Авария Ту-104 под Саваслейкой
| Авария в Саваслейке | |
 Ту-104 компании Аэрофлот | |
| Общие сведения | |
|---|---|
| Дата | |
| Характер |
Истощение топлива |
| Причина |
Ошибка экипажа |
| Место |
|
| Координаты |
55°25′07″ с. ш. 42°17′15″ в. д. / 55.41861° с. ш. 42.28750° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.41861&mlon=42.28750&zoom=14 (O)] (Я)Координаты: 55°25′07″ с. ш. 42°17′15″ в. д. / 55.41861° с. ш. 42.28750° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.41861&mlon=42.28750&zoom=14 (O)] (Я) |
| Воздушное судно | |
| Модель | |
| Авиакомпания |
|
| Пункт вылета | |
| Остановки в пути | |
| Пункт назначения | |
| Бортовой номер |
CCCP-Л5414 |
| Дата выпуска | |
| Экипаж |
3 |
| Выживших |
3 (все) |
В среду 19 февраля 1958 года в Горьковской области близ Саваслейки потерпел аварию учебный Ту-104. Это первое происшествие в истории Ту-104 и первое происшествие с реактивным пассажирским самолётом в СССР.
Самолёт
Ту-104 с бортовым номером Л5414 (заводской — 6350003, серийный — 00-03) был выпущен Харьковским авиазаводом в 1956 году и являлся третьим по счёту среди всех Ту-104. 11 мая он совершил первый полёт и затем был передан Главному управлению гражданского воздушного флота, которое направило его в Лётный учебно-тренировочный центр гражданского воздушного флота. Салон авиалайнера имел пассажировместимость на 50 мест[1].
Происшествие
Самолёт выполнял перегоночный рейс по маршруту Новосибирск — Свердловск — Москва на ремонт, а пилотировал его экипаж из трёх человек. Когда авиалайнер вошёл в Московскую воздушную зону, то экипаж либо посчитал, что остатка топлива в 8 тонн недостаточно, чтобы долететь до аэропорта Внуково, либо погодные условия над Москвой были ниже метеорологического минимума (точные данные в источниках разнятся), однако экипаж запросил посадку на запасном аэродроме. Изначально им был предложен военный аэродром Дягилево в Рязанской области, но из-за сложных метеоусловий экипаж потерял ориентацию и не смог выйти на приводную радиостанцию аэродрома[1][2].
Тогда было принято решение следовать к аэродрому Саваслейка, который находился в Горьковской области и в трёх сотнях километрах восточнее московского Внуково. При заходе на посадку в процессе снижения высоты топливо истощилось, и двигатели остановились. Поэтому экипаж был вынужден принять решение о вынужденной посаде вне аэродрома и выполнил её на лес в полутора километрах от полосы. Никто при этом не погиб[2].
Причины
Основной причиной происшествия была названа ошибка экипажа в определении остатка топлива и в расчёте рубежей ухода. Сопутствующей причиной стали сложные метеорологические условия над Москвой и Рязанской областью, из-за чего экипаж потерял ориентировку[2].
Дальнейшая судьба самолёта
После происшествия авиалайнер был восстановлен и перегнан в московский аэропорт Внуково. Однако было принято решение его в пассажирскую эксплуатацию не вводить. Вместо этого борт Л5414 был передан в ВДНХ, где его установили в качестве экспоната. Впоследствии на борт самолёта последовательно были нанесены бортовые номера CCCP-42320 и СССР-42314, но их не присваивали официально данному борту. По некоторым сведениям, уже в 1963 году данный Ту-104 был порезан на металлолом[1].
Напишите отзыв о статье "Авария Ту-104 под Саваслейкой"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [russianplanes.net/reginfo/7263 Туполев Ту-104 Бортовой №: CCCP-L5414]. Russianplanes.net. Проверено 31 мая 2013. [www.webcitation.org/6H36XtVoe Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
- ↑ 1 2 3 [www.airdisaster.ru/database.php?id=512 Авария Ту-104 ЛУТЦ ГВФ в районе а/д Саваслейка]. airdisaster.ru. Проверено 31 мая 2013. [www.webcitation.org/6H3B8zfDS Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Авария Ту-104 под Саваслейкой
Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.
Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
