Августинчич, Антун

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Антун Августинчич
хорв. Antun Augustinčić
Имя при рождении:

Антун Августинчич

Дата рождения:

4 мая 1900(1900-05-04)

Место рождения:

Кланьец, Хорватия

Дата смерти:

10 мая 1979(1979-05-10) (79 лет)

Место смерти:

Загреб, Хорватия

Гражданство:

Австро-Венгрия, Югославия

Жанр:

скульптура

Стиль:

Импрессионизм

Влияние:

Рудольф Вальдец, Роберт Франгеш-Миханович, Иван Мештрович, Жан-Антуан Инжальбер

Влияние на:

Бруно Булич, Джордже Андрейевич-Кун

Антун Августинчич (хорв. Antun Augustinčić, 4 мая 1900, Кланьец, Австро-Венгрия (ныне Хорватия) — 10 мая 1979, Загреб, Хорватия) — выдающийся хорватский скульптор, автор памятников главам пяти государств (Польши, Югославии, Албании, Аргентины, Хорватии). Наряду с такими мастерами, как Иван Мештрович и Франьо Кршинич, Антуна Августинчича относят к крупнейшим хорватским скульпторам ХХ столетия. Наиболее известными его работами являются скульптуры «Мир» (установлена на фронтоне здания ООН в Нью-Йорке) и «Горняк» (установлена на фронтоне здания штаб-квартиры ВТО в Женеве).





Биография

Молодые годы

Антун Августинчич родился в небольшом городке на севере Хорватии. De facto, семья Августинчичей была крестьянской. Мальчик ранних лет увлёкся рисунком и лепкой. По окончании гимназии в 1918 году, он поступает в Высшую художественную школу в Загребе. Там он изучает скульптуру под руководством профессоров Рудольфа Вальдеца и Роберта Франгеш-Михановича. В творчестве этих мастеров реалистическая трактовка натуры сочеталась с заметным воздействием пластической манеры импрессионизма. В 1922 году Высшую художественная школу преобразовали в Академию художеств, а профессором-руководителем скульптурной мастерской становится знаменитый скульптор Иван Мештрович. Под его началом Антун занимается два года (1922—1924).

Зарекомендовав себя талантливым и многообещающим выпускником, Августинчич получает стипендию французского правительства, дающую право продолжить художественное совершенствование в Париже. В 1924—1926 годах он завершает своё художественное образование в Школе декоративного искусства (Ecole des Arts decoratifs) и Академии изящных искусств (Academie des Beaux-Arts), где преподавал восьмидесятилетний Жан-Антуан Инжальбер. Но больше всего привлекало Антуна творчество Бурделя.

Международное признание

В 1925 и 1926 годах в Париже проходят первые персональные выставки скульптора. После возвращения на родину, он в 1926 году организует экспозицию в Загребе, за которой следуют выставки 1927 года во Львове, снова в Загребе и в «Салоне Галич» в Сплите. В 1929 году Антун Августинчич становится одним из основателей художественной группы Земля (Grupa Zemlja), в которую вошёл ряд известных югославских живописцев, скульпторов и архитекторов: Драго Иблер, Крсто Хегедушич, Иван Табакович, Иван Генералич и др. В 1929 же году Августинчич создаёт памятник П. Кочичу в городе Баня-Лука. Вскоре Антун Августинчич был избран заместителем председателя группы «Земля», участвует в экспозициях этой группы (Загреб — 1929, 1931, 1932 годы; Париж — 1931 г.). В 1929 г. Августинчич организует персональную выставку в Барселоне, в 1930 году — персональные выставки в Лондоне и Белграде. В 1930 году Антун Августинчич выигрывает конкурс на создание памятника Освободителю в Нише (в 1934 году памятник удостоился I премии). После успешного исполнения этой работы, скульптор получает заказ на конную статую маршала Ю. Пилсудского в польском городе Катовице[1]. В 1933 г. Августинчич выходит из состава группы «Земля» (в 1935 году группа распалась)… В конце 1930-х годов он создаёт памятники югославскому королю Александру I в городах Самбор и Скопье (были уничтожены в годы Второй мировой войны). Среди других известных его работ следует назвать памятники на загребском Мирогойском кладбище: «Печаль» (1930), «Моисей» (1932) и «Икар» (1935), а также монумент национальному герою Албании Скандербегу в Тиране и памятник аргентинскому президенту Хусто Уркисе в Буэнос-Айресе[2]… Две конные статуи работы Августинчича были поставлены в 1937 году на мосту через реку Вардар, в столице Македонии[3] - Скопье.

Вторая мировая война

В 1940 году Югославская академия наук и искусств избирает Августинчича своим членом-корреспондентом. В том же году его приглашают в Загреб преподавать в Академии художеств, ректором которой стал тогда же его учитель Иван Мештрович. Лучшие работы Августинчича были показаны в документальном фильме «Хорватские скульпторы», снятом Октавияном Милетичем (1940)… В апреле 1941 года, в первые дни немецкой оккупации, Августинчича арестовывает Гестапо. Вскоре его переводят в тюрьму австрийского города Граца. Далее в жизни скульптора происходят загадочные события. Как пишет его русский биограф Л. С. Алёшина,

Лишь с помощью друзей Августинчичу удалось освободиться.
И если рассматривать данный факт в историческом контексте, то неизбежно напрашивается вывод, что столь влиятельными друзьями, которые сподобились вызволить Августинчича (тем более, уже вывезенного за пределы Хорватии и Югославии) из гестаповских застенков м.б. только усташи. После выхода из тюрьмы, Августинчич возвращается в Загреб и первое время демонстрирует полную лояльность вновь основанной Независимой Державе Хорватской и её союзникам. В 1942 году скульптуры Антуна Августинчича (наряду с работами Иван Мештровича, Иосипа Црнобори, Джозо Кляковича, Бруно Булича, Славко Копача, Славко Шохая, Иосипа Рачича и других хорватских художников) экспонируются в фашистской Италии, на Венецианском биенале (последнем биенале Второй мировой войны). Кроме того, Августинчич создаёт бюст поглавника хорватских усташей Анте Павелича.

Тем неожиданней для всех, в 1943 году Августинчич перебегает к партизанам-титовцам. Вскоре его, как авторитетного не-коммуниста, избирают заместителем председателя Антифашистского веча народного освобождения Югославии (АВНОЮ). Скульптор, ещё недавно ваявший Павелича, лепит с натуры портрет Иосипа Броз Тито… С весны 1944 года почти год Августинчич проживает в Москве, где работает над группой «Перенос раненого партизана»[4].

Послевоенное творчество

В 1946 г. Августинчич становится профессором загребской Академии художеств и депутатом Народной ассамблеи в Загребе. В 1949 году он принимается в действительные члены югославской Академии наук и искусств, в 1950-е годы Августинчич выполняет многочисленные скульптурные работы — портреты, статуи ню и др.

Августинчич создаёт серию обнажённых моделей. Прекрасное женское тело становится символом вечно живого искусства, вечно цветущей и возрождающейся жизни на земле. Почти все „Обнажённые“ — торсы. Мастер создаёт несколько вариантов их, разнящихся между собой поворотом, уровнем обреза, материалом. Он словно стремится испытать себя во всех техниках, установить для себя и для своих учеников законы обращения с материалом пластики. В мраморе он добивается нежности фактуры, плавности контурной линии, мягкости переходов объёмных форм. Он не шлифует и не полирует камень, поверхность его словно окутана мерцающей светотеневой дымкой. Поэзия цветущего, полного жизни тела особенно впечатляет в горельефном мраморном „Торсе“ 1953 года благодаря сопоставлению живой, словно дышащей плоти с фоном необработанного аморфного камня. В бронзовых „Торсах“ (1950 и 1952) мастер решает поверхность иначе. Как бы боясь, что сияние и блеск металла охладят пульсацию жизни, он не заглаживает фактуру, а оставляет на ней своеобразные натёки, борозды, нашлёпки — как бы непосредственные следы работы пальцев. Но интересно, что в гипсовых вариантах, которые, казалось бы, должны точно соответствовать глиняному оригиналу, с одной стороны, и бронзовой отливке — с другой, этих следов даже меньше. Бронза в подобных работах получает теплоту и трепетность кожи.
 — пишет Л. С. Алёшина. Одна из наиболее известных работ Августинчича — «Обнажённая из Бриони», или «Стыд» (1948 — бронза, 1952 — мрамор).

К послевоенному же периоду относятся такие его знаменитые произведения, как скульптура «Мир» (1954), установленная на фронтоне здания ООН, а также памятник Й. Б. Тито на родине югославского президента в Кумровце (1948), памятники скрипачу Златко Балоковичу (1962), писателю Марину Држичу (1963) и др. К его наиболее известным скульптурам этого творческого периода следует отнести и группу «Спасение раненого» (Nošenje ranjenika), сделанную для медицинского факультета Загребского университета по известным событиям времён войны.

Вместе с сербским художником Джордже Андреевичем-Куном А.Августинчич участвует в создании ряда орденов СФРЮ, и совместно с Ваней Радаушем — в дизайне герба социалистической Югославии.

В 1966 г. Августинчич сделал бюст академика П. Л. Капицы. Вот что сообщал об этом Пётр Леонидович в письме Ю. В. Андропову от 11 ноября 1980 г.:

Когда я покидал Югославию, мне сообщили, что я награждён высшим орденом Югославии - орденом «Югославское знамя с бантом» (Zastava za lentom). Тито поручил ведущему скульптору Августинчичу сделать мой портрет. Уже в Москве мне сообщили, что портрет закончен и его мне пришлют вместе с орденом, но это задерживается, т. к. на орден не было от нашего правительства агремана. Тогда я обратился к академику Б. П. Константинову, вице-президенту АН СССР, и он сказал, что после его обращения лично к Вам агреман был дан. И действительно, через несколько дней югославский посол в Москве вручил мне скульптурный портрет и орден.

В 1973 году скульптор создаёт свою последнюю большую работу — юбилейный монумент крестьянского восстания 1573 года и его вождя Матии Губеца. Изваянная из камня и бронзы скульптурная группа была установлена в городе Горня-Стубица, она занимает площадь в 180 м².

Это большое по размерам и сложное по композиции произведение. Оно включает в себя круглую скульптуру, необычные по конфигурации рельефы, архитектурные формы. Активную роль играет цветовое начало — золотистая бронза, белый камень. Немаловажное значение имеет и разнообразие фактурных качеств. Неразрывным элементом образного и эмоционального воздействия монумента мыслится и природное окружение... Изогнутая по дуге белая стена из дикого камня составляет своеобразный фон для другой стены — бронзовых рельефов. Конфигурация их необычна — нечто вроде распахнутых крыльев. Центральная „междукрыльная“ часть занята ещё одной белокаменной стеной, перед которой установлена громадная бронзовая фигура Матии Губеца более шести метров высотой. На краю полуовальной площадки, в центре которой стоит статуя, расположилась ещё одна бронзовая фигура, уже в натуральную величину, — народный герой, шут, балагур и поэт Петрица Керемпух. Вся эта сложная разноплановая композиция размещена на вершине пологого холма. Сюда ведёт подъездная дорога, подымаются пешеходные тропинки и лесенки. Все они как бы повторяют в расширенном виде общие очертания памятника, организуя потоки посетителей, фиксируя их внимание на его главном — изобразительном начале.
 — пишет Л. С. Алёшина. В 1976 году на родине скульптора, в городе Кланьец была открыта галерея А.Августинчича. Скульптор был также награждён югославской престижной премией в области культуры — т. н. «Премией Владимира Назора».

Дополнения

  • [www.mdc.hr/augustincic/eng/home.html Официальный сайт Галереи Антуна Августинчича]

Напишите отзыв о статье "Августинчич, Антун"

Примечания

  1. По ряду причин, статуя была доставлена в Польшу лишь в 1939 г. — накануне немецкой оккупации; долгие годы пролежала на складах и была торжественно установлена на площади Болеслава Храброго в 1990 г.
  2. Памятники Скандербегу и Уркисе выполнены Августинчичем в сотрудничестве с архитектором Драго Галичем, соратником скульптора по группе «Земля».
  3. Впрочем, на тот момент Македонии как политического тела не существовало.
  4. Естественно, партизана-титовца. Эту скульптуру он подарил московскому «Всеславянскому комитету».

Галерея

Библиография

  • Antun Augustinčić. [Album], Zagreb, 1954.
  • Antun Augustincic, Predgovor: М. Krleza, Zagreb, 1963.
  • Antun Augustinčić, Boris Kukoč; u.a.: Augustinčić, Republika, Zagreb, 1968.
  • Antun Augustincic, Urodnici В. Kukoc, I. Prizmic, Zagreb, 1976.
  • Milovan Djilas, Memoir of a revolutionary. Harcourt Brace Jovanovich, 1973.
  • Antun Augustinčič: Šehitluci, Glas, Banja Luka, 1970.
  • Antun Augustinčić u. Drago Galić: Antun Augustinčić, 1900—1979, Jugoslawische Akademie der Wissenschaften und Künste, Zagreb, 1985.

Отрывок, характеризующий Августинчич, Антун

– Ну уж, вечно растеряет все, – сказала графиня. Наташа вошла с размягченным, взволнованным лицом и села, молча глядя на Пьера. Как только она вошла в комнату, лицо Пьера, до этого пасмурное, просияло, и он, продолжая отыскивать бумаги, несколько раз взглядывал на нее.
– Ей богу, я съезжу, я дома забыл. Непременно…
– Ну, к обеду опоздаете.
– Ах, и кучер уехал.
Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.