Абстракционизм

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Абстракциони́зм (лат. abstraction — удаление, отвлечение) или нефигуративное искусство — направление искусства, отказавшееся от приближённого к действительности изображения форм в живописи и скульптуре. Одна из целей абстракционизма — достижение «гармонизации», с помощью изображения определённых цветовых сочетаний и геометрических форм, вызывая у созерцателя чувство полноты и завершенности композиции. Выдающиеся деятели: Василий Кандинский, Казимир Малевич, Наталья Гончарова и Михаил Ларионов, Пит Мондриан.

Первая абстрактная картина была написана Василием Кандинским в 1909 году. В настоящее время она находится в Национальном музее Грузии - таким образом он открыл новую страницу в мировой живописи - абстракционизм, подняв живопись до музыки.

В живописи России XX века главными представителями абстракционизма были Василий Кандинский (завершивший в Германии переход к своим абстрактным композициям), Наталья Гончарова и Михаил Ларионов, основавшие в 1910—1912 годах «лучизм», создатель супрематизма как нового типа творчества Казимир Малевич, автор «Чёрного квадрата» и Евгений Михнов-Войтенко, творчество которого отличает, в том числе, беспрецедентно широкий диапазон направлений абстрактного метода, примененных в его работах (ряд из них, в том числе «граффитистский стиль», художник использовал первым среди не только отечественных, но и зарубежных мастеров).

Родственным абстракционизму течением является кубизм, стремящийся изобразить реальные объекты множеством пересекающихся плоскостей, создающих образ неких прямолинейных фигур, которые воспроизводят живую натуру. Одними из самых ярких примеров кубизма были ранние работы Пабло Пикассо.

История

В 1910—1915 годах живописцы в России, Западной Европе и США начали создавать абстрактные произведения искусства; среди первых абстракционистов исследователи называют Василия Кандинского, Казимира Малевича и Пита Мондриана. Годом рождения беспредметного искусства считается 1910-й, когда в Германии, в Мурнау, Кандинский написал свою первую абстрактную композицию. Эстетические концепции первых абстракционистов предполагали, что художественное творчество отражает закономерности мироздания, скрытые за внешними, наносными явлениями действительности. Эти закономерности, интуитивно постигаемые художником, выражались через соотношение абстрактных форм (цветовых пятен, линий, объёмов, геометрических фигур) в абстракционистском произведении. В 1911 году в Мюнхене Кандинский опубликовал ставшую знаменитой книгу «О духовном в искусстве», в которой размышлял о возможности воплощения внутренне необходимого, духовного в отличие от внешнего, случайного. В основу «логического обоснования» абстракций Кандинского легло изучение теософских и антропософских трудов Елены Блаватской и Рудольфа Штайнера. В эстетической концепции Пита Мондриана первоэлементами формы являлись первичные оппозиции: горизонталь — вертикаль, линия — плоскость, цвет — не-цвет. В теории Робера Делоне, в отличие от концепций Кандинского и Мондриана, идеалистическая метафизика отвергалась; основной задачей абстракционизма художнику представлялось исследование динамических качеств цвета и других свойств художественного языка (основанное Делоне направление получило название орфизма). Создатель «лучизма» Михаил Ларионов изображал «излучение отраженного света; цветовую пыль».

Зародившись в начале 1910-х годов, абстракционизм быстро развивался, проявляясь во многих направлениях авангардного искусства первой половины XX века. Идеи абстракционизма нашли отражение в творчестве экспрессионистов (Василий Кандинский, Пауль Клее, Франц Марк), кубистов (Фернан Леже), дадаистов (Жан Арп), сюрреалистов (Жоан Миро), итальянских футуристов (Джино Северини, Джакомо Балла, Энрико Прамполини), орфистов (Робер Делоне, Франтишек Купка), российских супрематистов (Казимир Малевич), «лучистов» (Михаил Ларионов и Наталья Гончарова) и конструктивистов (Любовь Попова, Лазарь Лисицкий, Александр Родченко, Варвара Степанова), голландских неопластицистов (Пит Мондриан, Тео ван Дусбург, Барт ван дер Лек), ряда европейских скульпторов (Александр Архипенко, Константин Бранкузи, Умберто Боччони, Антуан Певзнер, Наум Габо, Ласло Мохой-Надь, Владимир Татлин). Уже вскоре после возникновения абстракционизма обозначились два основных направления развития этого искусства: геометрическая абстракция, тяготеющая к правильным геометрическим формам и устойчивым, «субстанциональным» состояниям (Мондриан, Малевич), и предпочитающая более свободные формы, динамические процессы лирическая абстракция (Кандинский, Купка). Первые международные объединения художников-абстракционистов («Круг и Квадрат», «Абстракция-Творчество») сформировались в начале 1920-х — начале 1930-х годов в Париже.

Для эстетических программ абстракционистов был характерен универсализм; абстрактное искусство представлялось в них как универсальная модель миропорядка, включающая и устройство окружающей среды, и устройство общества. Работая с первичными элементами живописного языка, абстракционисты обращались к общим композиционным принципам, законам формообразования. Неудивительно, что абстракционисты находили применение неизобразительным формам в промышленном искусстве, художественном конструировании, архитектуре (деятельность группы «Стиль» в Нидерландах и школы Баухауз в Германии; работа Кандинского во ВХУТЕМАСе; архитектоны и дизайнерские проекты Малевича; «мобили» Александра Колдера; конструкции Владимира Татлина, работы Наума Габо и Антуана Певзнера). Деятельность абстракционистов способствовала становлению современной архитектуры, декоративно-прикладного искусства, дизайна.

В конце 1940-х годов в США получил развитие абстрактный экспрессионизм, сформировавшийся на основе лирического асбтракционизма. Представители абстрактного экспрессионизма (Поллок, Марк Тоби, Виллем де Кунинг, Марк Ротко, Аршиль Горки, Франц Клайн) провозгласили своим методом «бессознательность» и автоматизм творчества, непредвиденность эффектов («живопись действия»). В их эстетических концепциях уже не было идеалистической метафизики, а беспредметная композиция порой становилась самодостаточным объектом, исключавшим ассоциации с действительностью. Европейским аналогом абстрактного экспрессионизма стал ташизм, яркими представителями которого были Ханс Хартунг, Пьер Сулаж, Вольса, Жорж Матьё. Художники стремились использовать неожиданные, нестандартные сочетания цвета и фактур, скульпторы (Эдуардо Чильида, Сеймур Липтон и другие) создавали причудливые композиции и применяли необычные способы обработки материалов.

В 1960-е годы, с упадком абстрактного экспрессионизма, заметным течением в абстракционизме становится развивавший принципы геометрической абстракции оп-арт, использующий оптические иллюзии восприятия плоских и пространственных объектов. Другим направлением развития геометрической абстракции стало кинетическое искусство, обыгрывающее эффекты реального движения всего произведения или отдельных его составляющих (Александр Колдер, Жан Тэнгли, Николас Шёффер, Хесус Сото, Таксис). Параллельно в США возникла постживописная абстракция, принципами которой стало сокращение и предельное упрощения живописных форм; унаследовав правильные геометрические формы от геометрической абстракции, постживописная абстракция скругляет, «смягчает» их. Заметные представители этого направления — Фрэнк Стелла, Эльсуорт Келли, Кеннет Ноланд. Предельным выражением геометрической абстракции в скульптуре стал минимализм, сформировавшийся в 1960-е — 1970-е годы.

История абстракционизма в России и СССР

1900—1949

Художники Кандинский и Малевич в начале XX века внесли существенный вклад в развитие теории и практики абстракционизма.

В 1920-е годы, во время стремительного развертывания всех авангардных направлений абстрактное искусство включало в свою орбиту кубофутуристов, беспредметников, конструктивистов, супрематистов: Александру Экстер и Любовь Попову, Александра Родченко и Варвару Степанову, Георгия Стенберга и Михаила Матюшина, Николая Суетина и Ильи Чашника. Язык нефигуративного искусства лежал в основе культуры новой, современной пластической формы, станковой, декоративно-прикладной или монументальной, и имел все возможности для дальнейшего плодотворного и перспективного развития. Но внутренние противоречия авангардного движения, усиленные давлением идеологического официоза, в начале 1930-х годов заставили его деятелей искать иные творческие пути. Антинародное, идеалистическое абстрактное искусство отныне не имело права на существование.

С приходом к власти фашистов центры абстракционизма из Германии и Италии перемещаются в Америку, так как концепция абстракционизма не нашла поддержки у идеологов фашизма. В 1937 году в Нью-Йорке создается музей беспредметной живописи, основанный семьей миллионера Гуггенхайма, в 1939 году — Музей современного искусства, созданный на средства Рокфеллера. Во время Второй Мировой войны и после её окончания в Америке собрались вообще все ультралевые силы художественного мира.

В послевоенной Америке набирала силу «школа Нью-Йорка», членами которой были создатели абстрактного экспрессионизма Джексон Поллок, Марк Ротко, Барнетт Ньюманн, Адольф Готтлиб. Летом 1959 года их произведения увидели молодые художники в Москве на выставке национального искусства США в парке «Сокольники». За два года до этого события современное мировое искусство было представлено на художественной выставке в рамках Всемирного фестиваля молодёжи и студентов. Информационный прорыв стал своеобразным символом духовной и социальной свободы. Абстрактное искусство теперь ассоциировалось с внутренним освобождением от тоталитарного гнета, с иным мировосприятием. Проблемы актуального художественного языка, новой пластической формы оказались неразрывно связаны с общественно-политическими процессами. Эпоха «оттепели» подразумевала особую систему взаимоотношений абстрактного искусства с властью. Начался новый этап в развитии советского абстракционизма — 1950—1970-е годы.

Для молодых советских художников, воспитанных в традициях академической системы и материалистического видения мира, открытие абстракции означало возможность воспроизведения личного субъективного переживания. Американские исследователи характеризовали абстрактный экспрессионизм как «жест освобождения от ценности политической, эстетической, моральной». Подобные чувства испытывали молодые живописцы в СССР, осмыслявшие незнакомое им актуальное искусство и одновременно строившие собственные формы сосуществования с властями или противостояния им. Рождался андеграунд, и среди художников-неформалов обращение к абстрактному искусству было общепринятым и широко распространённым.

В эти годы многие живописцы испытывали потребность в языке беспредметного искусства. Необходимость овладения формальным лексиконом зачастую связывалась не только с погружением в спонтанное творчество, но и с сочинением продуманных теоретических трактатов. Как и в начале века, для этих живописцев абстракция не означала отрицания разных уровней смысла. Современное европейское и американское абстрактное искусство опиралось на такие фундаментальные пласты, как исследование первобытного мифологического сознания, фрейдизм, начала экзистенциализма, восточные философии — дзен. Но в условиях советской действительности художники абстракционисты не всегда могли достаточно полно и глубоко знакомиться с первоисточниками, они интуитивно находили ответы на волновавшие их проблемы и, отвергая упреки в простом копировании западных образцов, серьёзно относились к собственной профессиональной репутации.

1950—1970

Возвращение абстрактного искусства в культурное пространство России не было всего лишь следствием изменения политического климата или имитацией художественных явлений Запада. Законы «саморазвития искусства» выстраивали «жизненно необходимые самому искусству» формы. Происходил: «Процесс реперсонализации искусства. Появилась возможность создания индивидуальных картин мира». Последнее и вызвало мощную отрицательную реакцию на государственном уровне, долгие годы приучавшую рассматривать абстракционизм как: «Крайне формалистическое направление, чуждое правдивости, идейности и народности», а произведения созданные абстракционистами, как: «Бессмысленное сочетание отвлеченных геометрических форм, хаотических пятен и линий».

На протяжении почти тридцати лет (с конца 1950-х по 1988 год) разрабатывал собственный стиль абстрактного творчества Евгений Михнов-Войтенко, уникальный мастер по диапазону использованных методов. Разные периоды его работы отмечены множеством экспериментов в области живописи и декоративно-прикладного искусства; наследие художника включает графику, картины, выполненные в смешанной технике, нитроэмалью, пастелью, соусом, маслом, гуашью, темперой, а также произведения из дерева, металла, стекла, пенопласта.

Первым неформальным художественным объединением периода «оттепели», развивавшим принципы абстрактного искусства, стала студия «Новая реальность», которой собралась вокруг Белютина Элия Михайловича. Изначально студия функционировала в качестве курсов повышения квалификации при Горкоме художников графиков. Курс на общую либерализацию, заданный XX съездом, открывал перспективы для свободы творчества и художественных поисков. Однако выставка 1962 года в Манеже, резкая критика со стороны партии искусства художников «Новой реальности» и кампания против абстракционизма заставила художников уйти в подполье. На протяжении следующих 30 лет студия непрерывно работала в мастерских в Абрамцево, в доме, принадлежавшем Белютину.

Разрабатывая принципы внефигуративного изображения, художники студии опирались как на опыт русских авангардистов начала века, так и на современных западных художников. Особенностью «Новой реальности» была установка на коллективную работу, к которой стремились футуристы начала XX века. «Новая реальность» объединила московских художников, которые придерживались различных взглядов на методику построения абстракции. Художники Люциан Грибков и Тамара Тер-Гевондян работали в стиле, ближе всего примыкающему к абстрактному экспрессионизму. Сохраняя элементы реальных форм в своих работах, они развивали категории выражения эмоциональных состояний посредством визуально-пластических ходов. Вера Преображенская, бывшая на протяжении долгого времени старостой студии и зафиксировавшая теорию и методику школы, прошла долгий путь от экспрессионизма через эстетику оп-арт к геометрической абстракции. Совместно с Элием Белютиным Преображенская занималась разработкой модулей-«психогранул», символов, которые выражали бы конкретные состояния и абстрактные понятия при помощи четких цвето-пластических решений. Вера Преображенская говорила: «В моих картинах Бог — это почти всегда черный квадрат». В процессе работы со студийцами Элий Белютин сформировал теорию «всеобщей контактности», в которой выразил принципы развития творческого потенциала художника.

Из школы Белютина вышел Владислав Зубарев, первым разработавший принципы выражения категорий времени в живописи. Группа художников, увлеченных идеей времени, объединились под его началом в Студии «Темпоральная реальность». Способность выразить третье измерение в двухмерном жанре живописи стояло проблемой для художников, начиная со Ренессанса. В книге «Темпоральная реальность» Владислав Зубарев выделяет пять видов времени: изогнутое, реликтовое, субъективное, разорванное, плоское время. Для каждого из типов времени, по теории Зубарева, существует свой способ пластического выражения. В книге «Темпоральное искусство» и в программных циклах работ «Образы темпоральности» Зубарев привел своё учение о времени к единой системе.

Художники «Новой реальности» считали себя наследниками, в первую очередь, искусства Василия Кандинского. Родоначальник русской абстракции ориентировался на изображение мира духовного посредством пластического искусства. Их художественные поиски были обогащены и достижениями европейских абстракционистов середины века, частично возвращавших фигуратив в свои произведения уже в новом качестве оптической иллюзии или же фетиша.

Кандинский говорил, что: «Сознательно или бессознательно художники все больше обращаются к своему материалу, испытывают его, взвешивают на духовных весах внутреннюю ценность элементов, из которых надлежит создавать искусство». Сказанное в начале века вновь стало актуальным для следующих поколений живописцев. Во второй половине 1950-х появляется абстрактная скульптура, снабженная «электронным мозгом», — «Cysp I» Николя Шёффера. Александр Кальдер создает свои «стабили». Возникает одно из обособленных направлений абстракционизма — оп-арт. В то же время почти одновременно в Англии и США появляются первые коллажи, использующие этикетки массовых изделий, фотографии, репродукции и тому подобные предметы новой стилистики поп-арта.

Московская абстракция рубежа 1960-х, углубившись в поиски нового формообразования, соответствующего внутреннему состоянию «творческой озаренности», своего рода медитации, дала убедительные примеры собственного понимания культуры беспредметного. Например, в творчестве Владимира Немухина, Лидии Мастерковой, Михаила Кулакова, безусловно, увлеченных абстрактным экспрессионизмом, который они сумели наполнить высоким духовным напряжением. Иной тип абстрактного мышления демонстрировал наиболее последовательный в своей аналитической и практической работе Юрий Злотников, автор обширной серии «Сигналы», созданной в конце 1950-х. По словам художника: «Динамизм, ритм, ярко выраженные в геометрической абстракции», привели его к анализу: «Инамических представлений, заложенных в искусстве», и далее: «К изучению моторных реакций человека». В «Сигналах» художник исследовал «обратную связь» спонтанных психологических реакций на цветовые символы.

Следующий этап в развитии русской абстракции начинается в 1970-е годы. Это время знакомства современных художников с творчеством Малевича, с супрематизмом иконструктивизмом, с традициями русского авангарда, его теорией и практикой. «Первоэлементы» Малевича вызвали стабильный интерес к геометризированной форме, линейным знакам, пластическим структурам. «Геометрическая» абстракция позволяла приблизиться к проблемам, волновавшим мастеров 1920-х годов, почувствовать преемственность и духовную связь с классическим авангардом. Современные авторы открывали для себя труды русских философов и теологов, богословов и мистиков, приобщались к неисчерпаемым интеллектуальным источникам, которые в свою очередь наполняли новым смыслом творчество Михаила Шварцмана, Валерия Юрлова, Эдуарда Штейнберга.

Геометрическая абстракция легла в основу методов работы художников, объединившихся в начале 1960-х в группу «Движение». Среди её членов были Лев Нусберг, Вячеслав Колейчук, Франциско Инфантэ. Последний был особенно увлёчен супрематизмом. В «Динамических спиралях» Инфантэ занимался изучением модели бесконечной спирали в пространстве, внимательно анализировал: «Несуществующую пластическую ситуацию».

Американская живопись 1970-х гг. возвращается к фигуративности. Считается, что 1970-е это: «Момент истины для американской живописи, которая освобождается от питавшей её европейской традиции и становится чисто американской».

Середину 1980-х годов можно рассматривать как завершение очередной стадии развития абстракции в России, накопившей к этому времени не только громадный опыт творческих усилий, осмысленную философскую проблематику, но и убедившейся в востребованности абстрактного мышления.

1990-е годы подтвердили особенный «русский путь» беспредметного искусства. С точки зрения развития мировой культуры абстракционизм как стилевое направление завершился в 1958 году. Однако в: «Постперестроенном российском обществе только теперь возникла потребность в равноправном общении с абстрактным искусством, появилось желание увидеть не бессмысленные пятна, но красоту пластической игры, её ритмов, проникнуть в их значение. Услышать, наконец, звучание живописных симфоний». Художники получили возможность выражения в формах не только классических — супрематизма или абстрактного экспрессионизма, но лирической и геометрической абстракции, минимализме, скульптуре, объекте, рукотворной авторской книге, в бумажной массе, отлитой самим мастером.

Современный абстракционизм в живописи

Важным слагаемым современного языка абстракции стал белый цвет. Для Марины Кастальской, Андрея Красулина, Валерия Орлова, Леонида Пелиха пространство белого — высшего напряжения цвета вообще наполнено бесконечными вариативными возможностями, позволяющими использовать и метафизические представления о духовном, и оптические законы отражения света.

Пространство как понятийная категория обладает в современном искусстве разной смысловой нагрузкой. Например, существует пространство знака, символа, возникшего из глубины архаического сознания, иногда преображенного в структуру, напоминающую иероглиф. Существует пространство древних рукописей, образ которых стал своеобразным палимпсестом в композициях Валентина Герасименко.

В современном абстракционизме развивается сюжетное направление (Геннадий Рыбалко). При сохранении беспредметности абстрактное изображение строится так, что вызывает конкретные ассоциации — разного уровня абстрагирования: от предметной ситуации до философской уровня абстрактных категорий. С другой стороны, изображение может выглядеть как картина фантастического мира — абстрактный сюрреализм. Его ответвление — изображение объемных абстрактов.

См. также

• Лучизм
• Неопластицизм
• Орфизм
• Супрематизм
• Систематизм
• Ташизм
• Абстрактный экспрессионизм
• Геометрическая абстракция

Литература

• Наков Андрей. Беспредметный мир: Абстрактное и конкретное искусство: Россия и Польша / Пер. с фр. Е. М. Титаренко. — М.: Искусство, 1997. — 416 с.
• Abstraction in Russia: XX Century: Государственный Русский музей. Альманах. № 17 / На русском и английском языках; ред. Евгения Петрова. — Государственный Русский музей, Palace Editions, 2001. — 814 с. — ISBN 5-93332-070-6, 3-935298-50-1.

Отрывок, характеризующий Абстракционизм

– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
– Ну, батюшка, вы и в пехоте, и в кавалерии, везде пойдете в ход; это я вам предрекаю, – сказал Шиншин, трепля его по плечу и спуская ноги с отоманки.
Берг радостно улыбнулся. Граф, а за ним и гости вышли в гостиную.

Было то время перед званым обедом, когда собравшиеся гости не начинают длинного разговора в ожидании призыва к закуске, а вместе с тем считают необходимым шевелиться и не молчать, чтобы показать, что они нисколько не нетерпеливы сесть за стол. Хозяева поглядывают на дверь и изредка переглядываются между собой. Гости по этим взглядам стараются догадаться, кого или чего еще ждут: важного опоздавшего родственника или кушанья, которое еще не поспело.
Пьер приехал перед самым обедом и неловко сидел посредине гостиной на первом попавшемся кресле, загородив всем дорогу. Графиня хотела заставить его говорить, но он наивно смотрел в очки вокруг себя, как бы отыскивая кого то, и односложно отвечал на все вопросы графини. Он был стеснителен и один не замечал этого. Большая часть гостей, знавшая его историю с медведем, любопытно смотрели на этого большого толстого и смирного человека, недоумевая, как мог такой увалень и скромник сделать такую штуку с квартальным.
– Вы недавно приехали? – спрашивала у него графиня.
– Oui, madame, [Да, сударыня,] – отвечал он, оглядываясь.
– Вы не видали моего мужа?
– Non, madame. [Нет, сударыня.] – Он улыбнулся совсем некстати.
– Вы, кажется, недавно были в Париже? Я думаю, очень интересно.
– Очень интересно..
Графиня переглянулась с Анной Михайловной. Анна Михайловна поняла, что ее просят занять этого молодого человека, и, подсев к нему, начала говорить об отце; но так же, как и графине, он отвечал ей только односложными словами. Гости были все заняты между собой. Les Razoumovsky… ca a ete charmant… Vous etes bien bonne… La comtesse Apraksine… [Разумовские… Это было восхитительно… Вы очень добры… Графиня Апраксина…] слышалось со всех сторон. Графиня встала и пошла в залу.
– Марья Дмитриевна? – послышался ее голос из залы.
– Она самая, – послышался в ответ грубый женский голос, и вслед за тем вошла в комнату Марья Дмитриевна.
Все барышни и даже дамы, исключая самых старых, встали. Марья Дмитриевна остановилась в дверях и, с высоты своего тучного тела, высоко держа свою с седыми буклями пятидесятилетнюю голову, оглядела гостей и, как бы засучиваясь, оправила неторопливо широкие рукава своего платья. Марья Дмитриевна всегда говорила по русски.
– Имениннице дорогой с детками, – сказала она своим громким, густым, подавляющим все другие звуки голосом. – Ты что, старый греховодник, – обратилась она к графу, целовавшему ее руку, – чай, скучаешь в Москве? Собак гонять негде? Да что, батюшка, делать, вот как эти пташки подрастут… – Она указывала на девиц. – Хочешь – не хочешь, надо женихов искать.
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.
Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…