Абу Джафар аль-Мансур

Абу Джафар аль-Мансур
Амир аль-муминин и халиф Аббасидского халифата
754 — 775
Предшественник:	Абуль-Аббас ас-Саффах
Преемник:	Мухаммад ибн Мансур аль-Махди

В Википедии есть статьи о других людях с лакабом аль-Мансур, куньей Абу Джафар и именем Абдуллах.

Абу Джафа́р Абдулла́х ибн Муха́ммад аль-Мансу́р (араб. ابو جعفر عبدالله ابن محمد المنصور‎; ум. в 7 октября 775, Хиджаз) — один из величайших правителей Арабского халифата, стоявший у истоков государства Аббасидов, основатель и строитель крупнейшего города средневекового мира — Багдада. Правил в 754—775 годах. Известен по своему почетному титулу — аль-Мансур.

Его отец, Мухаммад, был правнуком Аббаса, мать — невольницей-берберкой. Год рождения будущего халифа неизвестен. После начала волнений в Хорасане последний омейядский халиф Марван II взял под стражу главу клана Аббасидов, которым на тот момент являлся старший брат Абу Джафара Ибрахим ибн Мухаммад. После убийства Ибрахима хорасанские повстанцы присягнули на верность другому брату Абу Джафара, Абуль-Аббасу, который провозгласил себя халифом в городе Эль-Куфа.

Годы восстаний

Аббас, вошедший в историю с прозвищем «ас-Саффах» («кровопролитный»), через четыре года умер, оставив задачу консолидации государства Аббасидов своему брату Абу Джафару. В первые годы своего правления новый халиф хитростью и вероломством подавил очаги омейядского сопротивления на территории Ирака, а также восстание собственного дяди Абдаллы (754). Затем наступила череда тех, кто ожидал от Аббасидов сдачи властных полномочий потомкам Али; с этими ожиданиями связан мятеж в Медине 762 года.

В борьбе с притязаниями дяди аль-Мансур (это прозвище означает «победитель») опирался на поддержку хорасанских повстанцев во главе с Абу Муслимом. Радикализм повстанцев, впрочем, вскоре стал для него обузой, и он жестоко расправился с теми, кто привёл его клан к власти, не исключая и самого Абу Муслима. В Хорасане разгорелись новые волнения, вожди которых поднимали на знамя пережитки доисламских верований. Некоторые из восставших исповедовали переселение душ и величали аль-Мансура своим богом.

Новая столица

Аль-Мансур, по-видимому, сознавал, что замирение персов возможно только путём установления культурной преемственности с традиционной персидской монархией. По персидской традиции аль-Мансур положил в основу управления обширный штат чиновников, который невозможно было разместить в пределах Куфы и Басры — шиитских городов, в лояльности которых у халифа были все основания сомневаться. Для строительства новой столицы, Багдада, аль-Мансур выбрал место неподалёку от разрушенной столицы Сасанидов, Ктесифона. Первые багдадские здания были возведены из обломков дворцов персидских царей.

Аль-Мансур умер во время хаджа неподалёку от Мекки, где и был похоронен. Его кровь текла в жилах всех последующих багдадских халифов.

Семья

Задолго до прихода к власти Абу Джафар удачно женился на Арве, более известной как Умм Муса, происходившей из древней династии правителей Химьяра. Согласно добрачному соглашению, аль-Мансур пока была жива Арва не имел права брать других жён и иметь наложниц. Аль-Мансур неоднократно пытался аннулировать это соглашение, однако его жене всегда удавалось убедить судей этого не делать. Умм Муса Арва умерла на десятом году правления халифа аль-Мансура, родив ему двух сыновей — Мухаммеда и Джафара, которых халиф рассматривал в качестве своих единственных законных наследников.

Литература

• Кеннеди, Хью. Двор халифов. — М.: АСТ — Хранитель, 2007. — 412 с.
• Фильштинский И. М. История арабов и халифата (750—1517). — М., 2006. — ISBN 5-17-039552-3.

Отрывок, характеризующий Абу Джафар аль-Мансур

В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.