Абдуллатиф-хан
| Абдуллатиф—хан узб. Abdullatif | ||
| ||
|---|---|---|
| 1540 — 1552 | ||
| Коронация: | 1540, Самарканд | |
| Предшественник: | Убайдулла-хан | |
| Преемник: | Навруз Ахмед-хан | |
| Рождение: | 1495 | |
| Смерть: | 1552 Самарканд | |
| Род: | Шейбаниды | |
| Отец: | Кучкунджи-хан | |
| Дети: | Сыновья: Абдаллсултан Гадайхан | |
Абдуллатиф-хан (узб. Abdullatif; 1495—1552) — шестой узбекский[1] правитель из династии Шейбанидов в Бухарском ханстве. Правил в 1540 — 1552 годах.
Биография
Сын Кучкунджи-хана Абдуллатиф-хан в 1537-1538 годах участвовал в походе Убайдулла-хана на Хорезм. В марте 1540 года, после смерти Абдулла-хана I, он пришёл к власти в Самарканде. Он не признал правителем государства Абдалазиз-хана, который объявил себя правителем Бухары. Так в государстве Шейбанидов возникло двоевластие: в Самарканде правил Абдуллатиф-хан, а в Бухаре сын Убайдуллы Абдаллазиз-хан.
У Абдулатиф-хана было два сына: Абдалсултан и Гадайхан.
Политика в области культуры
Абдулатиф-хан считался знатоком истории Мавераннахра и династии Шейбанидов. Он покровительствовал поэтам и учёным. Сам Абдулатиф-хан писал стихи под литературным псевдонимом Хуш[2].
При правлении Абдулатиф-хана в официальной документации использовался не только персидский, но и узбекский язык[3].
Смерть
Абдулатиф-хан скончался в Самарканде в 1552 году и был похоронен рядом с отцом в усыпальнице в Самарканде. К власти пришёл его родственник, губернатор Ташкентского владения Науруз Ахмед-хан, который был провозглашен ханом всех узбеков.
Напишите отзыв о статье "Абдуллатиф-хан"
Примечания
- ↑ Б. В. Норик. Роль шибанидских правителей в литературной жизни Мавераннахра XVI в.. — Спб: Рахмат-намэ, 2008. — С. 242.
- ↑ Б. В. Норик. Роль шибанидских правителей в литературной жизни Мавераннахра XVI в.. — Спб: Рахмат-намэ, 2008. — С. 233.
- ↑ Чехович О.Д. Из источников по истории Самарканда XV века. // Из истории эпохи Улугбека. — Ташкент, 1965. — С. 325.
Литература
- История Узбекистана. — 1993. — Т. 3.
- История Узбекистана в источниках. / Сост. Б.В. Лунин.. — Ташкент, 1990.
Отрывок, характеризующий Абдуллатиф-хан
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
