Абрамов, Николай Фёдорович

Николай Фёдорович Абрамов
Род деятельности:	советский разведчик
Дата рождения:	1909(1909)
Место рождения:	Варшава, Российская империя
Гражданство:	Российская империя Российская империя, СССР СССР
Дата смерти:	1943(1943)
Место смерти:	Одесса, СССР
Отец:	Абрамов, Фёдор Фёдорович

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Никола́й Фё́дорович Абра́мов (1909 − 1943) — советский разведчик.

Биография

Родился в 1909 году в Варшаве в семье полковника (впоследствии — генерала) Фёдора Абрамова, участника Русско-японской и Первой мировой войн. В Гражданскую войну Фёдор Абрамов сражался против красных в рядах Вооруженных сил Юга России, командовал одним из донских казачьих корпусов, разгромленных в 1919 году конницей Буденного. После окончательного поражения белых, перед тем как покинуть Родину, Федор Абрамов тайно приехал проститься с семьей в Ржев, где в то время проживали его мать, жена и сын. Генерал решил вывезти двенадцатилетнего Николая из Советской России, однако бабушка, с которой Николай в то время жил, наотрез отказалась отпускать внука в чужую страну.

После окончания в 1926 году семилетки Николай Абрамов работал чернорабочим, в 1929 был призван на военную службу и направлен на Черноморский флот. После окончания водолазной школы в Балаклаве получил назначение в Экспедицию подводных работ особого назначения (ЭПРОН) при ОГПУ, принимал непосредственное участие в поисках и подъеме потопленных во время Гражданской войны кораблей и судов. В ходе одной из таких операций при расчленении корпуса затонувшего крейсера был серьёзно контужен взрывной волной, после чего дисквалифицирован как водолаз. В 1930 году Николай Абрамов стал сотрудником Иностранного отдела ОГПУ, прошёл соответствующую подготовку с учетом будущей заброски в Болгарию и получил оперативный псевдоним Ворон.

С помощью ИНО устроился матросом на торговое судно, с которого в сентябре 1931 «бежал» в Гамбурге, после чего внедрился в белоэмигрантские круги. Разыскал своего отца, который в чине генерал-лейтенанта возглавлял в Софии 3-й (балканский) отдел РОВС. Николай Абрамов создал работоспособную группу, которая полностью контролировала деятельность основных белоэмигрантских организаций в Болгарии. Существенную помощь разведчику оказывали, в частности, его жена Наталья и тёща, Александра Семёновна, которая работала врачом-стоматологом. Кабинет и квартира Александры Семёновны находились в особняке, располагавшемся неподалеку от помещения филиала РОВС. В двадцатые годы она приехала с малолетней дочерью Наташей из СССР в Болгарию к мужу, случайно оказавшемуся в эмиграции в годы Гражданской войны и получившему болгарское подданство. К сожалению, затем брак распался. Александра Семеновна считала свой отъезд из Советского Союза ошибкой и надеялась когда-нибудь вернуться домой. Генерал Абрамов, который поддерживал с Александрой Семеновной дружеские отношения, познакомил её и Наталью со своим сыном, и весной 1933 года молодые люди сыграли свадьбу. Николай Абрамов, пользуясь симпатией тёщи к Советскому Союзу, привлёк её и жену к разведывательной работе. Советская разведка начала использовать в качестве явки квартиру Александры Семёновны. Время от времени в ней появлялись приезжавшие в Софию из стран Западной Европы связные, через которых передавались в Центр важные сведения.

Заняв постепенно довольно заметное положение в балканском филиале РОВС, Ворон получил доступ к ценной информации о всей этой организации. С 1935 года, после установления дипломатических отношений между Болгарией и СССР, связь Ворона с Центром стала регулярной. Постоянный контакт с разведчиком поддерживал руководитель легальной резидентуры НКВД в Софии — атташе советского посольства В. Т. Яковлев.

Ворон сумел войти в доверие к капитану Александру Браунеру, начальнику контрразведки РОВС, бывшему одновременно начальником отделения болгарской политической полиции. Выходец из старой русской эмиграции, Браунер нередко обращался к Ворону за консультациями по «советским вопросам». Браунер имел непосредственное отношение к подготовке и заброске в СССР террористов и диверсантов, и советы бывшего советского гражданина были, как он считал, весьма полезны для боевиков. Ворон давал им такие консультации непосредственно перед отправкой на задание. Его авторитет был настолько высок, что в Софию теперь направлялись на окончательную «шлифовку» боевики из других филиалов РОВС — из Парижа и Хельсинки. Естественно, данные на этих людей Центр получал без промедления. В частности, Ворон проинформировал Центр о готовящемся покушении на советского посла в Болгарии Раскольникова, а также добыл и передал фотокопию детального плана этой операции. После этого, в середине 1937 года руководство софийского отделения РОВС пришло к выводу о возможной связи Николая Абрамова с советской разведкой и начало его активную разработку. А после того как из Парижа пришла весть о таинственном исчезновении руководителя РОВС генерала Миллера (похищенного сотрудниками НКВД), Ворон был арестован по подозрению в причастности к похищению. Через неделю его выпустили из тюрьмы и предложили покинуть Болгарию. В газетах было сообщено, что «Николай Абрамов с женой высылаются из страны». Браунер распорядился ликвидировать Николая Абрамова при переходе границы, о чём стало известно советской резидентуре. Было решено подкупить сопровождающих. Это удалось, и супруги благополучно прибыли в Париж. В Париже Абрамовым вручили новые документы, и они выехали в Советский Союз. Возвратившись на Родину, Николай Фёдорович Абрамов и его супруга Наталья работали в Управлении НКВД по Воронежской области.

С начала Великой Отечественной войны Николай Абрамов неоднократно обращался к руководству НКВД с просьбой послать его на фронт. Однако ему предложили выехать в составе разведывательно-диверсионной группы чекистов на подпольную оперативную работу в оккупированную немецко-румынскими войсками Одессу в распоряжение уже находившегося там сотрудника центрального аппарата НКВД резидента-нелегала В.Молодцова. В Одессе Николай Абрамов участвовал в диверсионных и других боевых операциях. Последнее письмо от него, адресованное жене и тёще, было датировано 11 сентября 1941 года. Погиб в 1943.

Литература

• Энциклопедия секретных служб России / Автор-составитель А.И.Колпакиди. — М.: АСТ, Астрель, Транзиткнига, 2004. — С. 418. — 800 с. — ISBN 5-17018975-3.

Отрывок, характеризующий Абрамов, Николай Фёдорович

Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…