Авария в энергосистеме в Нью-Йорке (1977)

Авария в энергосистеме в Нью-Йорке — массовое отключение электроснабжения Нью-Йорка, произошедшее в ночь с 13 на 14 июля 1977 года; единственным районом, не охваченным этим отключением, был район Южный Квинс, обслуживавшийся компанией Long Island Lighting Company.

В отличие от похожих отключений 1965 и 2003 годов в этом регионе, данное отключение было ограничено Нью-Йорком и непосредственными пригородами, и сопровождалось массовыми грабежами, поджогами и прочими беспорядками.

Предпосылки

Электроснабжение США велось несколькими конкурирующими компаниями (за Нью-Йорк отвечала «Consolidated Edison», также известная как Con Edison или Con Ed). Хотя война токов давно была позади, и американским стандартом стал 60-герцовый переменный ток, ЛЭП, связывающие сети разных компаний, были довольно слабы, и отказ сразу нескольких внутренних ЛЭП мог привести к непредсказуемым последствиям. Да и внутренние сети были не в лучшем состоянии.

Потребление Нью-Йорка на момент аварии было порядка 6 ГВт. В черте города генерировалось 3 ГВт (основной источник — 1-гигаваттная Рейвенсвудская ТЭЦ, она же «Большой Аллис», находящаяся на Лонг-Айленде).

США переживали экономический застой, и низшие слои населения были без работы (безработица среди бедноты оценивалась в 40 %). И без того накалённую обстановку дополняли орудовавший в Нью-Йорке серийный убийца «Сын Сэма» и излишне жаркое лето. К тому же, в 1965 году авария случилась посреди рабочего дня, и работники остались сторожить имущество, в то время как в 1977 году блэкаут начался поздно вечером.

Хронология событий

13 июля 1977 года в 20:37 по местному времени молния, ударившая в 345-киловольтную подстанцию Buchanan South, расположенную близ реки Гудзон, вызвала срабатывание двух автоматических выключателей в округе Уэстчестер. Один из них не смог вернуться во включенное состояние из-за ослабшей контргайки — при обслуживании в штатном режиме она была бы обнаружена и подтянута в ходе очередного планового техосмотра, но тот постоянно откладывался.

Следующий удар молнии вызвал отключение двух 345-киловольтных ЛЭП, соединяющих 900-мегаваттную АЭС Индиан-Пойнт с Нью-Йорком. Только одна из этих линий включилась вновь. В результате этих переключений две другие ЛЭП оказались перегружены, и в 20:45, согласно принятой процедуре, техники фирмы «Con Edison» попытались дистанционно запустить аварийные турбогенераторы. Дистанционный запуск не удался, а людей на генераторной подстанции не было.

В 20:55 очередной удар молнии обесточил ещё две критически важных ЛЭП. Как и в предыдущем случае, только одна вернулась во включённое состояние. Отключение этих линий, ведущих от подстанции Спрейнбрук, привело к перегрузке всё ещё сохранявших работоспособность ЛЭП. После этого сотрудники «Con Edison» были вынуждены вручную снизить нагрузку на ещё один генератор на станции Ист-Ривер в связи с возникшими там техническими проблемами. Это ещё более усугубило и без того катастрофическую ситуацию.

В 21:14, более чем через полчаса после первого события, операторы компании New York Power Pool в Гилдерланде позвонили в «Con Edison» с требованием «сбрасывать нагрузку». Операторы «Con Edison» в соответствии с должностными инструкциями начали снижение напряжения в системе — сначала на 5, затем на 8 %; эти операции должны были предприниматься последовательно и занимали продолжительное время, в то время как операторы New York Power Pool имели в виду немедленное снижение нагрузки на 1500 МВт, а не снижение напряжения с целью уменьшения нагрузки на несколько сотен мегаватт.

20 минут компания боролась за энергоснабжение, отключая одних потребителей и снижая напряжение другим, пока в 21:19 не перегрелась и замкнулась из-за излишнего провиса одна из ЛЭП. После этого один за другим начали срабатывать выключатели на оставшихся ЛЭП, и весь Нью-Йорк оказался изолирован от электросети. В 21:27 отключилась Рейвенсвудская ТЭЦ, и остаток города, который электрики из «Con Edison» не успели отключить, погрузился в темноту.

Массовые беспорядки

Во время аварии 1965 года на улицах царил дух отваги и взаимопомощи. Двенадцать лет спустя атмосфера оказалась не столь доброжелательной. Экономический кризис 1970-х годов привел к обнищанию жителей «чёрных» кварталов Нью-Йорка. Отключение электроэнергии было воспринято ими как возможность экспроприировать имущество зажиточных горожан. В центральных кварталах Манхэттена началось беспрецедентно массовое мародёрство.

Когда вы выключаете свет, люди начинают красть. Особенно, если им нечего есть. Эндрю Янг, посол США в ООН

Грабители нападали на магазины и дома обеспеченных жителей города. Чтобы отвлечь внимание полицейских, мародёры поджигали здания — в городе было зарегистрировано 1077 поджогов, при тушении которых пострадали более ста пожарных. Мэр города объявил чрезвычайное положение, всем полицейским было приказано вернуться из отпусков. За ночь полицией было арестовано 3800 человек (по некоторым данным — даже больше), но это была капля в море: мародёрством занимались более 100 тысяч человек. К тому же арестованных пришлось отпустить: суды не справлялись с работой, а тюрьмы были переполнены.

Беспорядки перекинулись на Бродвей. Зарешеченные витрины просто вырывали грузовиком. Мародёров грабили другие мародёры (по данным медпунктов, огнестрельных ранений было крайне мало, большинство пострадавших поступало с побоями или порезами).

Впрочем, были и случаи отваги: добровольцы регулировали дорожное движение, шестнадцать оказавшихся поблизости мужчин провернули колесо обозрения в Кони-Айленде, освободив застрявших людей.

Только к вечеру 14 июля энергоснабжение было восстановлено.

В ConEd катастрофу назвали «промыслом Божьим». Также молния вела себя по закону Мерфи: как только ситуацию удавалось нормализовать, гроза выводила из строя очередную ЛЭП.

Последствия

Было разграблено более 1500 магазинов, общий ущерб от беспорядков оценивается, по разным источникам, в 300 млн — 1 млрд долларов. Владельцам пострадавших магазинов были предложены льготные кредиты. Впрочем, мало кто согласился на них: многие перенесли магазины подальше от негритянского гетто.

Взять кредит? Вы спятили? Вы думаете, кто-то в здравом уме захочет вернуться в такой район? Оригинальный текст (англ.)   Get a loan? Are you crazy’? You think anybody in his rightful mind would want to get back to this neighborhood? Стенли Шател, владелец магазина спортивной одежды в Бруклине.

Благодаря блэкауту малообеспеченным чернокожим музыкантам удалось заполучить дорогое диджейское оборудование. Впоследствии это привело к расцвету хип-хопа — музыкального стиля, который до этого был известен разве что в Бронксе.

Для чернокожих это было словно Рождество. На следующий день появилась тысяча новых диджеев. Оригинальный текст (англ.)   It was like Christmas for black people. The next day there were a thousand new D.J.s. Диджей Kool Herc

Были приняты меры, и следующее крупное отключение электроэнергии произошло только через 26 лет.

Цитаты

Видите? Вот что бывает, когда не платишь по своим счетам. Оригинальный текст (англ.)   See. This is what you get for not paying your bills. Абрахам Бим, мэр

Поведение ConEd — это, в лучшем случае, вопиющая безответственность, а в худшем — нечто значительно более серьёзное. Оригинальный текст (англ.)   Con Ed’ s performance is, at the very best, gross negligence and, at the worst, far more serious. Абрахам Бим, мэр

Это была ночь зверья. Хватаешь четверых-пятерых, их место занимает сотня. Как только мы появлялись, те, кто не занимались непосредственно грабежом, свистом предупреждали мародеров. Всё, что было в наших силах — это отогнать их от магазина, а они тут же бегут в другой, в соседнем квартале. Оригинальный текст (англ.)   It’s the night of the animals. You grab four or five, and a hundred take their place. We come to a scene, and people who aren’t looting whistle to warn the others. All we can do is chase people away from a store, and they just run to the next block, to the next store. сержант Роберт Мерфи, полицейский

Учитывая, что света нет, а ниггеры ходят голодными, мы возьмем, что захотим, а мы хотим то, что нам необходимо. Оригинальный текст (англ.)   Being that the lights are out and the niggers are going hungry, we’re going to take what we want — and what we want is what we need. чернокожий подросток

Источники

• Goodman, James (2003) Blackout New York: Farrar, Straus, and Giroux
• Mahler, Jonathan (2005) Ladies and Gentlemen, The Bronx is Burning New York: Farrar, Straus and Girous
• [www.blackout.gmu.edu/archive/a_1977.html Archive: 1977 blackout] (англ.)
• [www.ko.ru/document_for_print.php?id=12115 Нью-йоркская «чернуха»]

Отрывок, характеризующий Авария в энергосистеме в Нью-Йорке (1977)

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?