Абу-ль-Фарадж бин Харун

Абу-ль-Фарадж бин Харун

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

В Википедии есть статьи о других людях с куньей Абуль-Фарадж и именем Григорий.

Абуль-Фарадж бин Гарун (Abū'l-Faraj bin Hārūn al-Malaṭī, лат. Abulfaragius), с принятием епископского звания взявший имя Григория (Ġrīġūriyūs), и имевший прозвище Бар-Эбрей (Bar ʿEbrāyā, лат. Bar Hebraeus; 1226, Малатья, Конийский султанат, ныне территория Турции, — 30 июня 1286, Марага, Иран) — сирийский церковный деятель, писатель и учёный-энциклопедист.

Бар-Эбрей — прозвище, долго считавшееся означающим «сын еврея». Однако его отец был христианином яковитского обряда. Возможно, что прозвище происходит от названия его родного города Эбро (ʿEbrā); слово «бар» в сирийском языке означает «сын того-то» и «выходец из».

Основные сочинения Бар-Эбрея написаны по-сирийски и по-арабски.

Ранние годы

Абу-ль-Фарадж родился в 1226 году в городе Малатья в семье врача Аарона (арабское имя — Харун бин Тума аль-Малати). Семья была достаточно состоятельной. Кроме родного сирийского Абу-ль-Фарадж владел арабским, армянским, греческим, персидским, различными монгольскими диалектами, изучал также — богословие и философию. Под руководством отца и других известных врачей города он также приобщался к врачебному искусству.

В 1243 году, опасаясь наступления монгольской армии, большая часть населения города бежала в Халеб. Однако врач Аарон с семьёй остался в Малатье и уже в 1244 поступил на службу к одному из монгольских военачальников, с которым некоторое время разъезжал по завоёванным территориям. В том же году Аарон был отпущен со службы и перебрался вместе с семьёй в Антиохию, столицу Антиохийского княжества. Здесь Абу-ль-Фарадж продолжил своё образование. Вскоре он стал монахом одного из яковитских монастырей, а позднее отправился в Триполи.

Церковная деятельность

В 1246, на двадцатом году жизни Абу-ль-Фарадж был посвящён яковитским патриархом Игнатием III в епископы Губоса (близ Малатьи) и принял имя Григорий. Год спустя он стал епископом Лакабены, а в 1253 был переведён с тем же чином в Халеб. В 1264 году новый патриарх Игнатий IV назначил Абу-ль-Фараджа мафрианом яковитов Месопотамии, он оставался на этом посту до самой смерти.

Абу-ль-Фарадж не раз бывал в Мараге и Тебризе, столице государства Хулагуидов, встречался с ильханами Абагой и Текудером. В 1268 году он совершил поездку сначала в Тебриз, затем в Марагу, где в яковитском монастыре читал лекции о Евклиде. Через четыре года там же Абу-ль-Фарадж читал о «Вселенной» Птолемея. Мафриан способствовал строительству культовых сооружений в этих городах: по его распоряжению в 1272 году была построена молельня новой церкви в Мараге, а в 1282 — новая церковь в Тебризе.

Поскольку Абу-ль-Фарадж старался защитить перед монгольскими правителями всех христиан, независимо от принадлежности к различным течениям, в своё первое посещение Мараги, где яковитов было мало, он был с почётом встречен всеми христианами города. Смерть Абу-ль-Фараджа, последовавшая в том же городе 30 июня 1286 года, была с горечью воспринята жителями. Несторианский католикос мар Ябалаха III призвал горожан в знак траура не открывать лавок и не вести торговлю. Яковиты, несториане, григориане, православные — исполнили просьбу католикоса.

Труды

Абу-ль-Фарадж был одним из самых плодовитых и выдающихся сирийских писателей. Во всех его сочинениях виден добросовестный и критический исследователь, который старается глубже вникнуть в причинную связь событий. Современники называли его Красой века (Farîd al zamân) вследствие его отличных познаний во всех науках.

Главный исторический труд Абу-ль-Фараджа «Хроника» излагает все познания его и его предшественников в области истории и состоит из двух частей. Первая часть, посвящённая гражданской и политической истории, известна под названием «Chronicon syriacum» и была издана П. И. Брунсом и Г. В. Киршем в 1789 г. Второй том содержит историю сирийской церкви, а также несториан и антиохийского патриархата, — издан Ж. Б. Аббелоосом и Т. Ж. Лами (3 тома, Лёвен, 1872—74).

Некоторые отрывки его обширного богословского сочинения «Сокровища тайн» (Aussar râfe) сделались известны благодаря Бернштейну, стараниями которого они изданы в Бреславле.

Полное собрание грамматических трудов Абу-ль-Фараджа выпустил аббат Мартен «Oeuvres grammaticales d’Aboul-Faradj dit Bar Hebraeus», ч. 1 и 2, (Париж, 1873), а его краткую сирийскую грамматику издал Берто (Гётт., 1843).

Автобиография его напечатана Иосифом Ассемани в «Bibliotheca orientalis» (т. 2), где вместе с тем помещён полный перечень сочинений Бар-Эбрея. В последние месяцы своей жизни Абу-ль-Фарадж работал по просьбе друзей над составлением на арабском языке извлечения из его обширнейшего исторического сочинения. Это извлечение издал Е. Покок под названием «Abulpharagii historia dynastiarum» (Оксфорд, 1663).

См. также

• Мар Ябалаха III

Библиография

Сочинения Абу-ль-Фараджа

• Абу-ль-Фарадж. [lib.ru/POEEAST/ABULFARADZH/kniga_zanimatel_nyh_istorij1.txt Книга занимательных историй] / Перевод с сирийского А. Белова и Л. Вильскера, редакция и предисловие Н. В. Пигулевской. — М., Л.: Государственное издательство художественной литературы, 1961.

Литература

• Гусейнов Р. А. [www.vostlit.info/Texts/rus11/Abulfarage/framepred.htm Бар-Эбрей и его «Всеобщая история»] // Сирийские источники XII-XIII вв об Азербайджане. — Баку, 1960. — С. 53-63.
• Бар-Гебреус // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• Бар-Гебреус // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.vostlit.info/haupt-Dateien/index-Dateien/A.phtml?id=2041 Абу-ль-Фарадж]. — на сайте Восточная литература. Проверено 17 сентября 2008. [www.webcitation.org/61CgQASPb Архивировано из первоисточника 25 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Абу-ль-Фарадж бин Харун

Он оправился, оглянулся своими сощуренными глазами и, взглянув на князя Андрея, видимо, не узнав его, зашагал своей ныряющей походкой к крыльцу.
– Фю… фю… фю, – просвистал он и опять оглянулся на князя Андрея. Впечатление лица князя Андрея только после нескольких секунд (как это часто бывает у стариков) связалось с воспоминанием о его личности.
– А, здравствуй, князь, здравствуй, голубчик, пойдем… – устало проговорил он, оглядываясь, и тяжело вошел на скрипящее под его тяжестью крыльцо. Он расстегнулся и сел на лавочку, стоявшую на крыльце.
– Ну, что отец?
– Вчера получил известие о его кончине, – коротко сказал князь Андрей.
Кутузов испуганно открытыми глазами посмотрел на князя Андрея, потом снял фуражку и перекрестился: «Царство ему небесное! Да будет воля божия над всеми нами!Он тяжело, всей грудью вздохнул и помолчал. „Я его любил и уважал и сочувствую тебе всей душой“. Он обнял князя Андрея, прижал его к своей жирной груди и долго не отпускал от себя. Когда он отпустил его, князь Андрей увидал, что расплывшие губы Кутузова дрожали и на глазах были слезы. Он вздохнул и взялся обеими руками за лавку, чтобы встать.
– Пойдем, пойдем ко мне, поговорим, – сказал он; но в это время Денисов, так же мало робевший перед начальством, как и перед неприятелем, несмотря на то, что адъютанты у крыльца сердитым шепотом останавливали его, смело, стуча шпорами по ступенькам, вошел на крыльцо. Кутузов, оставив руки упертыми на лавку, недовольно смотрел на Денисова. Денисов, назвав себя, объявил, что имеет сообщить его светлости дело большой важности для блага отечества. Кутузов усталым взглядом стал смотреть на Денисова и досадливым жестом, приняв руки и сложив их на животе, повторил: «Для блага отечества? Ну что такое? Говори». Денисов покраснел, как девушка (так странно было видеть краску на этом усатом, старом и пьяном лице), и смело начал излагать свой план разрезания операционной линии неприятеля между Смоленском и Вязьмой. Денисов жил в этих краях и знал хорошо местность. План его казался несомненно хорошим, в особенности по той силе убеждения, которая была в его словах. Кутузов смотрел себе на ноги и изредка оглядывался на двор соседней избы, как будто он ждал чего то неприятного оттуда. Из избы, на которую он смотрел, действительно во время речи Денисова показался генерал с портфелем под мышкой.
– Что? – в середине изложения Денисова проговорил Кутузов. – Уже готовы?
– Готов, ваша светлость, – сказал генерал. Кутузов покачал головой, как бы говоря: «Как это все успеть одному человеку», и продолжал слушать Денисова.
– Даю честное благородное слово гусского офицег'а, – говорил Денисов, – что я г'азог'ву сообщения Наполеона.
– Тебе Кирилл Андреевич Денисов, обер интендант, как приходится? – перебил его Кутузов.
– Дядя г'одной, ваша светлость.
– О! приятели были, – весело сказал Кутузов. – Хорошо, хорошо, голубчик, оставайся тут при штабе, завтра поговорим. – Кивнув головой Денисову, он отвернулся и протянул руку к бумагам, которые принес ему Коновницын.
– Не угодно ли вашей светлости пожаловать в комнаты, – недовольным голосом сказал дежурный генерал, – необходимо рассмотреть планы и подписать некоторые бумаги. – Вышедший из двери адъютант доложил, что в квартире все было готово. Но Кутузову, видимо, хотелось войти в комнаты уже свободным. Он поморщился…
– Нет, вели подать, голубчик, сюда столик, я тут посмотрю, – сказал он. – Ты не уходи, – прибавил он, обращаясь к князю Андрею. Князь Андрей остался на крыльце, слушая дежурного генерала.
Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.