Августа Вильгельмина Гессен-Дармштадтская
Поделись знанием:
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
| Августа Вильгельмина Мария Гессен-Дармштадтская Auguste Wilhelmine Marie von Hessen-Darmstadt<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| Рождение: | 14 апреля 1765 Дармштадт | |
| Смерть: | 30 марта 1796 (30 лет) Рорбах | |
| Род: | Гессенский дом | |
| Отец: | Георг Вильгельм Гессен-Дармштадтский | |
| Мать: | Мария Луиза Альбертина Лейнинген-Дагсбург-Фалькенбургская | |
| Супруг: | Максимилиан Иосиф Цвейбрюккенский | |
| Дети: | Людвиг I Августа Шарлотта Карл | |
Августа Вильгельмина Мария Гессен-Дармштадтская (нем. Auguste Wilhelmine Marie von Hessen-Darmstadt; 14 апреля 1765, Дармштадт — 30 марта 1796, Рорбах) — принцесса Гессен-Дармштадтская, в замужестве герцогиня Пфальц-Цвейбрюккенская.
Биография
Августа Вильгельмина — дочь принца Георга Вильгельма Гессен-Дармштадтского и его супруги Марии Луизы Альбертины Лейнинген-Дагсбург-Фалькенбургской, дочери графа Кристиана Карла Рейнхарда Лейнинген-Дагсбургского. Принцесса получила основательное образование, которым преимущественно занималась её мать, заботившаяся о том, чтобы привить дочери буржуазные добродетели.
30 сентября 1785 года в Дармштадте Августа Вильгельмина вышла замуж за пфальцграфа Максимилиана Иосифа Цвейбрюккенского. Супруги проживали преимущественно в Страсбурге. От Французской революции чета была вынуждена бежать сначала в Дармштадт, а затем в Мангейм, где они находились в очень стеснённых условиях. Курфюрст Баварии поначалу отказал приютить семью Максимилиана в Баварии. После смерти своего брата в 1795 году супруг Августы получил титул герцога Пфальц-Цвейбрюккена, но его владения были оккупированы французами. Когда волнения начались в Мангейме, Августа вместе с семьёй бежала в Ансбах. Герцогиня Августа умерла от туберкулёза, ослабленная бегством и пятью родами.
Потомки
- Людвиг I (1786—1868), король Баварии, женат на Терезе Саксен-Гильдбурггаузенской (1792—1854)
- Августа (1788—1851), замужем за Евгением Богарне, вице-королём Италии, герцогом Лейхтенбергским и князем Эйхштетским (1781—1824)
- Амалия (1790—1794)
- Шарлотта (1792—1873), замужем за кронпринцем Вильгельмом Вюртембергским (1781—1864), затем за императором Австрии и королём Венгрии Францем II (1768—1835)
- Карл (1795—1875), женат на Марии Анне Софии де Петен (1796—1838), «баронессе фон Байрсторф», затем на Генриетте Шёллер (1815—1866), «баронессе фон Франкенбург»
Напишите отзыв о статье "Августа Вильгельмина Гессен-Дармштадтская"
Литература
- Martha Schad. Bayerns Königinnen. — Piper 2005.
- Jakob Baroggio. [books.google.de/books?id=35MAAAAAcAAJ&pg=PA254&dq=Auguste+Hessen-Darmstadt+Zweibrücken&lr= Die Geschichte Mannheims von dessen Entstehung bis 1861. — S. 254f.]
- Carl Friedrich Günther. [books.google.de/books?id=_20AAAAAcAAJ&pg=PA172&dq=Auguste+Hessen-Darmstadt+Zweibr%C3%BCcken&lr= Anekdoten, Charakterschilderungen und Denkwürdigkeiten aus der Hessischen… — S. 172f.]
- Wolfgang Kunz. Auguste Wilhelmine Marie von Hessen-Darmstadt (1765—1796). // Pfälzer Lebensbilder. — 7. Bd., 2007 (Bd. 100 der Veröffentlichungen der Pfälzischen Gesellschaft zur Förderung der Wissenschaften, Speyer). — S. 85—128.
Отрывок, характеризующий Августа Вильгельмина Гессен-Дармштадтская
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
