горно-Бадахшанской Автономной области, в Верхнем Хороге его имя присвоено Средней школе № 8 города Хорога;
- В 2004 году в Хороге был открыт памятник Сейфулло Абдуллаеву — бронзовый бюст на постаменте на главной площади, перед зданием Хукумата (правительства) ГБАО;
- В Хороге его имя носит одна из улиц и джамоат (микрорайон);
- В школе № 8 города Хорога, создан музей Сейфулло Абдуллаева.
Напишите отзыв о статье "Абдуллаев, Сейфулло"
Примечания
- ↑ 1 2 [stalin.memo.ru/regions/regi49.htm Москва-центр, РСФСР Московская область]. Общество "Мемориал". Проверено 20 мая 2016.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 [www.knowbysight.info/AAA/01171.asp Абдуллаев Сейфулло]. Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898—1991 knowbysight.info. Проверено 20 мая 2016.
- ↑ 1 2 3 4 5 [www.centrasia.ru/cnt2.php?st=1439460076 ТаджАССР-ССР, органы управления (1924-41 гг.)]. ЦентрАзия. Проверено 20 мая 2016.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.centrasia.ru/person2.php?st=1369874183 Абдуллаев Сайфулло]. ЦентрАзия. Проверено 23 мая 2016.
- ↑ 1 2 [www.knowbysight.info/2_KPSS/07913.asp Делегаты XVII-го съезда ВКП(б) 26.1 - 10.2.1934]. Справочник по истории Коммунистической партии и Советского Союза 1898 - 1991 knowbysight.info. Проверено 20 мая 2016.
- ↑ Искандаров Б. И., Юсупов Ш. [books.google.ru/books?hl=ru&id=3OYVAQAAMAAJ&dq=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2&focus=searchwithinvolume&q=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2 Русская школа на Памире]. — Душанбе: АН ТаджССР. Отд-ние обществ. наук, 1976. — №2 (84). — С. 14-20.
- ↑ Мотылев Я. С., Лысенко Е. [search.isbn.tj/books/6259-lysenko-e-soldaty-poryadka.html «Солдаты порядка Краткий очерк истории Таджикской милиции."]. — Душанбе: «Ирфон», 1967. — 146 с.
- ↑ 1 2 [www.konf.x-pdf.ru/18istoriya/152093-4-formirovaniya-razvitiya-organov-milicii-pamire-1917-1945-gg.php Формирование и развитие органов милиции на Памире (1917-1945 гг.) ...]. www.konf.x-pdf.ru. Проверено 23 мая 2016.
- ↑ [www.knowbysight.info/1_TADJ/05041.asp Абдуллаев Сейфулло — первый председатель Исполнительного комитета Областного Совета АОГБ в истории Советской власти на Памире]. Справочник по истории КПСС 1898—1991 knowbysight.info. Проверено 24 мая 2016.
- ↑ Масов Р. М. [books.google.ru/books?id=o2wjAQAAMAAJ&q=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2&dq=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjhlsmAtvHMAhXrHpoKHQ93BUwQ6AEIIjAB Очерки по истории Советского Бадахшана]. — Душанбе: Дониш, 1985. — С. 129. — 502 с.
- ↑ Кенджаев С. [books.google.ru/books?id=OpVFAQAAIAAJ&q=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2&dq=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjhlsmAtvHMAhXrHpoKHQ93BUwQ6AEINDAF Очерк истории прокуратуры Таджикистана]. — Душанбе: Фонд Кенджаева, 1995. — С. 33. — 214 с.
- ↑ 1 2 3 Аламшоев К. М. [faraj.com.tj/society/290-zhurnalist-popolnyaet-ryad-tadzhikskih-uchenyh-istorikov.html "Помир, 1937"]. — Душанбе: «Ирфон», 2012. — 352 с. — ISBN 978-99947-0-762-1.
- ↑ Джалилов Т.А. [www.konf.x-pdf.ru/18istoriya/152093-4-formirovaniya-razvitiya-organov-milicii-pamire-1917-1945-gg.php "На страже народных интересов"]. — Ташкент: Госиздат УзССР, 1963. — С. 46-47.
- ↑ Гулямов С. [books.google.ru/books?id=ghc4AQAAIAAJ&q=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2&dq=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2&hl=ru&sa=X&ved=0ahUKEwjhlsmAtvHMAhXrHpoKHQ93BUwQ6AEIHTAA Таджикская советская интеллигенция: история формирования и роста за годы Советской власти]. — Душанбе: «Ирфон», 1974. — 174 с.
- ↑ 1 2 Курбон Аламшоев. [old.news.tj/ru/newspaper/interview/kak-unichtozhali-vragov-naroda-v-tadzhikistane Как уничтожали врагов народа в Таджикистане]. «ASIA-Plus» (Душанбе, Таджикистан) (23 января 2012). Проверено 20 мая 2016. [www.webcitation.org/6hn3ExYBu Архивировано из первоисточника 26 мая 2016].
- ↑ Рублев Анатолий Дмитриевич. [samlib.ru/r/rublew_a_d/speobkomm.shtml Расстрельный спецобъект "Коммунарка"]. Журнал "Самиздат" (25 октября 2007). Проверено 20 мая 2016.
Ссылки
- Абдугафар А. М. [books.google.ru/books?hl=ru&id=ijLUAAAAMAAJ&dq=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2&focus=searchwithinvolume&q=%D0%A1%D0%B0%D0%B9%D1%84%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE+%D0%90%D0%B1%D0%B4%D1%83%D0%BB%D0%BB%D0%BE%D0%B5%D0%B2 “Из истории органов народного контроля в Таджикистане”]. — Душанбе: Дониш, 1972. — 151 с.
Отрывок, характеризующий Абдуллаев, Сейфулло
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.
Малаша, которую уже давно ждали ужинать, осторожно спустилась задом с полатей, цепляясь босыми ножонками за уступы печки, и, замешавшись между ног генералов, шмыгнула в дверь.
Отпустив генералов, Кутузов долго сидел, облокотившись на стол, и думал все о том же страшном вопросе: «Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Когда было сделано то, что решило вопрос, и кто виноват в этом?»
– Этого, этого я не ждал, – сказал он вошедшему к нему, уже поздно ночью, адъютанту Шнейдеру, – этого я не ждал! Этого я не думал!
– Вам надо отдохнуть, ваша светлость, – сказал Шнейдер.
– Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, – не отвечая, прокричал Кутузов, ударяя пухлым кулаком по столу, – будут и они, только бы…
В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.
Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
Категории:
- Родившиеся в 1899 году
- Умершие в 1938 году
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Хороге
- Родившиеся в Горно-Бадахшанской автономной области
- Умершие 8 февраля
- Казнённые в 1938 году
- Умершие в Москве
- Расстрелянные и похороненные на полигоне Коммунарка
- Персоналии:Горно-Бадахшанская автономная область
- Персоналии:Хорог
- Персоналии:Душанбе
- Члены КПСС
- Чекисты
- Председатели Горно-Бадахшанского облисполкома
- Делегаты XVII съезда ВКП(б)
- Члены ЦК компартий союзных республик СССР
- Министры Таджикской ССР
- Политики Таджикской ССР
- Политики СССР
- Репрессированные в СССР
- Расстрелянные в СССР
- Реабилитированные в СССР
- Посмертно реабилитированные
