Абулфейз-хан
| Абулфейз-хан | ||
| ||
|---|---|---|
| — 1747 | ||
| Коронация: | 1711 | |
| Предшественник: | Убайдулла-хан II | |
| Преемник: | Мухаммед Рахимбий | |
| Рождение: | формат неверен Бухара | |
| Смерть: | 1747 Бухара | |
| Род: | Аштарханиды | |
| Отец: | Субханкулихан | |
Абулфейз-хан (1687 — 1747) — восьмой хан Бухарского ханства из узбекской[1]династии джанидов — Аштарханидов, правящий с 1711 года.
В 1711 году в результате заговора был убит аштарханид Убайдулла-хан II, а 18 марта 1711 года на престол был возведен его брат Абулфейз (1711—1747 гг.)[2], который быстро стал игрушкой в руках эмиров. Власть сосредоточил в своих руках всесильный Джаушан-калмык. Вскоре и он был убит.
Правление
В эпоху правления Абулфейз-хана политический хаос воцарившийся в стране, привёл к отделению от Бухарского ханства и формированию нового государства, получившего название Кокандское ханство, на престол которого взошла узбекская династия из племени мингов[3].
Мухаммед-Хаким-бий из племени мангыт, возведенный Абулфейзом в звание аталыка столицы, стал властным временщиком при слабохарактерном хане. Правитель Шахрисабза, эмир племени кенегес Ибрагим-бий, желая вырвать власть из рук Мухаммед-Хаким-бия, провозгласил в 1722 году в Самарканде ханом хивинского царевича Раджаба. Сам Ибрагим-бий стал при нём «эмиром над эмирами». Раджаб-хан, к которому присоединились многие эмиры, с большим войском выступил из Самарканда и двинулся на Бухару. Однако он не смог взять Бухару, обратился за помощью к казахам, обещая кочевникам богатую добычу в завоеванных областях. Казахи в это время переживали тяжёлые дни. Джунгарский хунтайджи Цэван Рабдан (1697—1726) во главе сильного войска весною 1723 года вторгся в Казахское ханство. В этом бедственном положении казахи охотно откликнулись на приглашение идти походом на богатые области Мавераннахра. В течение семи лет казахи производили опустошения по всей Зарафшанской долине, не встречая никакого сопротивления. В 1730 году они покинули регион[3].
Абулфейз-хан пытаясь сосредоточить власть в руках, удалил из Бухары Мухаммед-Хакима, и аталык выехал в Карши. Однако этим он самостоятельности не смог добиться. Правители областей и отдельных районов держались независимо, зная, что над ними нет никакого контроля. Хан надеялся только на верность своей гвардии[3].
В то же время значительно окрепло кочевое государство джунгаров. Им уже были завоеваны Тибет, Моголистан и Кашгария, прилагались активные усилия для покорения Бадахшана. Ввиду того, что в Мавераннахре проживало немало джунгаров, причём многие из них занимали высшие государственные посты, особенно военные, джунгарские (калмыкские) правители хорошо были осведомлены о новых волнениях и беспорядках в государстве аштарханидов[3].
Пользуясь смутным временем в Мавераннахре, Цэван Рабдан в 1723 году, как пишет Кипчакхан, «назначил своего сына для завоевания юрта казахов, Ташкента, Андижана, Сайрама и прибрежных районов Сейхуна». Их предводитель направил письмо правителю Бухары Абулфайзхану и Самарканда Раджаб Мухаммадхану, в котором говорилось: «Вилайет Мавераннахр не сможет вместить наше войско, поэтому наместнику Кашгара предписано доставить нам установленный харадж, дабы ваша страна избежала бедствий. Так как наступила зима лета тысяча сто тридцать шестого (1723 г.), калмакский правитель повернул поводья возвращения в сторону основного юрта».
Бегством казахов в глубь Мавераннахра воспользовался Ибрахим кенегес, который вместе с другими племенами направил их силу против Бухары. В результате там начался небывалый голод. Он вовлек казахов также в борьбу со своим врагом в Самарканде[3].
Нашествие войск Надир-шаха
Тяжёлым экономическим и политическим положением Бухары воспользовался иранский завоеватель Надир-шах (1736—1747). В начале 1740 года Надир-шах решил предпринять поход на Мавераннахр. Перепуганный продвижением Надира, Абулфейз-хан спешно вызвал из Карши своего опального аталыка и поручил ему ехать послом к Надир-шаху с тем, чтобы умилостивить его. Мухаммед-Хаким, прибыв в лагерь шаха, смог заслужить его уважение и был снабжен грамотой Надир-шаха, дававшей ему большие полномочия в стране.
В сражении у Чарджоу было разбито большое народное ополчение из добровольцев Бухары, Самарканда, Коканда и Андижана. Победу Надир-шаха обеспечила в значительной степени организованная по-европейски артиллерия. Абулфейз-хан капитулировал перед Надиром. Надир благосклонно отнесся к Абулфейз-хану и признал за ним его права на правление в Туране. Узы родства скрепили дом Аштарханидов с Надиром: на одной из дочерей Абулфейза женился сам шах, на другой — его племянник. Однако с администрацией и населением Бухары Надир сносился исключительно через Мухаммед-Хакима, которому он выказал полное доверие. Абулфейз-хан оказался в полной от него зависимости.
Признание Абулфейз-ханом верховного покровительства и суверенитета шахов Ирана — явилось, концом самостоятельного правления династии аштарханидских ханов. В сложившихся во второй четверти XVIII в. социальных и политических условиях Аштарханиды уступили первенствующую роль новым властителям — представителям узбекской племенной аристократии, главам племени мангытов, которые пришли к власти.
По смерти Мухаммед-Хакима, последовавшей в 1743 году, узбекские эмиры, не сдерживаемые теперь твёрдою рукой аталыка и пользуясь полным бездельем вечно пьяного Абулфейз-хана, подняли мятежи в разных местах государства. Грабежи и убийства стали обычным явлением.
Восстание Ибадуллы-хитая охватило весь Мианкаль (район в Самаркандской области) и дошло до столицы. В конце апреля 1745 года когда бухарцы праздновали за городом, подле мазара шейха Бахауддина, свой традиционный весенний праздник красного цветка и десятки тысяч людей из города и его окрестностей собрались сюда со своими семьями на целый месяц, Ибадулла нагрянул на Бухару, захватил богатую добычу и увёл множество людей в плен. Надир-шах дал отряд испытанных солдат сыну умершего аталыка Мухаммад Рахимбию и отправил его в 1745 году (по другим данным весной 1747 года) в Бухару. В Мерве к Мухаммед-Рахиму присоединился сын и наместник шаха Ризакули с отрядом кизылбашей и артиллерией, а в Чарджоу-туркмены. Мухаммед-Рахим прибыл в Бухару с войсками, где ему было присвоено звание «эмира эмиров».
На высшие государственные должности были назначены родственники и сторонники Мухаммед-Рахима. Опираясь на эти надежные элементы, Мухаммед-Рахим упрочил своё положение в столице ханства и при поддержке иранцев приступил к усмирению мятежников.
После упорной борьбы Ибадулла-хитай был изгнан из Мианкаля, бежал на север в Ташкент, где потом был убит. В Шахрисябзе был подавлен мятеж племен правой и левой стороны. В относительно короткий срок удалось восстановить спокойствие во всем государстве.
Ко времени смерти Надир-шаха (он был убит в 1747 году) Мухаммед-Рахимбию удалось уже создать собственное крепкое и послушное войско, командный состав которого был подобран из преданных ему людей.
Смерть
Абулфейз-хан был убит вскоре после смерти Надира в 1747 году.
Напишите отзыв о статье "Абулфейз-хан"
Литература
- История Узбекистана. Т.3. Т.,1993.
- История Узбекистана в источниках. Составитель Б. В. Лунин. Ташкент, 1990
Примечания
- ↑ Анке фон Кюгельген, Легитимация среднеазиатской династии мангитов в произведениях их историков (XVIII-XIX вв.). Алматы: Дайк-пресс, 2004,c.68-69
- ↑ Вороновский Д. Г. Гульшен аль Мулюк Мухаммеда Якуба Бухари. Рукопись диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Ташкент, 1947, с.228
- ↑ 1 2 3 4 5 [В. Наливкин. Краткая история Кокандского ханства, Казань, 1886]
Отрывок, характеризующий Абулфейз-хан
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.
В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
