Абу-ль-Аля аль-Маарри

Абу-ль-Аля аль-Маарри
Имя при рождении:	Ахмад ибн Абдуллах ибн Сулейман ат-Танухи
Род деятельности:	поэзия
Направление:	зухдийят

Абуль-Ала Ахмад ибн Абдуллах ат-Танухи, известный как Абуль-Ала аль-Маарри (араб. أبو العلاء المعري‎; 973, Мааррет-эн-Нууман, совр. Сирия — 1057 или 1058, там же) — арабский поэт, философ и филолог, классик аскетической поэзии (зухдийят). С детства слепой, аль-Маарри, ведя аскетический образ жизни, придерживался пессимистического, скептического и рационалистического мировоззрения.

Биография

Родился в семье законоведа и филолога в сирийском городе Мааррет-эн-Нууман близ Алеппо. Уже на четвёртом году жизни потерял зрение из-за оспы, что, однако, не помешало ему приобрести огромный запас филологических знаний и написать более 30 сочинений различного содержания: стихотворения, трактаты по метрике, грамматике, лексикографии и пр. Писать поэзию он начал в раннем возрасте (11 или 12 лет).

Образование получил в культурных центрах Сирии и Месопотамии — Алеппо, Триполи, Антиохии, Багдаде и Дамаске. По пути в Триполи посетил христианский монастырь близ Латакии, где слушал дебаты по античной философии. Начал свою деятельность в качестве учёного филолога и автора хвалебных од, подражая стилю аль-Мутанабби, которого считал своим учителем. Эти оды составляют значительную часть первого сборника аль-Маарри, названного «Сакт-аз-Занд» («Искры огнива», «Sakt al-Zand», издан в Булаке 1286 хиджры (1908); Каире 1304 хиджры (1926); Бейрут, 1884). Это был «обязательный» для начинающего в то время поэта «высокий» жанр; но карьера придворного поэта не отвечала личности Абу-ль Аля, впоследствии утверждавшего, что «никогда не хвалил людей с корыстной целью». Независимость суждений и гордый нрав не позволили ему получить покровителей среди властей и должность в культурных центрах халифата; более того, он отказывался продавать свои тексты за деньги.

В 1010 году Абуль-Аля после 18-месячного пребывания в Багдаде вернулся домой в Сирию, чтобы ухаживать за больной матерью, которая, впрочем, умерла ещё до его прибытия. С этого времени повёл замкнутую жизнь, «затворившись в трёх тюрьмах: тела, слепоты и одиночества». Окружённый толпами учеников и всеобщим уважением, он жил очень скромно, на доходы от уроков. Аскеза его простиралась и на питание — он был убеждённым вегетарианцем, что также соответствовало его неприятию любого насилия и отказу «воровать у природы». Будучи сторонником социальной справедливости, излишки своих доходов передавал нуждающимся.

Абу-ль Аля подвергался нападкам за вольнодумство, но жизнь в захолустной Мааре и необычайная слава охраняли его от серьёзных гонений. Из наиболее видных философско-литературных произведений Абу-ль Аля необходимо отметить большое собрание стихов «Люзум ма ля йальзам» («Необходимость того, что не было необходимым», «Luzûm mâ lâ jalzam», издан Бомбей, 1313 хиджры, Каир, 1309) и «Рисалят-аль-Гуфран» («Послание о помиловании»).

В заглавии первого указано на правило рифмы, которому добровольно следовал поэт (тождество согласных в предшествующем рифме слоге), и ряд новых нравственных требований, выставленных в этих стихах. Произведение представляет собой сборник философских стихотворений, пользующихся на востоке громкой славой. В нём аль-Маарри проповедует веротерпимость, бичует суеверия, властолюбие духовенства и преклонение перед авторитетом, проводит принципы самоотверженной морали, которые противополагает началу деятельности, и в своём презрении к миру доходит до отрицания брака.

Во втором произведении, предвосхищающем «Божественную комедию» Данте, он даёт фантастические и лукавые сведения (в стиле Лукиана) о жизни и разговорах в загробном мире джахилийских поэтов, якобы помилованных Аллахом «зиндиках» — вольнодумцах, еретиках, — их взглядах и учениях.

Среди других сочинений аль-Маарри выделяются недошедшие до нас «Параграфы и периоды» (Al-Fuṣūl wa al-ghāyāt). По-видимому это была книга в форме коранических откровений, излагавшая его учение. Из остальных сочинений (около 60), кроме писем, почти ничего не осталось.

Философские взгляды

В двух своих трактатах Маари выступил как философ: в «Послании об ангелах» и в «Послании о помиловании» (в другом переводе — «Послание о царстве прощения»). В них Абу-ль-Ала высказывает главные свои идеи: недоверие к жизни (сильному духу лучше существовать вне тела), к власти и авторитетам, нетерпимость ко лжи, несправедливости, лицемерию и скудоумию. В каком-то смысле он и саму философию подвергает насмешке, говоря, что ни одно учение не совпадает с ходом реальной жизни.

Чаще всего Маари рассуждает о судьбе и времени, которые не постижимы и которые управляют всем сущим на Земле. Несмотря на такой фатализм, Абу-ль-Ала признавал за человеком право свободного выбора, а значит и ответственность за свои поступки. Нравственным содержанием его учения было стяжание личного благочестия, но не строгим соблюдением законов ислама, а «воздержанием от совершения зла». Разум для него стоял на более высоком месте, чем вера. Он оставался монотеистом, но не признавал существующих религий и не верил в загробный мир; не боялся называть религию «небылицами, придуманными древними», выгодной только эксплуатирующим легковерные массы. В 2013 году статуе аль-Маарри джихадисты (Фронт ан-Нусра) отсекли голову.

Сочинения

• «Необходимость того, что не было необходимым». — Сборник стихотворений.
• «Послание о помиловании» (1033, издание 1903).
• В русском переводе:
  • Стихотворения, М., 1971;
  • «Послание об ангелах» (перевод 1932).
  • [web.archive.org/web/20080409012948/www.olegern.net/ox/other/maarry2.htm Искры огнива / Пер. А.Тарковского]

Публикации на русском языке

• Абу-ль-Аля аль-Маарри. Стихотворения. / Пер. А. Тарковского — М., Художественная литература, 1979.
• Абу-ль-Аля аль-Маарри. Избранное. — М., Художественная литература, 1990, ISBN 5-280-01250-5.

Литература

• Крачковский И. Ю. Избранные сочинения, т. 1—2. М.-Л., 1955—1956.
• Крымский А. Е. Арабская литература в очерках и образцах. М., 1911.
• Шидфар Б. Я. Абу-ль-Аля аль-Маарри. М., 1985.
• Широян С. Г. Великий арабский поэт и мыслитель Абу-ль-Аля аль-Маарри. М., 1957.

Ссылки

• [ravshir.livejournal.com/69936.html Б.Шидфар. Абу-ль-Аля — Великий слепец из Маарры]

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Абу-ль-Аля аль-Маарри

По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.