Абу-ль-Аббас (слон)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Абу́ль-Абба́с (лат. Abul Abaz, также Abulabaz от араб. أبو العباس‎ — букв. отец Аббаса) — азиатский слон, подаренный Карлу Великому багдадским халифом Харуном ар-Рашидом. Имя слона и записи о событиях из его жизни в империи Каролингов сохранились в Annales regni Francorum (ARF; «Анналы королевства франков»)[1][2][комментарий 1]; «Жизнь Карла Великого» (Vita Karoli Magni) Эйнхарда также содержит упоминания о слоне[3][комментарий 2]. Тем не менее в источниках Аббасидов не найдено никаких упоминаний ни о таком подарке, ни вообще о каком-либо контакте с Карлом Великим — возможно, по той причине, что Харун ар-Рашид считал властителя франков неким малозначимым правителем[5].





Источники времён жизни слона

Путешествие из Востока в Европу

Абуль-Аббас был доставлен из Багдада, который тогда являлся столицей халифата Аббасидов, при посредничестве франкского еврея по имени Исаак[2][6], который вместе с двумя другими эмиссарами, Лантфридом и Зигмундом[2], был отправлен ко двору халифа по приказу Карла Великого. Будучи единственным выжившим членом посольства из трёх перечисленных, Исаак отправился в обратный путь со слоном, о котором он постарался заранее предупредить Карла через двух эмиссаров, которых встретил в 801 году: один был отправлен лично халифом Харуном ар-Рашидом, другой — Ибрахимом ибн аль-Аглабом, который был в то время губернатором Ифрикии[2][7]. Карл приказал человеку из Лигурии (провинция рядом с Генуей) снарядить флот для перевозки слона и других товаров[2].

Исследователи полагают, что Исаак и слон проделали своё путешествие через Африку: они начали обратный путь, направившись вдоль египетского побережья в Ифрикию, управляемую тогда Ибрагимом ибн аль-Аглабом, который купил эту землю у ар-Рашида за платежи в 40 000 динаров в год. Возможно, при помощи Ибрагима в его столице Кайруане (ныне в Тунисе), Исаак отплыл из порта (возможно, Карфаген[8], в настоящее время Тунис) вместе с Абуль-Аббасом и проделал оставшийся маршрут до Европы по Средиземному морю[9].

Во всяком случае, в историческом тексте «Анналов королевства франков» написано, что «Исаак-еврей вернулся из Африки со слоном» (Isaac Iudeus de Africa cum elefanto) и высадился в Портовенере (около Генуи) в октябре 801 года[2][10]. Зиму он вместе со слоном провёл в Верчелли, а весной они начали переход через Альпы к резиденции императора в Аахене, прибыв туда 20 июля 802 года[2][6][11].

Смерть

В 810 году Карл Великий оставил свой дворец и начал военную кампанию, имевшую целью разгромить короля Дании Гудфреда и его флот, который вторгся и разграбил Фрисландию. Карл Великий пересёк реку Рейн и остановился в месте, называемом «Липпехам», ожидая прихода войск в течение трёх дней, когда его слон вдруг умер[12][13]. На основании предположения, что Абуль-Аббас был с Карлом Великим на момент своей смерти, некоторые современные исследователи делают вывод, что франки планировали использовать животное в качестве боевого слона[6][14][15].

Место смерти

Расположение места «Липпехам» является предметом дискуссий[16], однако предполагается, что это слово означает в «устье реки Липпе»[16] (месте, где она впадает в Рейн), — другими словами, где-то недалеко от города Везель[17][18]. Такое предположение известно как минимум с 1746[19] (или даже с 1735[20]) года, когда Нуннинг (Нуннингус) и его коллега опубликовали информацию, что «Липпехам» должен быть идентифицирован с Везелем[21] и что в этой местности были обнаружены огромные кости, ныне (на тот момент) находящиеся во владении связанного с ними музея, которые, как им показалось логичным, можно считать частями скелета слона Абуль-Аббаса[22]. Ещё одна огромная кость была найдена в реке Липпе среди улова рыбы в херрштадте Гартропа в начале 1750 года, и она тоже была объявлена частью останков Абуль-Аббаса[20].

Один из оспаривающих такую точку зрения, Ричард Ходжес, идентифицирует Липпехам с Люнебургской пустошью, которая расположена не вполне рядом с Рейном[23].

Современные исследования

Информация о представлении и смерти

В «Анналах королевства франков» встречаются лишь краткие упоминания о перевозке Абуль-Аббаса (801)[1], его доставке к императору (802)[11] и факте его смерти (810). Но современные авторы часто преподносят в своих произведениях недостоверную информацию. Одни пишут, что, когда Абу-ль-Аббас прибыл в Европу, он путешествовал через различные города Германии, удивляя горожан[15], что он был выставлен в «Шпейере, Страсбурге, Вердене, Аугсбурге и Падерборне» в качестве демонстрации истинного могущества императора[14] и в конце концов был размещёны в Аугсбурге, на территории современной южной Баварии[15].

Некоторые же добавляют от себя подробности о смерти слона, утверждая, что к моменту её наступления ему было сорок лет и он уже страдал от ревматизма, когда сопровождал Карла в походе через Рейн во Фрисландию[14]. Согласно этим источникам, по причине «прохладной дождливой погоды» Абу-ль-Аббас заболел пневмонией[14][15]. Ухаживавшие за ним люди перевезли его в район Мюнстера, где он упал и умер[14].

Белый слон

В некоторых современных произведениях указывается, что Абуль-Аббас был альбиносом — то есть белым слоном, — но основание для таких утверждений отсутствует. Одним из первых произведений, в которых утверждалось, что Абуль-Аббас был «белым слоном», являлась книга авторства Уилла Масона Уэста (1902)[24]. В 1971 году Петр Мюнц написал книгу, предназначенную для широкого круга читателей, в которой тоже говорил о «белом слоне», но отметил этот факт как «неточный», поскольку неизвестно «никаких доказательств», чтобы его авторитетно обосновать[25]. Упоминание «белого слона» также ошибочно происходит от названия печатного каталога с выставки в Аахене 2003 года: Ex oriente: Isaak und der weisse Elefant, однако в этой публикации — статье, написанной Греве и Поле, — имеется вопросительный знак в предложении касательно слона: «Среди знаменитых подарков Карлу имелся (белый (?)) слон»[26].

Индийский слон

Некоторые авторы также утверждали с непоколебимой уверенностью, что Абуль-Аббас был азиатским слоном[14], в то время как другие оставляли этот вопрос открытым, полагая вполне возможным, что на самом деле это был африканский слон[27].

Напишите отзыв о статье "Абу-ль-Аббас (слон)"

Комментарии

  1. В «Анналах королевства франков» 802 года сказано, что «venit Isaac cum elefanto et ceteris muniberus, quae a rege Persarum missa sunt, et Aquisgrani omnia imperatori detulit; nomen elefanti erat Abul Abaz». Харун ар-Рашид называется царём или персов (ibid 801:116 «rex Persarum»), или сарацинов (ibid 810:113 «ubi dum aliquot dies moraretur, elefant ille, quem ei Aaron rex Sarracenorum miserat, subita morte periit».
  2. Эйнхард утверждает, что Харун ар-Рашид имел единственного слона («quem tunc solem habetat»), что считается выдумкой.[4]

Примечания

  1. 1 2 Annales regni francorum Anno 801 (Kurze 1895, С. 116, Monumenta Germaniae Historica edition)
  2. 1 2 3 4 5 6 7 Scholz 1970, pp. 81–2 (Eng. tr. of ARB = Royal Frankish Annals)
  3. Einhard (tr. Thorpe 1969, С. 70)
  4. Thorpe 1969, С. 184 (endnotes)
  5. The West in the World, Volume I: To 1715. — 3. — New York: McGraw-Hill. — Vol. 1. — P. 220. — ISBN 0-07-331669-5.
  6. 1 2 3 4 Kistler John M. [books.google.co.uk/books?id=Y0sqI1fxfnMC War elephants]. — Greenwood Publishing Group, 2006. — P. 187–188. — ISBN 0-275-98761-2.
  7. Scholz 1970, С. 82, «..and the envoy of Emir Abraham, who ruled on the border of Africa in Fustât»; и Scholz 1970, Note 4 to year 801, quote: «Harun al-Rashid, emir al Mumenin.. appointed Ibrahim ibn al’Aghlab governor of Africa about 800. Fustât, his place of residence is Abbasiya near Kairwan in southern Tunis..»
  8. Этот реконструированный маршрут (через Карфаген) был изображён в работе Grewe, Klaus & Pohle, Frank (2003), [books.google.co.jp/books?id=UlEVAQAAIAAJ "Der Weg des Abul Abaz von Bagdad zu Aachen"], сс. 66–69, ISBN 380533270X, <books.google.co.jp/books?id=UlEVAQAAIAAJ>  (часть каталога выставки), в соответствии с (2004) «[books.google.co.jp/books?id=EckPAQAAMAAJ Klaus Grewe - Frank Pohle, Der Weg, etc.]». Medioevo latino (Centro italiano di studi sull'alto Medioevo) XXV., цитата: «The motives for Issac’s particular route from Baghdad to Carthage, via ship from Carthage to Protovenere (near Genoa, and north via Vercelli and St. Bernard’s pass to Aachen, are illuminated (I. D.) |2683»
  9. Sypeck Jeff. Becoming Charlemagne. — HarperCollins, 2006. — P. 172–3.ISBN 0-06-079706-1
  10. Annales regni francorum Anno 801 (Kurze 1895, С. 116, Monumenta Germaniae Historica)
  11. 1 2 Annales regni Francorum Anno 802 (Kurze 1895, С. 117, Monumenta Germaniae Historica edition)
  12. Annales regni Francorum Anno 810 (Kurze 1895, С. 131, Monumenta Germaniae Historica edition)
  13. Scholz 1970, pp. 91 (ARB = «Анналы королевства франков»)
  14. 1 2 3 4 5 6 Dembeck Hermann. Animals and men. — Natural History Press, 1965. — P. 264. — ISBN 1-598-84347-8. (Cf. Dembeck, Mit Tieren leben, 1961)
  15. 1 2 3 4 Kistler John M. [books.google.co.jp/books?id=g9Bj-kyDi9AC&pg=PA91 Animals in the Military: From Hannibal's Elephants to the Dolphins of the U.S. Navy]. — ABC-CLIO, 2011. — P. 91. — ISBN 1-598-84347-8., отсылка к Hodges, Richard. (cf. Kistler & Lair 2006)
  16. 1 2 Becher Matthias. [books.google.co.jp/books?id=g9jcIprivJUC&pg=PA61 Karl der Grosse]. — C.H.Beck, 1999. — P. 61. — ISBN 978-3-406-43320-7., цитата: «den Rhein bei Lippeham (an der Mundung der Lippe?)»
  17. Barth Reinhard. [books.google.co.jp/books?id=0bMMAQAAMAAJ Karl der Grosse]. — Buch Vertrieb Blank, 2005. — P. 12. — ISBN 978-3-937-50114-7.
  18. Newfield, Timothy (2012). «[dspace.stir.ac.uk/handle/1893/11909\archiveurl=hdl.handle.net/1893/11909 A great Carolingian panzootic:the probable extent, diagnosis and impact of an early ninth-century cattle pestilence]». ARGOS.
  19. Nünning, Jodocus Hermann & Cohausen, Johann Heinrich (1746), [books.google.de/books?id=Dps5AAAAcAAJ&pg=PA44 Epistolae IV: De osse femoris Elephantini], Frankfurt am Main, с. 44, <books.google.de/books?id=Dps5AAAAcAAJ&pg=PA44> , after Oettermann, Die Schaulust am Elefanten (1982) p.98, note 117
  20. 1 2 J.G. Leidenfrost (7 July 1750). «[digital.ub.uni-duesseldorf.de/periodical/pageview/458522 Nachricht von einigen Überbleibseln des Elephanten Abdulabbas]». Duisburger Intelligenz-Zettel., отсылка к Нуннигу.
  21. Nünning & Cohausen 1746, С. 44, «… os Elephantini femoris, ex inculto ad Rheni ripam agro haud procul Luppiae ostiis, olim Luppemunda, Luppeheim, Lippeham, Lippekant, & Lippia dictis. ubi vetus celebrisque Regum Francorum Carolingicae Stirpis olim fuit curia, hodie VESALIA dicta» («Бедренная кость слона была обнаружена в поле на берегу Рейна, в месте недалеко от устья реки Липпе, иначе Luppemunda, Luppeheim, Lippeham, Lippekant или Lippia, которое теперь называется Везель, где располагался двор знаменитых потомков франкских королей династии Каролингов».)
  22. Nünning & Cohausen 1746, С. 48, Itaque os Musei nostri cum Elephantis fit,.. ad exuvias ABULABAZII Carolo M. ab Aarone Persarum Rege dono submissi"
  23. Hodges Richard. [books.google.co.jp/books?id=0bMMAQAAMAAJ Towns and Trade: In the Age of Charlemagne]. — Duckworth Publishers, 2000. — P. 37. — ISBN 978-0-715-62965-9.
  24. West Willis Mason. [books.google.co.jp/books?id=oZxCAAAAIAAJ&pg=PA521 Ancient history to the death of Charlemagne]. — Allyn and Bacon, 1902. — P. 521n.
  25. Cowdrey, H.E.J. (January 1970). «[journals.cambridge.org/action/displayAbstract?fromPage=online&aid=7798429 Review: Life in the Age of Charlemagne by Peter Munz]». The Journal of Ecclesiastical History 21. DOI:10.1017/s0022046900048466.DOI:10.1017/S0022046900048466, цитата: «I know of no evidence that Harun al-Rashid’s present to Charlemagne was literally a 'white' elephant.»
  26. Grewe & Pohle 2003, С. 66: "Zu den für Karl den Großen bestimmten Geschenken gehörte ein (weißer?) Elefant, "
  27. "We know very little about the elephant; some accounts say it was African, others an Indian beast."[6]

Библиография

Отрывок, характеризующий Абу-ль-Аббас (слон)


Не успел князь Андрей проводить глазами Пфуля, как в комнату поспешно вошел граф Бенигсен и, кивнув головой Болконскому, не останавливаясь, прошел в кабинет, отдавая какие то приказания своему адъютанту. Государь ехал за ним, и Бенигсен поспешил вперед, чтобы приготовить кое что и успеть встретить государя. Чернышев и князь Андрей вышли на крыльцо. Государь с усталым видом слезал с лошади. Маркиз Паулучи что то говорил государю. Государь, склонив голову налево, с недовольным видом слушал Паулучи, говорившего с особенным жаром. Государь тронулся вперед, видимо, желая окончить разговор, но раскрасневшийся, взволнованный итальянец, забывая приличия, шел за ним, продолжая говорить:
– Quant a celui qui a conseille ce camp, le camp de Drissa, [Что же касается того, кто присоветовал Дрисский лагерь,] – говорил Паулучи, в то время как государь, входя на ступеньки и заметив князя Андрея, вглядывался в незнакомое ему лицо.
– Quant a celui. Sire, – продолжал Паулучи с отчаянностью, как будто не в силах удержаться, – qui a conseille le camp de Drissa, je ne vois pas d'autre alternative que la maison jaune ou le gibet. [Что же касается, государь, до того человека, который присоветовал лагерь при Дрисее, то для него, по моему мнению, есть только два места: желтый дом или виселица.] – Не дослушав и как будто не слыхав слов итальянца, государь, узнав Болконского, милостиво обратился к нему:
– Очень рад тебя видеть, пройди туда, где они собрались, и подожди меня. – Государь прошел в кабинет. За ним прошел князь Петр Михайлович Волконский, барон Штейн, и за ними затворились двери. Князь Андрей, пользуясь разрешением государя, прошел с Паулучи, которого он знал еще в Турции, в гостиную, где собрался совет.
Князь Петр Михайлович Волконский занимал должность как бы начальника штаба государя. Волконский вышел из кабинета и, принеся в гостиную карты и разложив их на столе, передал вопросы, на которые он желал слышать мнение собранных господ. Дело было в том, что в ночь было получено известие (впоследствии оказавшееся ложным) о движении французов в обход Дрисского лагеря.
Первый начал говорить генерал Армфельд, неожиданно, во избежание представившегося затруднения, предложив совершенно новую, ничем (кроме как желанием показать, что он тоже может иметь мнение) не объяснимую позицию в стороне от Петербургской и Московской дорог, на которой, по его мнению, армия должна была, соединившись, ожидать неприятеля. Видно было, что этот план давно был составлен Армфельдом и что он теперь изложил его не столько с целью отвечать на предлагаемые вопросы, на которые план этот не отвечал, сколько с целью воспользоваться случаем высказать его. Это было одно из миллионов предположений, которые так же основательно, как и другие, можно было делать, не имея понятия о том, какой характер примет война. Некоторые оспаривали его мнение, некоторые защищали его. Молодой полковник Толь горячее других оспаривал мнение шведского генерала и во время спора достал из бокового кармана исписанную тетрадь, которую он попросил позволения прочесть. В пространно составленной записке Толь предлагал другой – совершенно противный и плану Армфельда и плану Пфуля – план кампании. Паулучи, возражая Толю, предложил план движения вперед и атаки, которая одна, по его словам, могла вывести нас из неизвестности и западни, как он называл Дрисский лагерь, в которой мы находились. Пфуль во время этих споров и его переводчик Вольцоген (его мост в придворном отношении) молчали. Пфуль только презрительно фыркал и отворачивался, показывая, что он никогда не унизится до возражения против того вздора, который он теперь слышит. Но когда князь Волконский, руководивший прениями, вызвал его на изложение своего мнения, он только сказал:
– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“