Аваев, Александр Михайлович

Протоиерей Александр Аваев
Дата рождения:	8 марта 1882(1882-03-08)
Дата смерти:	25 ноября 1958(1958-11-25) (76 лет)
Место смерти:	деревня Войново, Польша
Страна:	Российская империя
Место службы:	храма Покрова Пресвятой Богородицы в посёлке Войново (Польша)
Сан:	протоиерей
Рукоположен:	1922
Церковь	Польская православная церковь

Александр Михайлович Аваев (8 марта 1882 — 25 ноября 1958 года, Войново, Польша) — протоиерей, подвижник благочестия, чтимый в Польской православной церкви; с 1923 по 1958 годы — настоятель единоверческого храма Покрова Пресвятой Богородицы в деревне Войново в Польше.

В 1930-е годы протоиерей Александр Аваев создал женскую монашескую общину, на месте которой затем был воссоздан Войновский Успенский монастырь, в котором могила протоиерея Александра Аваева почитается как одна из святынь монастыря.

Биография

Происходил из дворянской семьи. Служил в гренадерском полку в Москве в звании поручика.

В начале 1911 года в звании капитана 3-го мортейного артиллерийского парка был зачислен в офицеры запаса, после чего 31 сентября 1911 года поступил в Оптину Пустынь, где спустя некоторое время стал рясофорным иноком в Иоанно-Предтеченском скиту Оптиной пустыни и воспитанником при старце Варсонофии Оптинском. До 1914 года, по благословению старца Варсонофия, вёл летопись Оптиной пустыни.

В связи с началом I-й мировой войны и объявлением мобилизации, из монастырского братства Оптиной пустыни было призвано в армию около 50 человек. 27 июля 1914 года Александр Михайлович так же отбыл на действительную службу и попал на фронт.

В 1915 году вместе со своим батальоном он попал в плен и оказался в Германии. Участие в войне монашеского духа в нём не угасило и он желал служить Богу и Церкви. Оказавшись в Берлине он нашёл возможность встретиться с митрополитом Евлогием (Георгиевским), который после беседы посоветовал ему принять священство, на что он с радостью согласился. В 1922 году в Берлине митрополит Евлогий (Георгиевский) рукоположил его в сан диакона, и позже в сан иерея для прохождения службы в церкви деревни Феодервальде в Восточной Пруссии. В 1923 году он был назначен на приход в деревне Экертсдорф (сегодня — Войново) — окормлять русских единоверцев живущих в Германии.

В 1923 году священник Александр Аваев поселился в деревне Войново расположенном вблизи живописных Мазурских озёр в бывшей Восточной Пруссии (ныне территория Варминско-Мазурского воеводства Польши).

Один из крестьян пожертвовал землю, и о. Александр стал собирать деньги на постройку храма. Постепенно батюшка вместе с прихожанами выстроил прекрасный храм и под одной с ним крышей помещения для школы, для настоятеля, и для сторожа. Митрополит Евлогий посетил приход в поселке Войново и освятил храма в честь Покрова Пресвятой Богородицы.

Священник из него вышел прекрасный: скромный, беззаветно преданный своей пастве. Он стал служить по старообрядческому уставу, сошёлся с приходом, стал любимым батюшкой.

— Митрополит Евлогий (Георгиевский)

По благословению митрополита Евлогия о. Александр также обслуживал и маленькую общину в Кёнигсберге, выезжая туда раза два-три в год.

7 января 1931 года на Рождество Христово был возведён в сан протоиерея.

С 1941 по 1944 годы был настоятелем миссионерской общины в городе Мемель, а в 1945 году возглавлял общину в городе Данциг.

После завершения Второй мировой войны и перекроя границ в Европе Свято-Успенская церковь села Войново (Эккертсдорф) оказалась на польской территории. 14 июня 1946 года принят в клир Польской православной церкви, вернулся в Войново и до самой своей кончины служил настоятелем единоверческого храма в посёлке. Вёл аскетическую и молитвенную жизнь, почитался верующими старцем в миру, и в 1930-е годы при своём храме создал женскую монашескую общину.

Скончался 25 ноября 1958 года и был похоронен рядом с храмом Покрова Пресвятой Богородицы в посёлке Войново. В Польше он почитается верующими как православный подвижник благочестия.

В 1995 году на основе храма Покрова Пресвятой Богородицы в посёлке Войново был воссоздан Войновский Успенский монастырь, в котором могила протоиерея Александра Аваева почитается как одна из святынь монастыря.

Литература

1. Евлогий (Георгиевский), митр. [www.pravbeseda.ru/library/index.php?page=book&id=741 Путь моей жизни: Воспоминания митрополита Евлогия, излож. по его рассказам Т. Манухиной]. — М.: Московский рабочий; ВПМД, 1994.
2. Монах Лазарь (Афанасьев). Оптинские были. Очерки и рассказы из истории Введенской Оптиной Пустыни. — М.: Сибирская Благозвонница, 2011. — ISBN 978-5-91362-359-1.

Ссылки

• [lib.eparhia-saratov.ru/books/noauthor/optpaterik/161.html Оптинский патерик. «Некоторые духовные лица, имевшие тесные связи с Оптиной пустынью»].

Отрывок, характеризующий Аваев, Александр Михайлович

Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…