Абу Машар аль-Балхи

Абу Машар (Альбумасар, Альбумазар)
أبو معشر جعفر بن محمد بن عمر البلخي
Место рождения:	Балх
Место смерти:	Васит
Научная сфера:	математика, астрология, астрономия
Известные ученики:	Абу Саид Шадхан

В Википедии есть статьи о других людях с именем Джафар и нисбой Балхи.

Абу Машар Джафар ибн Мухаммад аль-Балхи (араб. أبو معشر جعفر بن محمد بن عمر البلخي‎; 10 августа 787, Балх — 9 марта 886, Васит) — персидский математик, астроном и астролог. Был известен в Европе под именем Albumaser (Альбумасар или Альбумазар).

Биография и труды

В течение десяти лет жил в Бенаресе, где изучал индийскую астрономию. Написал «Зидж тысяч», «Зидж соединений и проникновений», «Книгу о форме небесной сферы и различии её восхождений», «Книгу об определении времени по двенадцати светилам». Его «Введение в науку о звёздах» (Kitab al-mudkhal al-kabir ila 'ilm ahkam an-nujjum), написанное в Багдаде в 848 году и переведенное на латынь под названием «Introductorium in Astronmiam» (в 1133 году и ещё раз в 1140 году), было первым европейским изложением астрологии. В Багдаде он учился у аль-Кинди.

Его творчество — пример влияния герметической традиции на арабскую астрологию. Его работы являют собой любопытную смесь сабейского герметизма, персидской хронологии, ислама, греческой науки и месопотамской астрологии. А. М. способствовал утверждению идеи об идентификации древнего пророка Идриса с Енохом и Гермесом. Был исключительно успешным практиком данного искусства, объехавшим весь Средний Восток, служа многочисленным государственным мужам Индии, Персии, арабских стран и Египта.

На христианском Западе стал известен благодаря Петру д’Абано, который в ХIII веке в своей книге «Conciliator Differentiarum Philosophorum et Praecipue Medicorum» (Diff.156) упоминает об «Al-Mudsakaret» (или «Memorabilia») Абу Саида Шадхана, ученика Абу Машара, записавшего ответы и астрологические высказывания своего учителя. Анализ «Memorabilia», известной среди схоластов как «Апомасар в изложении Садана» благодаря искажению имен обоих ученых, дается Линн Торндайк.

Возможно это единственный пример средневековой астрологической агиографии. «Учитель, мастер» предстает в нём как почти всеведущий мудрец, изучающий не только методы различных отраслей своего искусства, но и его историю, и сознающий вклад своих предшественников. В «Memorabilia» он ссылается на Машаллаха ибн Асари, методом проецирования лучей которого он пользовался, и признается, что использовал и другие его методы.

Приписываемое А. М. сочинение «Предсказание смен годов и рождений», также известное в средневековом латинском переводе Иоанна Севильского, на самом деле написано ал-Кинди.

Издания

• «Астрологические цветы», Аугсбург, 1488.
• «О больших конъюкциях», 1489.
• «Введение в астрономию», Венеция, 1506.
• «Тысячи и многое иное»

Литература

• Матвиевская Г. П., Розенфельд Б. А. Математики и астрономы мусульманского средневековья и их труды (VIII—XVII вв.). В 3 т. М.: Наука, 1983.
• Линн Торндайк. Статья в журнале «Isis», 1954, с.22-32.

Отрывок, характеризующий Абу Машар аль-Балхи

– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.