Абдулов, Гавриил Данилович

Гавриил Данилович Абдулов
Место рождения:	с. Красное, Смоленская губерния
Профессия:	актёр, театральный режиссёр
Театр:	Ферганский русский драматический театр; Тобольский драматичесикй театр
Роли:	В. И. Ленин
Награды:

Гаврии́л Дани́лович Абду́лов (25 марта [7 апреля] 1908, село Красное, Смоленская область — 24 февраля 1980, Фергана) — русский советский театральный деятель, режиссёр и актёр. Был художественным руководителем и главным режиссёром в ряде городов СССР. Создатель и руководитель русского драмтеатра в Фергане. Заслуженный артист РСФСР (1955); Заслуженный артист Узбекской ССР (1958); Заслуженный деятель искусств Каракалпакской АССР. Отец Народного артиста Александра Абдулова.

Биография

Родился 25 марта (7 апреля) 1908 года в селе Красное Смоленской области. Учился в институте кинематографии в Москве, который окончил в 1931 году. Непродолжительное время работал на кинофабрике Мосфильм. С 1932 работает актёром, художественным руководителем, режиссёром во многих театрах страны:

• 1932-33 в Алма-Ате
• 1933-35 в Уральске (Уральский русский драматический театр им. А. Н. Островского)
• 1935-37 в Сухуми.

С 1937 и до конца жизни, но со значительными перерывами, живёт и работает в Фергане. Его называют основателем, главным режиссёром и художественным руководителем русского драматического театра в этом городе., но он внёс вклад и в становлении узбекского театра в этом городе, участвуя в постановках.

Добровольцем участвовал в Великой Отечественной войне, капитан, командир 68-й отдельной гвардейской разведроты 67-й гвардейской стрелковой дивизии 6-й гвардейской армии 2-го Прибалтийского фронта, был пять раз ранен. На фотографиях носит орден Красной Звезды. В 1943 году вступил в ВКП(б).

В 1951—1956 покинул Фергану, был главным режиссёром Тобольского драматического театра. На этой должности он организовал празднование 250-летия театра, а 12.01.1956 получил звание Заслуженный артист РСФСР. При нём к зданию театра была пристроена башенка, придавшая театру особый облик, развивалась практика летних гастролей театра водным транспортом по Оби по отдалённым городам Западной Сибири, где ещё на началась нефтегазодобыча: Ханты-Мансийск, Октябрьский, Березово, Нарыкар, Салехард.

После 1956 года вернулся в Фергану, где получил звание Заслуженный артист Узбекской ССР (в 1958 году). Был художественным руководителем Мичуринского театра в 1962—1963 годах. Там он также играл на сцене, ставил спектакли, писал пьесы. Организовал мероприятия к 100-летию со дня рождения К. С. Станиславского. В творческой студии при театре он передавал свой опыт молодёжи.

Вернулся в Фергану. В конце 1960-х — начале 1970-х работал художественным руководителем театра в столице Каракалпакии Нукусе, за что получил звание Заслуженный деятель искусств Каракалпакской АССР. Снова вернулся в Фергану, где работал до пенсии и скончался 24 февраля 1980 года.

Был женат дважды. Первая жена Ольга и сын Юрий пропали без вести в Великую Отечественную войну. Второй раз женился после войны, после безуспешных поисков семьи. Жена — Людмила Александровна, работала в театре костюмером-гримером, во время войны потеряла мужа. Она родила Гавриилу Даниловичу двух сыновей, Владимира, в 1947 году в Фергане, и Александра, в 1954 году в Тобольске. В семье воспитывался и сын Людмилы Александровны от первого брака, Роберт Крайнов.

В честь Г. Абдулова названа одна из улиц Ферганы.

Творчество

В ферганском театре в репертуарном плане предпочитал ставить актуальные пьесы советской драматургии, играя в них центральные роли: в пьесе «Чудак» Афиногенова сыграл Бориса Волгина (1932), Чапаева в одноимённой постановке по Фурманову (1936), Костю Капитана в пьесе Погодина «Аристократы» (1936), «Русский вопрос» Симонова (1947), «Крылья» Корнейчука (1958). Г. Д. Абдулов сыграл В. И. Ленина в ряде спектаклей типичного для советских театров «ленинского» репертуара: «Человек с ружьём» (1939) и «Кремлёвские куранты» (1940—1948) Погодина; «Ленин в 1918 году» в пьесе Каплера и Златогоровой (1940), «Именем революции» Шатрова (1958).

Абдулов помогал развитию и узбекского ферганского театра, осуществив постановки: «На стальных путях» Атабекова (1939), «Пограничники» Билль-Белоцерковского (1938), «За Родину» Пулата (1939), «Песня жизни» Уигуна (1948).

В Тобольске Г. Д. Абдуловым ставятся пьесы Б. Лавренева «Разлом» Гоу и Д’Юссо «Глубокие корни»; к юбилею театра он поставил три спектакля: А. Корнейчука «Крылья», А. Афиногенова «Мать своих детей», И. Л. Робина «Гордость России». Пьеса московского драматурга И. Л. Робина прошла в Тобольске премьерным показом была посвящена знаменитому уроженцу Тобольска Д. И. Менделееву. В конце 1960 — начале 1970-х годов Абдулова приглашают из Ферганы в Нукус, центр Каракапакии, для художественного руководства каракалпакским театром, в котором в этот момент значительно обновился творческий состав. Перед театром ставились задачи создания каракалпакского национального репертуара, что вызывало трудности из-за малого числа национальных пьес. В соавторстве с Т.Бандиевым он инсценировал роман каракалпакского писателя Т.Каипберенова «Дочь каракалпака», постановка которой была осуществлена режиссёром Р.Торениязовым в 1967 году и считается значительным вкладом в национальную культуру.

Отрывок, характеризующий Абдулов, Гавриил Данилович

Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.