Абрамович, Игнатий Якимович

Игнатий Якимович Абрамович
польск. Ignacy Abramowicz
Принадлежность	Варшавское герцогство Варшавское герцогство Российская империя Российская империя
Род войск	армия
Годы службы	1809—1815 1827—1867
Звание	подполковник генерал-лейтенант
Сражения/войны	Австро-французская война; Отечественная война 1812 года; Русско-турецкая война (1828—1829); Польское восстание (1830)
Награды и премии
Связи	И. Ф. Паскевич

Игна́тий Яки́мович Абрамо́вич (польск. Ignacy Abramowicz; 29 июля 1793, Варшава — 4 июня 1867, там же) — генерал Российской империи, варшавский обер-полицмейстер.

Биография

Происходил из знатного польского шляхетского рода (герба Любич, по другим данным — герба Ястржембец). Получил домашнее образование, благодаря которому знал арифметику, географию и историю, владел русским, французским и итальянским языками.

В 1809—1815 годы служил в армии Варшавского герцогства: будучи 16-летним юношей, смог пройти через границу в австрийскую Подолию, где вступил в 13-й гусарский полк; 25.3.1811 года, после галицийской кампании, был произведён в подпоручики. С началом войны 1812 года со своим полком вступил в Литву и вскоре с Домиником Монюшко и своим братом Николаем сформировал полк конных стрелков (позднее — 21-й полк конных стрелков), в котором 14.9.1812 стал майором и через 9 дней — подполковником. Участвовал в боях 1813 и 1814 годов, удостоен орденов.

Некоторое время жил во Франции, где женился на баронессе Matylda de Mayllan (? — 1858). Вернувшись в Польшу, 16.12.1815 вышел в отставку, после чего жил в Вильне, где основал в 1818 году масонскую ложу «Школа Сократа».

13 марта 1827 года принят в русскую армию прапорщиком Серпуховского уланского полка, что вызвало широкое возмущение в польском обществе, в том числе презрительную оценку Мицкевича.

Участвовал в русско-турецкой войне 1828—1829 годов, за боевые подвиги, в частности, при взятии Карса, удостоен орденов; произведён в поручики, затем в ротмистры. Будучи вначале в немилости у И. Ф. Паскевича, происками втёрся к нему в доверие, «…занимался ложными доносами»; И. Я. Абрамовичу приписывается роль в опале начальника штаба Паскевича графа Д. Е. Остен-Сакена; о его трусости и наушничестве говорит М. И. Пущин в своих воспоминаниях.

С 15 декабря 1829 по 1833 год служил адъютантом у графа И. Ф. Паскевича. В 1830 году переведён в лейб-гвардии уланский полк, участвовал в боевых действиях на Кавказе. В польской войне 1831 года, в частности, преследовал отступавших до прусской границы, за что был награждён «почётным знаком».

С 4 сентября 1835 года, при содействии Ф. И. Паскевича, командовал Варшавским дивизионом жандармерии с одновременным производством в полковники. 1.1.1844 произведён в генерал-майоры, 6.12.1853 — в генерал-лейтенанты. В 1844—1851 и 1861—1862 годах — обер-полицмейстер Варшавы; в 1854—1862 годы — генерал-полицмейстер армии, действующей в Царстве Польском.

Соотечественники заслуженно ненавидели его за злоупотребления; «идеальный шпион» (по определению российского мемуариста), типичный образец ренегата эпохи Паскевича, И. Я. Абрамович, напуганный в 1861 году враждебными демонстрациями молодёжи в Варшаве, попросил отставку, однако, с сохранением зарплаты; учитывая общественное мнение, наместник А. Н. Лидерс принял отставку 17.1.1862.

Одновременно возглавлял Управление императорскими дворцами в Царстве Польском (1839—1867) (в том числе заведовал Лазенковским и Бельведерским дворцами в Варшаве в 1855—1866), управлял Ловичским княжеством (1851—1859), был также председателем Дирекции Варшавских государственных театров (1842—1862).

С 1858 года как главнозаведующий конторой Лазенковского дворца участвовал в покупке померанцев для оранжереи Таврического дворца. Составив подробную опись с расчётом издержек, он последовательно добивался очередных затрат (50000 р. — чтобы возвести новое здание для растений в Лазенковском дворце; 60000 р. — для замены кадок и испорченных растений; сумма для сооружения особенных возов, чтобы доставить деревья в Данциг; сумма для постройки новых кораблей; сумма на строительство железной дороги, так как перевозка по морю оказалась якобы невозможной; сумма на перестройку оранжерей Таврического дворца), но померанцы за 8 лет так и не были доставлены в Петербург и в 1866 году были размещены в Лазенковском дворце.

Был состоятельным человеком, владел недвижимостью в Ворнянах, которая при разделе в 1811 году досталась его брату Николаю, после смерти которого в 1835 году перешла к нему по наследству. Занимая одновременно несколько должностей, получал по каждой из них денежное содержание (например, как управляющий дворцами — 2000 рублей, управляющий театром — 1500 рублей, обер-полицмейстер Варшавы — 3750 рублей, управляющий Ловичским княжеством — 3000 рублей).

Умер бездетным в Варшаве; похоронен в Вильне.

Семья

Отец — Иоахим Абрамович (польск. Joachim Abramowicz; 1750 — ?).

Жена — баронесса Matylda de Mayllan (? — 1858).

Награды

в армии Варшавского герцогства

• орден «Virtuti Militari» 4-й степени
• кавалер ордена Почётного легиона (10.8.1813)
• офицер ордена Почётного легиона (5.11.1813)

в Русской императорской армии

орден Святой Анны 3-й степени с бантом (1828) орден Святого Владимира 4-й степени с бантом (1828) столовых денег по 2000 руб. с 1835 г. (1836) знак Virtuti Militari 4-й степени (1838) орден Святого Владимира 3-й степени (1838) 1500 десятин земли (1841) единовременно 150 червонцев (1844) орден Святого Станислава 1-й степени (1845) табакерка с вензелем Императора (1846) орден Святой Анны 1-й степени с мечами (1849) орден Святого Георгия 4-й степени за 25 лет выслуги (26.11.1849) знак отличия беспорочной службы «XX лет» (1850) Императорская корона к ордену Святой Анны 1-й степени с мечами (1851) табакерка с бриллиантами и вензелем Императора (1852) орден Святого Владимира 2-й степени с мечами (26.5.1856) орден Белого Орла (1860)

иностранные австрийский орден Железной Короны 1-й степени (1849) золотая табакерка с бриллиантами и вензелем Императора Австрийского (1850) табакерка с бриллиантами и вензелем Императора Австрийского (1853) большой крест нидерландского ордена Дубовой короны (1854) саксен-веймарнский орден Белого Сокола (1859) прусский орден Красного орла 1-й степени (1860).

Литература

• [vivaldi.nlr.ru/ab000000289/view#page=12 Генерал-лейтенанты] // Список генералам и гражданским чинам первых четырех классов, служащим в Царстве Польском, по старшинству в чинах. — Варшава: Тип. О. Унгера, 1860. — С. 6—7.
• Mościcki H. [www.kresy.pl/kresopedia,postacie?zobacz/ignacy-abramowicz Abramowicz Ignacy] (польск.) // Polski Słownik Biograficzny. — Kraków, 1935. — T. 1. — S. 12-13.

Ссылки

• [www.regiment.ru/bio/A/74.htm Абрамович Игнатий Акимович]. Русская императорская армия. Проверено 11 августа 2015.
• Minakowski M. J. [www.sejm-wielki.pl/b/1.19.45 Ignacy Abramowicz h. Jastrzębiec (odm.) (ID: 1.19.45)] (польск.). Genealogia Potomków Sejmu Wielkiego. sejm-wielki.pl (2002—2014). Проверено 11 августа 2015.
• [encyklopedia.pwn.pl/haslo/Abramowicz-Ignacy;3865235.html Abramowicz Ignacy] (польск.). Encyklopedia PWN. Проверено 12 августа 2015.

Отрывок, характеризующий Абрамович, Игнатий Якимович

Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?