Абэ, Томодзи
| Томодзи Абэ | |
| 阿部 知二 | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: |
Япония |
| Род деятельности: | |
| Годы творчества: |
1925—1973 |
| Направление: | |
| Жанр: | |
| Язык произведений: | |
Томо́дзи А́бэ (яп. 阿部 知二 Абэ Томодзи?, 26 июня 1903 — 23 апреля 1973) — японский писатель, литературный критик, переводчик и общественный деятель.
Биография
Томодзи Абэ родился в деревне Юногоо (ныне часть города Мимасака) в префектуре Окаяма в семье учителя естествознания, которому из-за работы приходилось с семьей переезжать в разные деревни и города. Томодзи учился в школах в (префектура Хёго) и в Нагое. В 1921 году ему пришлось пропустить один год из-за болезни лёгких и в это время он начал сочинять танка. В 1923 году его стихи были опубликованы в журнале «Кооюкаи дзасси» (校友会雑誌, рус. Журнал «Ассоциации выпускников»). В тот период он зачитывался танка поэта Симаги Акахико и произведениями Льва Толстого и Антона Чехова.
В 1924 году после окончания школы Абэ поступил на факультет английской литературы Токийского императорского университета. Особенно он интересовался британскими поэтами-романтиками XIX века. Тогда английскую литературу в университете преподавал английский поэт Эдмунд Бланден, который познакомил японских студентов с иным образом мысли и поведения. Абэ увлёкся британским модернизмом и особенно концепцией интеллектуализма, связываемой с именами Томаса Хьюма, Герберта Рида и Томаса Элиота[1]. В 1927 году он окончил университет, защитив диплом на тему об Эдгаре Аллане По.
В 1930 году Абэ женился на Сумико Охама и в период с 1932 по 1944 у них родилось 5 детей: два сына и три дочери. Старший сын Ёсио стал филологом и профессором французской литературы, а младший Нобуо — арт-критиком и главным куратором Художественного музея Бриджстоун в Токио. В мае 1944 года семья Абэ эвакуировалась в Химэдзи, спасаясь от ожидаемых бомбардировок, а сам он остался в столице (в том месяце умер его отец). В июле 1945 года писатель перебрался в Мимосаку и через три месяца после капитуляции Японии воссоединился с семьей в Химэдзи. В апреле 1950 года он с другими писателями едет в Хиросиму на встречу японского ПЕН-клуба и читает там доклад о «Войне и мире». Абэ интересуется марксизмом, но в атмосфере «холодной войны» вынужден скрывать свои политические взгляды. В конце 1950 года Абэ с семьей возвращается в Токио, где и проживал до конца жизни.
В 1953 году он выступает в суде в качестве общественного защитника в связи с первомайским инцидентом 1952 года, когда во время демонстрации в последовавших столкновениях между её участниками и полицией с обеих сторон были погибшие и пострадавшие. В марте 1959 года Абэ и Киёси Аоно выпускают письменный протест против пересмотра Договора о совместном сотрудничестве и гарантиях безопасности между США и Японией. Писатель был страстным критиком войны во Вьетнаме. В марте 1968 года он уволился из университета Мэйдзи и вместе с учёным Минору Ода призвал к общенациональному движению против этой войны. В 1969, путешествуя с женой по Европе, Абэ посетил Эдмонда Бландена — своего университетского преподавателя В ноябре 1971 года у него диагностировали рак пищевода и положили в больницу. 23 апреля 1973 года он умер, оставив неоконченным роман «Пленный», который он надиктовывал в последний год жизни (опубликован посмертно).
Творчество
Томодзи Абэ начал писательскую карьеру как модернист. В ноябре 1925 года, ещё учась в университете, он предложил свою дебютную работы (эссе «Метаплазия» и «Дух очищения») в журнал литературного факультета «Сюмон» (朱門, рус. Красные ворота), познакомившись с его редактором — писателем Сэйити Фунабаси. В 1926—1929 году Абэ публиковал свои сочинения в новоиспечённых модернистских журналах «Аодзора», «Бунгэй Тоси» и «Сито-си рон».
Профессиональным дебютом писателя стал рассказ «Японо-германские спортивные игры» (яп. 日独対抗競技, Нити-доку тайко кё:ги), появившийся в 1930 году в январском номере литературного журнала «Синтё» и тепло принятые движением «Синкё гэидзюцу» (新興芸術, рус. Современное искусство). В том же году Абэ написал несколько рассказов в модернистском стиле, которые с рядом эссе вышли отдельной книгой.
Последней модернистской работой писателя стал роман «Зимнее убежище» (1936), имевший большой успех и ставший фундаментом для его послевоенных произведений, которые приобрели гуманистический и социально-критический характер. Роман «Белый обелиск» отражает антивоенные взгляды писателя и высказывается против засилья монополий. Абэ был убежден, что литература и писатели должны быть полезны обществу и стимулировать его прогресс, и помимо беллетристики он написал большое количество эссе и теоретических трудов, в которых выражал свои идеи.
Томодзи Абэ также был плодовит на ниве литературного перевода, главным образом английской и американской литературы.
В 1966 году в московском издательстве «Прогресс» вышел русский перевод романа Томодзи Абэ «Белый обелиск» (перевод и предисловие В. Логуновой)[2].
Романы и повести
- Снежное убежище (яп. 冬の宿 Фую-но ядо?) (1936)
- Пекин (яп. 北京 Пэкин?) (1938)
- Тень (яп. 影 Кагэ?) (1939)
- Городок (яп. 街 Мати?) (1939)
- Вьюга (яп. 風雪 Фу:сэцу?) (1939)
- Свет и тень (яп. 光と影 Хикари-то кагэ?) (1939)
- Зелёный халат (яп. 緑衣 Рёкуи?) (1946)
- Цветок смерти (яп. 死の花 Си-но хана?) (1946)
- Весенняя ночь (яп. 朧夜 Обороё?) (1949)
- Чёрная тень (яп. 黒い影 Курои кагэ?) (1949)
- Фальшивый сад (яп. 人工庭園 Дзинко: тэйен?) (1953)
- Окна на солнце и луну (яп. 日月の窓 Дзицугецу-но мадо?) (1955)
- Белый обелиск (яп. 白い塔 Сирои то:?) (1963, рус. пер. 1966)
- Пленный (яп. 捕囚 Хосу:?) (1973, неокончен, опубл. посмертно)
Переводы
- «Как вам это понравится» — комедия У. Шекспира (1939)
- «Моби Дик» Германа Мелвилла (1940—1954)
- «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо (1952)
- «Зеленая дорога» Агнес Смедли (1955)
- «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте (1955)
- «Грозовой перевал» Эмили Бронте (1955)
- «Зов предков» Джека Лондона (1955)
- «Приключения Тома Сойера» Марка Твена (1959)
- «Книга джунглей» Редьярд Киплинг (1961)
- «Луна и грош» Уильяма Сомерсета Моэма (1961)
- «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона (1963)
- «Гордость и предубеждение» Джейн Остин (1963)
Также перевёл серию произведений Артура Конан Дойля о Шерлоке Холмсе.
Экранизации
- 1938 — Зимнее убежище (яп. 冬の宿 Фую-но ядо?)[3]
- 1954 — Сад женщин (яп. 女の園 Онна-но соно?)[4] (по роману «Фальшивый сад»)
Напишите отзыв о статье "Абэ, Томодзи"
Примечания
- ↑ Tyler, William Jefferson. Modanizumu: Modernist Fiction from Japan, 1913-1938. — University of Hawaii Press, 2008. — ISBN 978-0-8248-3242-1.
- ↑ [www.webcitation.org/query?url=http%3A%2F%2Fcatalog.orenlib.ru%2Fcgi%2Firbis64r_01%2Fcgiirbis_64.exe%3FZ21ID%3D%26I21DBN%3DEKRUSF%26P21DBN%3DEKRUSF%26S21STN%3D1%26S21REF%3D%26S21FMT%3Dfullwebr%26C21COM%3DS%26S21CNR%3D%26S21P01%3D0%26S21P02%3D1%26S21P03%3DA%3D%26S21STR%3D%25D0%2590%25D0%25B1%25D1%258D%2520%25D0%25A2%25D0%25BE%25D0%25BC%25D0%25BE%25D0%25B4%25D0%25B7%25D0%25B8&date=2012-09-10 Оренбургская областная научная библиотека им. Н. К. Крупской]
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0416759/ IMDB.com (англ.)]
- ↑ [www.imdb.com/title/tt0047300/ IMDB.com (англ.)]
Отрывок, характеризующий Абэ, Томодзи
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.
– Да, – сказал князь Андрей, – отец не хотел, чтобы я пользовался этим правом; я начал службу с нижних чинов.
– Ваш батюшка, человек старого века, очевидно стоит выше наших современников, которые так осуждают эту меру, восстановляющую только естественную справедливость.
– Я думаю однако, что есть основание и в этих осуждениях… – сказал князь Андрей, стараясь бороться с влиянием Сперанского, которое он начинал чувствовать. Ему неприятно было во всем соглашаться с ним: он хотел противоречить. Князь Андрей, обыкновенно говоривший легко и хорошо, чувствовал теперь затруднение выражаться, говоря с Сперанским. Его слишком занимали наблюдения над личностью знаменитого человека.
– Основание для личного честолюбия может быть, – тихо вставил свое слово Сперанский.
– Отчасти и для государства, – сказал князь Андрей.
– Как вы разумеете?… – сказал Сперанский, тихо опустив глаза.
– Я почитатель Montesquieu, – сказал князь Андрей. – И его мысль о том, что le рrincipe des monarchies est l'honneur, me parait incontestable. Certains droits еt privileges de la noblesse me paraissent etre des moyens de soutenir ce sentiment. [основа монархий есть честь, мне кажется несомненной. Некоторые права и привилегии дворянства мне кажутся средствами для поддержания этого чувства.]
Улыбка исчезла на белом лице Сперанского и физиономия его много выиграла от этого. Вероятно мысль князя Андрея показалась ему занимательною.
– Si vous envisagez la question sous ce point de vue, [Если вы так смотрите на предмет,] – начал он, с очевидным затруднением выговаривая по французски и говоря еще медленнее, чем по русски, но совершенно спокойно. Он сказал, что честь, l'honneur, не может поддерживаться преимуществами вредными для хода службы, что честь, l'honneur, есть или: отрицательное понятие неделанья предосудительных поступков, или известный источник соревнования для получения одобрения и наград, выражающих его.
Доводы его были сжаты, просты и ясны.
Институт, поддерживающий эту честь, источник соревнования, есть институт, подобный Legion d'honneur [Ордену почетного легиона] великого императора Наполеона, не вредящий, а содействующий успеху службы, а не сословное или придворное преимущество.
– Я не спорю, но нельзя отрицать, что придворное преимущество достигло той же цели, – сказал князь Андрей: – всякий придворный считает себя обязанным достойно нести свое положение.
– Но вы им не хотели воспользоваться, князь, – сказал Сперанский, улыбкой показывая, что он, неловкий для своего собеседника спор, желает прекратить любезностью. – Ежели вы мне сделаете честь пожаловать ко мне в среду, – прибавил он, – то я, переговорив с Магницким, сообщу вам то, что может вас интересовать, и кроме того буду иметь удовольствие подробнее побеседовать с вами. – Он, закрыв глаза, поклонился, и a la francaise, [на французский манер,] не прощаясь, стараясь быть незамеченным, вышел из залы.
Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
