Пайс, Абрахам

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Абрахам Пайс»)
Перейти к: навигация, поиск
Абрахам Пайс
Abraham Pais
Место рождения:

Амстердам, Нидерланды

Научная сфера:

теоретическая физика

Место работы:

Утрехтский университет
Институт Нильса Бора
Институт перспективных исследований
Рокфеллеровский университет

Альма-матер:

Амстердамский университет
Утрехтский университет

Научный руководитель:

Джордж Уленбек
Леон Розенфельд

Известен как:

один из авторов представлений о странности и смешанных состояниях частиц, автор терминов «лептон» и «барион»

Абрахам Пайс (англ. Abraham Pais; 19 мая 1918, Амстердам — 28 июля 2000, Копенгаген) — американский физик-теоретик и историк науки голландского происхождения. Научные работы Пайса посвящены вопросам ядерной физики, физики элементарных частиц, квантовой теории поля: в числе его основных достижений идея ассоциативного рождения странных частиц, теория смешанных состояний частиц и их осцилляций, он также ввёл термины «лептон» и «барион». Пайс является автором ряда работ по истории физики, в том числе популярных биографий Эйнштейна, Бора и Оппенгеймера.





Биография

Детские и юношеские годы (1918—1939)

Абрахам (Брам) Пайс родился в Амстердаме в еврейской семье. Его отец, Исайя «Жак» Пайс (Isaiah «Jacques» Pais), происходивший из сефардов, работал школьным учителем и затем директором двух школ, одна из которых была сефардской; мать, Кати ван Клиф (Kaatje «Cato» van Kleeff), оставила работу учительницы после выхода замуж. Второй ребёнок в семье, Анни (Annie), родился через 2,5 года после Абрахама. Будущий учёный рос в религиозной атмосфере, однако, по его собственному признанию, потерял веру примерно в девятилетнем возрасте; тем не менее он всегда ощущал своё еврейское происхождение и не считал его связанным с принадлежностью к определённой религии. В юности Абрахам состоял в Голландской сионистской молодёжной организации, через которую познакомился с Тинеке Бухтер (англ. Tineke Buchter); они были едва ли не обручены, однако его семья не могла принять её, так как она была нееврейка («шикса»). Юный Пайс увлекался литературой и музыкой, часто посещал Консертгебау и даже одно время хотел стать дирижёром[1].

В 1935 году Пайс поступил в Амстердамский университет и обучался там точным наукам. Его желание стать учёным окрепло зимой 1936—1937 года, когда Георг Уленбек, тогда профессор в Утрехте, прочитал в Амстердаме несколько приглашённых лекций, посвящённых современным проблемам физики. В феврале 1938 года Пайс получил степень бакалавра и намеревался продолжить обучение в области теоретической физики. Он убедил Уленбека взять его к себе аспирантом и стал ездить заниматься в Утрехт. Следующей осенью Уленбек отбыл в Америку, предварительно познакомив Пайса с Хендриком Крамерсом и Хендриком Казимиром. Весной 1939 года, по возвращении Уленбека, Пайс изучал теорию электронов и позитронов, а также явление деления ядер, открытое незадолго до этого[2]. По позднему признанию Пайса, именно Уленбек научил его пользоваться математическим аппаратом теоретической физики; в этой связи он писал: «Я пришёл к убеждению, что теоретик никогда не может знать математику достаточно хорошо, хотя, как это ни парадоксально, он легко может знать слишком многое из неё»[Комм 1]. В августе 1939 года Уленбек вновь покинул Утрехт, на этот раз окончательно, однако перед отъездом устроил своего ученика на место ассистента, которое стало его первой оплачиваемой работой. Новым научным руководителем Пайса стал Леон Розенфельд[3].

Годы войны (1939—1945)

Осенью 1939 года началась Вторая мировая война, однако в первые её месяцы жизнь в Голландии шла своим чередом. 22 апреля 1940 года Пайс сдал экзамен на получение степени магистра. Спустя несколько недель, в мае 1940 года, войска нацистской Германии оккупировали Нидерланды; оккупационные власти сразу же принялись вводить новые ограничения для еврейского населения. В частности, евреям было запрещено занимать академические позиции и вообще быть на государственной службе; протесты против этих ограничений привели в ноябре к закрытию Лейденского университета. Таким образом, Пайс больше не мог официально занимать свою ассистентскую должность, однако Розенфельд, к тому времени прибывший в Утрехт, назначил на этот пост другого человека с тайным условием, что тот будет отдавать часть заработной платы Пайсу. С каждым днём права еврейского населения всё больше ограничивались; вскоре был наложен запрет и на получение евреями докторских степеней: один из немецких декретов устанавливал крайний срок — 14 июля 1941 года. Тем не менее, под руководством Розенфельда Пайс написал диссертацию и защитил её за 5 дней до этой даты[4].

Тем временем положение евреев ухудшалось, в 1942 году они были переселены в гетто, им было предписано носить на одежде жёлтые звёзды, начались отправки в концентрационные лагеря. Сестра Пайса Анни была убита отравляющими газами в лагере Собибор в июне 1943 года, его родители чудом выжили. После первых депортаций, в конце 1942 года, Абрахам решил скрываться (по-голландски такого человека называли onderduiker). Ему помогала Тинеке и другие друзья, он достал себе фальшивое удостоверение личности и готовился к продолжительной жизни в замкнутом пространстве. С марта 1943 года Пайс прятался на чердаке одного дома; здесь он устроил себе укрытие за панелью фальшивой стены, куда он мог залезть в случае опасности. В этот период он посвящал своё время занятию физикой и чтению, его тайно посещали Тинеке и Крамерс, с которым он мог обсуждать научные проблемы (в особенности их интересовала задача о собственной энергии электрона в квантовой теории поля). После облавы в ноябре 1943 года Пайс покинул это место, сменил несколько убежищ, тяжёлой зимой 1944—1945 года страдал от голода. После войны он, стремясь всё забыть, сжёг дневник, который вёл в это время; впоследствии он сожалел об этом поступке[5].

В марте 1945 года в результате облавы Пайс всё же был схвачен гестапо и помещён в тюрьму. Тинеке сообщила об этом Крамерсу, который написал Вернеру Гейзенбергу письмо с просьбой о помощи. Гейзенберг ответил, что ничего не может сделать. Тем не менее, в конце апреля Тинеке отправилась к одному из полицейских начальников, показала письмо Крамерса и объяснила, что заключённый является всего лишь аполитичным учёным. Это сработало: Пайс был отпущен; его товарища, который также был арестован в том убежище, расстреляли. 8 мая канадские войска вошли в Амстердам, формально завершив освобождение страны от нацистской оккупации[6].

Послевоенные годы. Принстон (1945—1963)

В июне 1945 года Пайс вновь стал ассистентом Розенфельда в Утрехте и начал готовить к публикации свои результаты, как содержавшиеся в его докторской диссертации, так и полученные позже, во время жизни в подполье. Он также начал деятельность популяризатора науки, когда после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки по просьбе одного из изданий написал статью о ядерном оружии. Тем не менее, он хотел покинуть страну, чтобы продолжить работу в другом месте и немного притупить воспоминания о пережитом в годы войны. По рекомендации Розенфельда Пайс получил приглашение от Нильса Бора провести некоторое время в Копенгагене, а также от Вольфганга Паули, который тогда работал в Принстоне. В январе 1946 года Абрахам прибыл в датскую столицу в качестве одного из первых послевоенных молодых сотрудников Института теоретической физики, а уже в сентябре отплыл на корабле в Нью-Йорк для участия в первом послевоенном собрании Американского физического общества. 22 сентября 1946 года он прибыл в Принстонский институт перспективных исследований и, хотя Паули уже уехал в Европу, остался здесь работать. Вскоре молодой физик познакомился здесь с такими крупными учёными, как Поль Дирак, Альберт Эйнштейн и Джон фон Нейман, и стал свидетелем дискуссий между Бором и Эйнштейном по фундаментальным вопросам квантовой механики; сам Пайс в течение ряда лет регулярно обсуждал с Эйнштейном эти проблемы[7]. В начале июня 1947 года Абрахам принял участие в знаменитой конференции на острове Шелтер Айленд (Shelter Island Conference), которая сыграла значительную роль в разрешении затруднений, стоявших перед квантовой электродинамикой[8].

Роберт Оппенгеймер, который в апреле 1947 года стал директором Института перспективных исследований, предложил Пайсу остаться. В 1949 году последний получил постоянную позицию, а спустя два года стал полным профессором (лишь третьим в Институте после Эйнштейна и Оппенгеймера). Директор обладал крутым нравом и мог довести до слёз любого докладчика, однако Пайс был одним из немногих, кто умел противостоять ему. По свидетельству Фримена Дайсона, который в то время также работал в Институте, Пайс обладал «спокойным и твёрдым характером, очевидно, способным без труда сопротивляться выходкам Оппенгеймера»[Комм 2]. Пайс был известен среди коллег внимательным отношением к людям, многие приходили к нему рассказать о своих проблемах. В другом месте Дайсон называет его «домашним психиатром институтского сообщества»[Комм 3] и продолжает: «Сам имея такие глубокие эмоциональные шрамы, он был необычайно чувствителен к чужим проблемам»[Комм 4]. В первые годы после переезда в Америку Пайса мучила душевная травма, полученная во время войны; ему снились кошмары, в которых убивали других или его самого. Это побудило его в 1948 году начать курс психоаналитического лечения у доктора Теодора Рейка (англ. Theodor Reik), ученика Зигмунда Фрейда. Сеансы помогли пациенту; позже Рейк описал этот случай в своих работах (без упоминания имени Пайса)[9].

В 1953 году Пайс предпринял кругосветное путешествие, во время которого познакомился с искусством и литературой ряда стран. По возвращении он приобрёл квартиру в Гринвич-Виллидж, чтобы быть ближе к социальным и культурным событиям. Вскоре учёный принял американское гражданство, а 15 декабря 1956 года женился на модели Лайле Этвилл (Lila Atwill). В июне 1958 года у них родился сын Джошуа, ставший впоследствии актёром (Josh Pais)[10]. В январе 1960 года скончался отец учёного; часть этого года Пайс провёл в Европе, работая в ЦЕРНе. В это время он увлёкся альпинизмом и совершил восхождение на Монблан. Возвратившись в Америку, в следующем году Пайс разошёлся с женой, которая страдала расстройством психики (у неё случались приступы беспомощности). В 1962 году, пока шёл процесс развода, он некоторое время жил в Рино[11].

Рокфеллеровский университет. Историк науки (1963—2000)

В 1963 году Пайс, почувствовав недостаток мотивации на старом рабочем месте, решил покинуть Институт перспективных исследований и, по предложению Уленбека, перешёл в Рокфеллеровский университет, где возглавил теоретическую группу[12]. В 1975 году учёный женился во второй раз — на Саре, преподавателе французского в Принстоне, однако спустя десять лет они расстались и вскоре развелись. В 1976 году Пайсу предложили занять пост директора в Институте перспективных исследований, но он отказался[13]. В 1981 году он получил звание почётного профессора (Detlev W. Bronk professor emeritus) в Рокфеллеровском университете. В октябре 1985 года, во время празднования столетнего юбилея Нильса Бора, Пайс познакомился в Копенгагене с Идой Николайсен (дат. Ida Nicolaisen), доцентом антропологии Копенгагенского университета. В марте 1990 года они поженились[14].

Постепенно Пайс уделял всё больше внимания истории науки. Этому способствовали его интерес к истории и литературе, личное знакомство со многими крупными учёными, его страсть к писательству. После смерти Оппенгеймера в 1967 году Пайсу предложили написать биографию его бывшего начальника, однако он ещё был слишком занят научными исследованиями, чтобы посвятить достаточное количество времени новому занятию[15]. После того, как его пригласили сделать доклад на конференции в честь столетия Эйнштейна, Пайс задумал написать полновесную биографию великого учёного. Этот проект завершился публикацией книги ‘Subtle is the Lord…’ (в русском переводе — «Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна»), которая заслужила признание читателей и критиков и была удостоена Национальной книжной премии (англ. National Book Award) в 1983 году. Книга была переведена на 15 языков и принесла автору международную славу. В 1986 году вышла книга Пайса Inward Bound, посвящённая развитию физики элементарных частиц в XX столетии. В 1991 году была опубликована биография Нильса Бора, в 1994 — ещё одна книга об Эйнштейне, а в 1997 — автобиография под названием A Tale of Two Continents. В 2000 году был издан сборник статей «Гении науки» (The Genius of Science) — своеобразная «портретная галерея» учёных, с которыми Пайс был лично знаком (Эйнштейна, Бора, Уленбека, Крамерса и других). Биография Оппенгеймера, над которой Пайс работал многие годы и которая так и не была закончена, вышла после смерти автора, в 2006 году, с дополнениями, внесёнными историком Робертом Кризом (англ. Robert P. Crease)[16]. По словам Криза,

«В своих биографических сочинениях Пайс демонстрирует подлинное искусство и мастерство в прохождении сложным путём тех, кто стремится обеспечить как детальное описание научных открытий, так и создание полнокровного образа людей, которые их совершили. Он пишет в некотором смысле беспечно и, возможно, даже с осознанным равнодушием к стандартным историческим исследованиям».

Crease R. P. Abraham Pais // Biogr. Mems Nat. Acad. Sci. — 2011. — P. 28.

После выхода на пенсию (1988) часть времени Пайс проводил в Институте Нильса Бора. В июне 2000 года, после одной из публичных лекций в Голландии, учёный перенёс сердечный приступ; он скончался несколько недель спустя в Копенгагене, где и был похоронен. В 2005 году Американское физическое общество учредило Премию Абрахама Пайса в области истории физики (англ. Abraham Pais Prize for History of Physics)[17].

Научная деятельность

В первых послевоенных работах Пайс обратился к проблеме собственной энергии электрона в квантовой электродинамике, предложив новую схему устранения расходимостей за счёт введения дополнительных полей. При этом бесконечные вклады в собственную энергию частицы, порождаемые различными полями, могут скомпенсировать друг друга. В конкретном случае электрона Пайс в дополнение к обычному электромагнитному взаимодействию ввёл нейтральное короткодействующее векторное поле, так что при определённых условиях собственная энергия электрона, взаимодействующего с этим новым полем, оказывалась конечной. Вскоре, однако, стало ясно, что эта гипотеза несовместима с другими требованиями полевой теории, хотя и сыграла стимулирующую роль в дальнейшем развитии этой области физики[18]. Тем не менее, Пайс использовал эту свою идею для оценки разницы масс протона и нейтрона[19]. Во время краткосрочного пребывания в Копенгагене Пайс в сотрудничестве с Кристианом Мёллером разрабатывал теорию, согласно которой элементарные частицы объединялись в семейства, что можно было использовать для оценки разности масс этих объектов. Хотя эта попытка в целом оказалось неудачной, поскольку не позволяла включить информацию о новых частицах, которые открывались экспериментаторами, авторы работы предложили ныне общеупотребимый термин «лептон» для характеристики таких лёгких частиц, как электрон и мюон[20].

В послевоенные годы исследования космических лучей привели к открытию ряда новых элементарных частиц. Некоторые из этих частиц обладали неожиданно высокими значениями времени жизни, что не находило теоретического объяснения; такие частицы получили название «странных», или V-частиц, поскольку треки, которые они оставляли в камере Вильсона, напоминали букву V. К началу 1950-х годов были получены надёжные свидетельства существования таких частиц, поэтому Пайс решил заняться разгадкой их тайны. В процессе работы над проблемой он впервые пришёл к идее о том, что возможно существование правил отбора (и, соответственно, законов сохранения), которые выполняются для одних взаимодействий и нарушаются для других. Применительно к странным частицам это означало, что только па́ры таких частиц могут вступать в сильные взаимодействия, тогда как поодиночке они взаимодействуют слабо. Другими словами, странные частицы могут рождаться в столкновениях обычных частиц только па́рами. Это явление, получившее название ассоциативного рождения (associated production) странных частиц, было описано Пайсом в 1952 году и позволило объяснить некоторые их свойства; в частности, большие времена жизни были следствием невозможности их распада за счёт сильных взаимодействий. Эта идея была подтверждена спустя год в экспериментах на Космотроне, крупном ускорителе в Брукхейвенской национальной лаборатории[21].

В 1952 году Пайс начал в сотрудничестве с Ресом Йостом (англ. Res Jost) развивать представления о связи правил отбора и симметрий в теории элементарных частиц с теорией групп. Обобщая группу изоспина, использовавшуюся в ядерной физике, они попытались построить симметрию более высокого порядка, которая также включала бы свойства странных частиц. Эта деятельность сблизила Пайса с Мюрреем Гелл-Манном, который также занимался применением групповых методов к описанию семейств частиц. Их совместная работа 1954 года уже содержала идею нового квантового числа, сохранение которого выполняется в сильных и нарушается в слабых взаимодействиях. Однако явным образом оно было введено Гелл-Манном в 1956 году и получило название «странности». К тому времени лёгкие странные частицы получили название К-мезонов, или каонов, тогда как тяжёлые стали называть гиперонами. В 1955 году Пайс ввёл термин «барион» для обозначения тяжёлых частиц (как нуклонов, так и гиперонов)[22].

В 1955 году совместно с Гелл-Манном Пайс ввёл представление о смешанных состояниях нейтральных каонов, которые представляют собой суперпозицию каона <math>\mathrm{K^0}</math> и антикаона <math>\mathrm{\bar{K}^0}</math>. Эти два смешанных состояния (<math>\mathrm{K_S}</math> и <math>\mathrm{K_L}</math>) должны обладать различными временами жизни, причём из эксперимента была известна лишь частица <math>\mathrm{K_S}</math> с коротким временем жизни. Пайс, который работал консультантом в Брукхейвенской лаборатории, представил там полученные результаты; вскоре существование состояния <math>\mathrm{K_L}</math> было экспериментально подтверждено сотрудниками лаборатории. Другим следствием теории Пайса и Гелл-Манна было то, что соотношение между компонентами суперпозиции может меняться по мере распространения пучка частиц, что приводит к возникновению эффектов осцилляции и регенерации состояний, когда <math>\mathrm{K_L}</math> переходит в <math>\mathrm{K_S}</math> и обратно. Вместе с Орестом Пиччиони (англ. Oreste Piccioni) Пайс теоретически изучил эти эффекты, позволяющие лучше понять поведение нейтральных каонов. В 1961 году Ричард Фейнман назвал открытие смешанных состояний частиц «одним из величайших достижений в теоретической физике»[Комм 5]; сам Пайс считал его своей лучшей работой. Уже в 1956 году исследование каонов привело к предсказанию Янгом и Ли нарушения чётности в слабых взаимодействиях, что вскоре нашло подтверждение в эксперименте[23]. В заметке, приуроченной к присуждению им Нобелевской премии, Леон Розенфельд писал:

«Будет уместным вспомнить о том, что именно изыскательное стремление Пайса проанализировать инвариантные свойства элементарных частиц дало начальный толчок тем теоретическим разработкам, кульминацией которых явилось открытие Ли и Янга».

— Цит. по Пайс А. Тзундао Ли и Чженьин Янг // Гении науки. — М.: ИКИ, 2002. — С. 221.

Среди прочих результатов Пайса, полученных в 1950-е годы, разработка принципов экономии констант (1954) и иерархии взаимодействий (1958)[24], точное определение G-чётности (совместно с Йостом)[25]. Несколько его работ, опубликованных в 1958 году, были посвящены свойствам симметрии сильных взаимодействий, а спустя два года исследование рождения пионов при аннигиляции протонов и антипротонов привело к открытию так называемого эффекта Гольдхабера — Гольдхабер — Ли — Пайса (GGLP), согласно которому корреляции в рождении пионов определяются статистикой Бозе — Эйнштейна[11]. В 1964 году Пайс под влиянием открытия нарушения CP-инвариантности в слабых взаимодействиях обратился к перспективной схеме SU(6)-симметрии и её нарушения. Одним из следствий из этой симметрии была необходимость приписывать кваркам одно из трёх значений квантового числа, позже получившего наименование «цвета»; значимость этой идеи была в полной мере осознана лишь годы спустя[12]. В 1970-е годы Пайс занимался калибровочными теориями поля и квантовой хромодинамикой. В частности, вместе с Сэмом Трейманом он исследовал (1972) эффекты нейтральных токов в некоторых процессах с участием слабых взаимодействий; совместно с Говардом Джорджи он изучал процессы нарушения CP-инвариантности в калибровочных теориях[26]. В 1975 году Пайс и Трейман, по-видимому, впервые использовали термин «стандартная модель» по отношению к электрослабой теории с четырьмя кварками; в дальнейшем это понятие претерпело существенную модификацию и уточнение[27].

Награды и членства

Публикации

Книги

  • Pais A. Developments in the Theory of the Electron. — Princeton University Press, 1948.
  • Pais A. ‘Subtle is the Lord…’: The Science and the Life of Albert Einstein. — Oxford University Press, 1982. Русский перевод: А. Пайс. Научная деятельность и жизнь Альберта Эйнштейна. — М.: Наука, 1989.
  • Pais A. Inward Bound: Of matter and forces in the physical world. — Oxford University Press, 1986.
  • Pais A. Niels Bohr's Times: In physics, philosophy, and polity. — Oxford University Press, 1991.
  • Pais A. Einstein Lived Here. — Oxford University Press, 1994.
  • Twentieth Century Physics / Eds. A. Pais, B. Pippard, L. Brown. — Oxford University Press, 1995.
  • Pais A. A Tale of Two Continents: A physicist's life in a turbulent world. — Princeton University Press, 1997.
  • Pais A. The Genius of Science: A Portrait Gallery. — Oxford University Press, 2000. Русский перевод: А. Пайс. Гении науки. — М.: ИКИ, 2002.
  • Pais A, Crease R. P. J. Robert Oppenheimer: A life. — Oxford University Press, 2006.

Основные статьи

  • Pais A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.68.227.2 On the Theory of the Electron and of the Nucleon] // Phys. Rev. — 1945. — Vol. 68. — P. 227—228.
  • Pais A., Uhlenbeck G. E. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.79.145 On Field Theories with Non-Localized Action] // Phys. Rev. — 1950. — Vol. 79. — P. 145—165.
  • Jost R., Pais A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.82.840 On the Scattering of a Particle by a Static Potential] // Phys. Rev. — 1951. — Vol. 81. — P. 840—851.
  • Pais A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.86.663 Some Remarks on the V-Particles] // Phys. Rev. — 1952. — Vol. 86. — P. 663—672.
  • Pais A., Jost R. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.87.871 Selection Rules Imposed by Charge Conjugation and Charge Symmetry] // Phys. Rev. — 1952. — Vol. 87. — P. 871—875.
  • Pais A. [dx.doi.org/10.1016/S0031-8914(53)80098-4 Isotopic spin and mass quantization] // Physica. — 1953. — Vol. 18. — P. 869—887.
  • Gell-Mann M., Pais A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.97.1387 Behavior of Neutral Particles under Charge Conjugation] // Phys. Rev. — 1955. — Vol. 97. — P. 1387—1389.
  • Pais A., Piccioni O. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.100.1487 Note on the Decay and Absorption of the <math>\theta_0</math>] // Phys. Rev. — 1955. — Vol. 100. — P. 1487—1489.
  • Pais A., Uhlenbeck G. E. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.116.250 On the Quantum Theory of the Third Virial Coefficient] // Phys. Rev. — 1959. — Vol. 116. — P. 250—269.
  • Goldhaber G., Goldhaber S., Lee W., Pais A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.120.300 Influence of Bose-Einstein Statistics on the Antiproton-Proton Annihilation Process] // Phys. Rev. — 1960. — Vol. 120. — P. 300—312.
  • Feinberg G., Pais A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRev.131.2724 A Field Theory of Weak Interactions. I] // Phys. Rev. — 1963. — Vol. 131. — P. 2724—2761.
  • Pais A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRevLett.13.175 Implications of Spin-Unitary Spin Independence] // Phys. Rev. Lett. — 1964. — Vol. 13. — P. 175—177.
  • Gürsey F., Pais A., Radicati L. A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRevLett.13.299 Spin and Unitary Spin Independence of Strong Interactions] // Phys. Rev. Lett. — 1964. — Vol. 13. — P. 299—301.
  • Bég M. A. B., Lee B. W., Pais A. [dx.doi.org/10.1103/PhysRevLett.13.514 SU(6) and Electromagnetic Interactions] // Phys. Rev. Lett. — 1964. — Vol. 13. — P. 514—517.
  • Пайс А. [ufn.ru/ru/articles/1969/1/e/ Четыре силы, два нейтрино] // УФН. — 1969. — Т. 97, вып. 1. — С. 131—142.
  • Pais A., Treiman S. B. [dx.doi.org/10.1103/PhysRevD.6.2700 Neutral-Current Effects in a Class of Gauge Field Theories] // Phys. Rev. D. — 1972. — Vol. 6. — P. 2700—2703.

Напишите отзыв о статье "Пайс, Абрахам"

Комментарии

  1. В оригинале: «I have come to the conviction that a theorist can never know enough mathematics, yet, paradoxically, he can easily know too much of it». См. Pais. A. A Tale of Two Continents: A physicist's life in a turbulent world. — Princeton University Press, 1997. — P. 37.
  2. В оригинале: «a slow and solid character, evidently able to resist without effort Oppenheimer’s jitters».
  3. В оригинале: «house psychiatrist for the institute community».
  4. В оригинале: «Having himself such deep emotional scars, he was unusually sensitive to other people’s problems».
  5. В оригинале: «one of the greatest achievements of theoretical physics». См. в книге Feynman R. The Theory of Fundamental Processes. — Reading: W. A. Benjamin, 1961. — P. 50.

Примечания

  1. Crease, 2011, pp. 4—5.
  2. Crease, 2011, pp. 5—7.
  3. Crease, 2011, p. 7.
  4. Crease, 2011, pp. 8—10.
  5. Crease, 2011, pp. 10—12.
  6. Crease, 2011, pp. 12—13.
  7. Crease, 2011, pp. 14—16.
  8. Crease, 2011, p. 18.
  9. Crease, 2011, pp. 17—19.
  10. Crease, 2011, p. 22.
  11. 1 2 Crease, 2011, p. 25.
  12. 1 2 Crease, 2011, p. 26.
  13. Crease, 2011, pp. 29—30.
  14. Crease, 2011, p. 31.
  15. Crease, 2011, pp. 27—28.
  16. Crease, 2011, pp. 30—32.
  17. Crease, 2011, pp. 32—33.
  18. Cao, 1998, pp. 194—195.
  19. Crease, 2011, p. 14.
  20. Crease, 2011, p. 15.
  21. Crease, 2011, pp. 19—21.
  22. Crease, 2011, pp. 21—22.
  23. Crease, 2011, pp. 23—24.
  24. 1 2 3 4 Храмов, 1983.
  25. Georgi, 2001.
  26. Crease, 2011, p. 29.
  27. Cao, 1998, pp. 320—321.
  28. [www.nationalbook.org/nbawinners_category.html National Book Award Winners: 1950 — 2011] (англ.). National Book Foundation. Проверено 27 марта 2012. [www.webcitation.org/67pS92ifX Архивировано из первоисточника 21 мая 2012].
  29. 1 2 3 4 [www.nnp.org/nni/Publications/Dutch-American/pais.html Abraham Pais] (англ.). New Netherland Project. Проверено 27 марта 2012. [www.webcitation.org/67YtmKuxH Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].

Литература

  • Храмов Ю. А. Пайс Абрахам (Pais Abraham) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 205. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
  • Cao T. Y. Conceptual Developments of 20th Century Field Theories. — Cambridge University Press, 1998.
  • Land-Weber E. Bram Pais Tells His Story // [www.humboldt.edu/rescuers/book/Strobos/BramPais/BramPaisStory1.html To Save a Life: Stories of Holocaust Rescue]. — University of Illinois Press, 2000.
  • Georgi H. [physicstoday.org/journals/doc/PHTOAD-ft/vol_54/iss_5/79_2.shtml Abraham 'Bram' Pais] // Physics Today. — 2001. — Vol. 54. — P. 79—80.
  • Crease R. P. [www.nasonline.org/publications/biographical-memoirs/memoir-pdfs/abraham-pais.pdf Abraham Pais] // Biographical Memoirs of the National Academy of Sciences. — 2011. — P. 1—37.

Ссылки

  • [www.britannica.com/EBchecked/topic/438712/Abraham-Pais Abraham Pais] (англ.). Encyclopædia Britannica. Проверено 27 марта 2012. [www.webcitation.org/67YtkuvdW Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
  • [www.rockarch.org/collections/individuals/ru/paisaid.php Papers of Abraham Pais] (англ.). The Rockefeller Archive Center. Проверено 27 марта 2012. [www.webcitation.org/67YtlbYPk Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
  • [www.nnp.org/nni/Publications/Dutch-American/pais.html Abraham Pais] (англ.). New Netherland Project. Проверено 27 марта 2012. [www.webcitation.org/67YtmKuxH Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
  • [www.intelligencesquared.com/talks/abraham-pais-talks-to-Jack-Klaff Abraham Pais talks to Jack Klaff (video)] (англ.). Intelligence 2 Ltd. Проверено 27 марта 2012. [www.webcitation.org/67YtmsOB3 Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Пайс, Абрахам

– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
– Кто это? – спросил Борис.
– Это один из самых замечательнейших, но неприятнейших мне людей. Это министр иностранных дел, князь Адам Чарторижский.
– Вот эти люди, – сказал Болконский со вздохом, который он не мог подавить, в то время как они выходили из дворца, – вот эти то люди решают судьбы народов.
На другой день войска выступили в поход, и Борис не успел до самого Аустерлицкого сражения побывать ни у Болконского, ни у Долгорукова и остался еще на время в Измайловском полку.


На заре 16 числа эскадрон Денисова, в котором служил Николай Ростов, и который был в отряде князя Багратиона, двинулся с ночлега в дело, как говорили, и, пройдя около версты позади других колонн, был остановлен на большой дороге. Ростов видел, как мимо его прошли вперед казаки, 1 й и 2 й эскадрон гусар, пехотные батальоны с артиллерией и проехали генералы Багратион и Долгоруков с адъютантами. Весь страх, который он, как и прежде, испытывал перед делом; вся внутренняя борьба, посредством которой он преодолевал этот страх; все его мечтания о том, как он по гусарски отличится в этом деле, – пропали даром. Эскадрон их был оставлен в резерве, и Николай Ростов скучно и тоскливо провел этот день. В 9 м часу утра он услыхал пальбу впереди себя, крики ура, видел привозимых назад раненых (их было немного) и, наконец, видел, как в середине сотни казаков провели целый отряд французских кавалеристов. Очевидно, дело было кончено, и дело было, очевидно небольшое, но счастливое. Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии города Вишау и взятии в плен целого французского эскадрона. День был ясный, солнечный, после сильного ночного заморозка, и веселый блеск осеннего дня совпадал с известием о победе, которое передавали не только рассказы участвовавших в нем, но и радостное выражение лиц солдат, офицеров, генералов и адъютантов, ехавших туда и оттуда мимо Ростова. Тем больнее щемило сердце Николая, напрасно перестрадавшего весь страх, предшествующий сражению, и пробывшего этот веселый день в бездействии.
– Ростов, иди сюда, выпьем с горя! – крикнул Денисов, усевшись на краю дороги перед фляжкой и закуской.
Офицеры собрались кружком, закусывая и разговаривая, около погребца Денисова.
– Вот еще одного ведут! – сказал один из офицеров, указывая на французского пленного драгуна, которого вели пешком два казака.
Один из них вел в поводу взятую у пленного рослую и красивую французскую лошадь.
– Продай лошадь! – крикнул Денисов казаку.
– Изволь, ваше благородие…
Офицеры встали и окружили казаков и пленного француза. Французский драгун был молодой малый, альзасец, говоривший по французски с немецким акцентом. Он задыхался от волнения, лицо его было красно, и, услыхав французский язык, он быстро заговорил с офицерами, обращаясь то к тому, то к другому. Он говорил, что его бы не взяли; что он не виноват в том, что его взяли, а виноват le caporal, который послал его захватить попоны, что он ему говорил, что уже русские там. И ко всякому слову он прибавлял: mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval [Но не обижайте мою лошадку,] и ласкал свою лошадь. Видно было, что он не понимал хорошенько, где он находится. Он то извинялся, что его взяли, то, предполагая перед собою свое начальство, выказывал свою солдатскую исправность и заботливость о службе. Он донес с собой в наш арьергард во всей свежести атмосферу французского войска, которое так чуждо было для нас.
Казаки отдали лошадь за два червонца, и Ростов, теперь, получив деньги, самый богатый из офицеров, купил ее.
– Mais qu'on ne fasse pas de mal a mon petit cheval, – добродушно сказал альзасец Ростову, когда лошадь передана была гусару.
Ростов, улыбаясь, успокоил драгуна и дал ему денег.
– Алё! Алё! – сказал казак, трогая за руку пленного, чтобы он шел дальше.
– Государь! Государь! – вдруг послышалось между гусарами.
Всё побежало, заторопилось, и Ростов увидал сзади по дороге несколько подъезжающих всадников с белыми султанами на шляпах. В одну минуту все были на местах и ждали. Ростов не помнил и не чувствовал, как он добежал до своего места и сел на лошадь. Мгновенно прошло его сожаление о неучастии в деле, его будничное расположение духа в кругу приглядевшихся лиц, мгновенно исчезла всякая мысль о себе: он весь поглощен был чувством счастия, происходящего от близости государя. Он чувствовал себя одною этою близостью вознагражденным за потерю нынешнего дня. Он был счастлив, как любовник, дождавшийся ожидаемого свидания. Не смея оглядываться во фронте и не оглядываясь, он чувствовал восторженным чутьем его приближение. И он чувствовал это не по одному звуку копыт лошадей приближавшейся кавалькады, но он чувствовал это потому, что, по мере приближения, всё светлее, радостнее и значительнее и праздничнее делалось вокруг него. Всё ближе и ближе подвигалось это солнце для Ростова, распространяя вокруг себя лучи кроткого и величественного света, и вот он уже чувствует себя захваченным этими лучами, он слышит его голос – этот ласковый, спокойный, величественный и вместе с тем столь простой голос. Как и должно было быть по чувству Ростова, наступила мертвая тишина, и в этой тишине раздались звуки голоса государя.
– Les huzards de Pavlograd? [Павлоградские гусары?] – вопросительно сказал он.
– La reserve, sire! [Резерв, ваше величество!] – отвечал чей то другой голос, столь человеческий после того нечеловеческого голоса, который сказал: Les huzards de Pavlograd?
Государь поровнялся с Ростовым и остановился. Лицо Александра было еще прекраснее, чем на смотру три дня тому назад. Оно сияло такою веселостью и молодостью, такою невинною молодостью, что напоминало ребяческую четырнадцатилетнюю резвость, и вместе с тем это было всё таки лицо величественного императора. Случайно оглядывая эскадрон, глаза государя встретились с глазами Ростова и не более как на две секунды остановились на них. Понял ли государь, что делалось в душе Ростова (Ростову казалось, что он всё понял), но он посмотрел секунды две своими голубыми глазами в лицо Ростова. (Мягко и кротко лился из них свет.) Потом вдруг он приподнял брови, резким движением ударил левой ногой лошадь и галопом поехал вперед.
Молодой император не мог воздержаться от желания присутствовать при сражении и, несмотря на все представления придворных, в 12 часов, отделившись от 3 й колонны, при которой он следовал, поскакал к авангарду. Еще не доезжая до гусар, несколько адъютантов встретили его с известием о счастливом исходе дела.
Сражение, состоявшее только в том, что захвачен эскадрон французов, было представлено как блестящая победа над французами, и потому государь и вся армия, особенно после того, как не разошелся еще пороховой дым на поле сражения, верили, что французы побеждены и отступают против своей воли. Несколько минут после того, как проехал государь, дивизион павлоградцев потребовали вперед. В самом Вишау, маленьком немецком городке, Ростов еще раз увидал государя. На площади города, на которой была до приезда государя довольно сильная перестрелка, лежало несколько человек убитых и раненых, которых не успели подобрать. Государь, окруженный свитою военных и невоенных, был на рыжей, уже другой, чем на смотру, энглизированной кобыле и, склонившись на бок, грациозным жестом держа золотой лорнет у глаза, смотрел в него на лежащего ничком, без кивера, с окровавленною головою солдата. Солдат раненый был так нечист, груб и гадок, что Ростова оскорбила близость его к государю. Ростов видел, как содрогнулись, как бы от пробежавшего мороза, сутуловатые плечи государя, как левая нога его судорожно стала бить шпорой бок лошади, и как приученная лошадь равнодушно оглядывалась и не трогалась с места. Слезший с лошади адъютант взял под руки солдата и стал класть на появившиеся носилки. Солдат застонал.
– Тише, тише, разве нельзя тише? – видимо, более страдая, чем умирающий солдат, проговорил государь и отъехал прочь.
Ростов видел слезы, наполнившие глаза государя, и слышал, как он, отъезжая, по французски сказал Чарторижскому:
– Какая ужасная вещь война, какая ужасная вещь! Quelle terrible chose que la guerre!
Войска авангарда расположились впереди Вишау, в виду цепи неприятельской, уступавшей нам место при малейшей перестрелке в продолжение всего дня. Авангарду объявлена была благодарность государя, обещаны награды, и людям роздана двойная порция водки. Еще веселее, чем в прошлую ночь, трещали бивачные костры и раздавались солдатские песни.
Денисов в эту ночь праздновал производство свое в майоры, и Ростов, уже довольно выпивший в конце пирушки, предложил тост за здоровье государя, но «не государя императора, как говорят на официальных обедах, – сказал он, – а за здоровье государя, доброго, обворожительного и великого человека; пьем за его здоровье и за верную победу над французами!»
– Коли мы прежде дрались, – сказал он, – и не давали спуску французам, как под Шенграбеном, что же теперь будет, когда он впереди? Мы все умрем, с наслаждением умрем за него. Так, господа? Может быть, я не так говорю, я много выпил; да я так чувствую, и вы тоже. За здоровье Александра первого! Урра!
– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.
– Но расскажите, как он, что? – еще спросил князь Андрей.
– Он человек в сером сюртуке, очень желавший, чтобы я ему говорил «ваше величество», но, к огорчению своему, не получивший от меня никакого титула. Вот это какой человек, и больше ничего, – отвечал Долгоруков, оглядываясь с улыбкой на Билибина.
– Несмотря на мое полное уважение к старому Кутузову, – продолжал он, – хороши мы были бы все, ожидая чего то и тем давая ему случай уйти или обмануть нас, тогда как теперь он верно в наших руках. Нет, не надобно забывать Суворова и его правила: не ставить себя в положение атакованного, а атаковать самому. Поверьте, на войне энергия молодых людей часто вернее указывает путь, чем вся опытность старых кунктаторов.
– Но в какой же позиции мы атакуем его? Я был на аванпостах нынче, и нельзя решить, где он именно стоит с главными силами, – сказал князь Андрей.
Ему хотелось высказать Долгорукову свой, составленный им, план атаки.
– Ах, это совершенно всё равно, – быстро заговорил Долгоруков, вставая и раскрывая карту на столе. – Все случаи предвидены: ежели он стоит у Брюнна…
И князь Долгоруков быстро и неясно рассказал план флангового движения Вейротера.
Князь Андрей стал возражать и доказывать свой план, который мог быть одинаково хорош с планом Вейротера, но имел тот недостаток, что план Вейротера уже был одобрен. Как только князь Андрей стал доказывать невыгоды того и выгоды своего, князь Долгоруков перестал его слушать и рассеянно смотрел не на карту, а на лицо князя Андрея.
– Впрочем, у Кутузова будет нынче военный совет: вы там можете всё это высказать, – сказал Долгоруков.
– Я это и сделаю, – сказал князь Андрей, отходя от карты.
– И о чем вы заботитесь, господа? – сказал Билибин, до сих пор с веселой улыбкой слушавший их разговор и теперь, видимо, собираясь пошутить. – Будет ли завтра победа или поражение, слава русского оружия застрахована. Кроме вашего Кутузова, нет ни одного русского начальника колонн. Начальники: Неrr general Wimpfen, le comte de Langeron, le prince de Lichtenstein, le prince de Hohenloe et enfin Prsch… prsch… et ainsi de suite, comme tous les noms polonais. [Вимпфен, граф Ланжерон, князь Лихтенштейн, Гогенлое и еще Пришпршипрш, как все польские имена.]
– Taisez vous, mauvaise langue, [Удержите ваше злоязычие.] – сказал Долгоруков. – Неправда, теперь уже два русских: Милорадович и Дохтуров, и был бы 3 й, граф Аракчеев, но у него нервы слабы.
– Однако Михаил Иларионович, я думаю, вышел, – сказал князь Андрей. – Желаю счастия и успеха, господа, – прибавил он и вышел, пожав руки Долгорукову и Бибилину.
Возвращаясь домой, князь Андрей не мог удержаться, чтобы не спросить молчаливо сидевшего подле него Кутузова, о том, что он думает о завтрашнем сражении?
Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.