Августин (Беляев)

В Википедии существуют статьи о других людях с именем Августин и фамилией Беляев.

Архиепископ Августин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Калужский и Боровский до 2 апреля 1936 года — епископ
9 апреля 1934 — 23 ноября 1937
Предшественник:	Димитрий (Добросердов)
Преемник:	Питирим (Свиридов)
Епископ Сызранский
4 (17) апреля 1930 — 1931
Предшественник:	Иоасаф (Шешковский-Дрылевский)
Преемник:	Алексий (Орлов)
Епископ Алма-Атинский
1 октября 1929 — 17 апреля 1930
Предшественник:	Лев (Черепанов)
Преемник:	Герман (Вейнберг)
Имя при рождении:	Александр Александрович Беляев
Рождение:	28 февраля 1886(1886-02-28) село Каменники, Юрьевецкий уезд, Костромская губерния
Смерть:	23 ноября 1937(1937-11-23) (51 год) Тульская область
Канонизирован:	в августе 2006 на Поместном Соборе Русской Православной Церкви
Лик святости:	священномученик
День памяти:	23 ноября (10 ноября ст. ст.)
Почитается:	в Русской православной церкви

Архиепископ Августи́н (в миру Алекса́ндр Алекса́ндрович Беля́ев; 28 февраля 1886, село Каменка, Юрьевецкий уезд, Костромская губерния — 23 ноября 1937, Тульская область) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Калужский и Боровский.

Причислен к лику святых Русской православной церкви в 2000 году.

Семья

Родился 28 февраля 1886 года в селе Каменка (ныне село Каменники Юрьевецкого района Ивановской области) в семье протоиерея Александра и его супруги Евдокии, был младшим из пяти детей. Позднее писал: «Патриархальный уклад семейной жизни отца внедрил глубоко в моем сознании нравственную ответственность за каждый шаг. Вот почему я, учитывая себя, делаю учет и другим. И от степени требовательности к себе, зависит требовательность моя и к другим…».

В 1913 году женился на Юлии Александровне, урождённой Любимовой, дочери священника. В семье родились две дочери — Юлия (род. в 1914) и Нина (род. в 1919). 22 июня 1920 году жена скончалась от чахотки.

Образование

Окончил Кинешемское духовное училище, Костромскую духовную семинарию, Казанскую духовную академию (1911) со степенью кандидата богословия.

Преподаватель и священник

В 1911—1920 годы — преподаватель в пензенских мужских и женских учебных заведениях (в том числе русский язык и литературу в Пензенском епархиальном женском училище).

В 1920 был на короткое время арестован по обвинению в «агитации против Советской власти» (будучи старостой в храме, он активно выступал против пробольшевистской «народной церкви», возникшей в Пензенской губернии во главе с лишённым сана епископом Владимиром (Путятой)).

28 августа 1920 года возведён в сан иерея с назначением священником Рождественской церкви Пензы.

В 1922 года вновь арестован по обвинению в «сопротивлении изъятию церковных ценностей». Переехал в Кинешму и возведен в сан протоиерея, затем пострижен в монашество.

Архиерей

Епископ Иваново-Вознесенский

18 сентября (1 октября) 1923 протоиерей Александр Беляев был назначен Патриархом Тихоном епископом Ивано-Вознесенским [sic]

С 21 сентября 1923 года — епископ Иваново-Вознесенский, викарий Владимирской епархии. Хиротонисан по просьбе, направленной Патриарху Тихону представителями одиннадцати православных общин епархии. В это время правящий архиерей епархии перешёл к обновленцам, а викарный епископ Василий (Преображенский) находился в ссылке. Возглавил сопротивление обновленчеству в епархии. После хиротонии на его стороне оказалось всё духовенство Иваново-Вознесенска, исключая клир одного из храмов: многие священники ушли из обновленчества и вернулись в Патриаршую церковь. Часто служил (в том числе в сельских храмах) и проповедовал. Любил истовое, уставное богослужение, благоговейное неспешное пение и чтение, чуждое духа театральности. По благословению епископа были организованы религиозные кружки.

В феврале-августе 1924 года находился под арестом. С середины 1925 ему пришлось жить в Москве и в Кинешме, приезжая в Иваново-Вознесенск лишь для совершения богослужений, когда в связи с большими церковными праздниками православным удавалось добиться разрешения на приезд епископа в город. Затем по просьбам верующих (среди которых было немало рабочих) ему было разрешено вернуться в Иваново-Вознесенск.

8 сентября 1926 года арестован в Иваново-Вознесенске по требованию местного отдела ОГПУ, начальник которого писал: «Убаюканный неприкосновенностью… гражданин Беляев пришёл к заключению, что бороться с ним Губотдел не может и что в размахах работы ему в настоящее время не стоит стесняться… Эта наглая уверенность гражданина Беляева вылилась в новые формы работы для создания нелегальных кружков пока не оформленных христиан, имеющих целью завлечь и возвратить в „лоно Церкви“ детей вообще, в частности коммунистов, в возрасте 13-16 лет». Содержался в Москве в Бутырской тюрьме.

Ссылка в Среднюю Азию

Был приговорён к трём годам ссылки в Среднюю Азию, которую отбывал в городе Ходженте, затем в Педжикенте, где находился до марта 1930 года. Переписывался со своими духовными чадами, в комнате, в которой проживал, устроил домашнюю церковь. Верующие собирали подписи, прося освободить владыку, а затем провели сбор средств для ссыльного епископа и других гонимых священнослужителей — организаторы этих акций были арестованы (за организацию «несанкционированного властями Красного Креста»).

1 октября 1929 года назначен епископом Алма-Атинским, но местные власти отказали ему в регистрации. После освобождения из ссылки ему было запрещено возвращаться в Ивановскую область.

Служение в Сызрани и заключение в лагерь

С 1 апреля 1930 года — епископ Сызранский, пользовался авторитетом среди верующих.

В 1931 арестован в Сызрани, вместе с ним арестовали шестнадцать священников, одного монаха и тридцать девять мирян, в их числе старост и членов церковных двадцаток. В обвинительном заключении говорилось: «С появлением на Сызранской кафедре епископа Августина церковная жизнь почувствовала в нём крепкую опору старых традиций, к нему потянулось самое реакционное духовенство». Ещё одно обвинение — организация помощи ссыльным верующим.

Виновным себя не признал. На вопрос, какой характер носила его переписка с верующей молодёжью из Иванова, владыка ответил: «Переписка носила личный характер, то есть вопросов, касающихся религиозного миросозерцания, отношения к родственникам и так далее. По вопросу о религиозном миросозерцании молодежи я отвечал, что верить в материализм и материю и срамно, и не научно, и не современно».

Приговорён к трём годам лишения свободы, находился в Свирьлаге (недалеко от станции Лодейное Поле) Ленинградской области.

Калужский архиерей

С 9 апреля 1934 года — епископ Калужский и Боровский. Пользовался популярностью среди паствы, во время его служб в храме всегда было много молящихся.

2 апреля 1936 года возведён в сан архиепископа.

Последний арест и мученическая кончина

20 сентября 1937 арестован в Калуге. Решительно отверг предъявленные ему обвинения в контрреволюционной деятельности. 19 ноября 1937 приговорён по ст. 58-10 УК РСФСР к высшей мере наказания. 23 ноября 1937 расстрелян вместе с группой духовенства и мирян в Тульской области.

В августе 2000 года Деянием юбилейного Освященного архиерейского собора Русской православной церкви его имя было внесено в Собор новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания.

Ссылки

• [www.fond.ru/book/booklet/booklet2.htm Житие]
• [vos.1september.ru/articlef.php?ID=200104201 Биография]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4179 Августин (Беляев)] на сайте «Русское православие»
• [www.pravmir.ru/ego-vy-bolshe-ne-uvidite/ «Его вы больше не увидите!» Памяти священномученика Августина (Беляева)]

Отрывок, характеризующий Августин (Беляев)

Пьер, улыбаясь, глядел на Долохова, не зная, что сказать ему. Долохов со слезами, выступившими ему на глаза, обнял и поцеловал Пьера.
Борис что то сказал своему генералу, и граф Бенигсен обратился к Пьеру и предложил ехать с собою вместе по линии.
– Вам это будет интересно, – сказал он.
– Да, очень интересно, – сказал Пьер.
Через полчаса Кутузов уехал в Татаринову, и Бенигсен со свитой, в числе которой был и Пьер, поехал по линии.


Бенигсен от Горок спустился по большой дороге к мосту, на который Пьеру указывал офицер с кургана как на центр позиции и у которого на берегу лежали ряды скошенной, пахнувшей сеном травы. Через мост они проехали в село Бородино, оттуда повернули влево и мимо огромного количества войск и пушек выехали к высокому кургану, на котором копали землю ополченцы. Это был редут, еще не имевший названия, потом получивший название редута Раевского, или курганной батареи.
Пьер не обратил особенного внимания на этот редут. Он не знал, что это место будет для него памятнее всех мест Бородинского поля. Потом они поехали через овраг к Семеновскому, в котором солдаты растаскивали последние бревна изб и овинов. Потом под гору и на гору они проехали вперед через поломанную, выбитую, как градом, рожь, по вновь проложенной артиллерией по колчам пашни дороге на флеши [род укрепления. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ], тоже тогда еще копаемые.
Бенигсен остановился на флешах и стал смотреть вперед на (бывший еще вчера нашим) Шевардинский редут, на котором виднелось несколько всадников. Офицеры говорили, что там был Наполеон или Мюрат. И все жадно смотрели на эту кучку всадников. Пьер тоже смотрел туда, стараясь угадать, который из этих чуть видневшихся людей был Наполеон. Наконец всадники съехали с кургана и скрылись.
Бенигсен обратился к подошедшему к нему генералу и стал пояснять все положение наших войск. Пьер слушал слова Бенигсена, напрягая все свои умственные силы к тому, чтоб понять сущность предстоящего сражения, но с огорчением чувствовал, что умственные способности его для этого были недостаточны. Он ничего не понимал. Бенигсен перестал говорить, и заметив фигуру прислушивавшегося Пьера, сказал вдруг, обращаясь к нему:
– Вам, я думаю, неинтересно?
– Ах, напротив, очень интересно, – повторил Пьер не совсем правдиво.
С флеш они поехали еще левее дорогою, вьющеюся по частому, невысокому березовому лесу. В середине этого
леса выскочил перед ними на дорогу коричневый с белыми ногами заяц и, испуганный топотом большого количества лошадей, так растерялся, что долго прыгал по дороге впереди их, возбуждая общее внимание и смех, и, только когда в несколько голосов крикнули на него, бросился в сторону и скрылся в чаще. Проехав версты две по лесу, они выехали на поляну, на которой стояли войска корпуса Тучкова, долженствовавшего защищать левый фланг.
Здесь, на крайнем левом фланге, Бенигсен много и горячо говорил и сделал, как казалось Пьеру, важное в военном отношении распоряжение. Впереди расположения войск Тучкова находилось возвышение. Это возвышение не было занято войсками. Бенигсен громко критиковал эту ошибку, говоря, что было безумно оставить незанятою командующую местностью высоту и поставить войска под нею. Некоторые генералы выражали то же мнение. Один в особенности с воинской горячностью говорил о том, что их поставили тут на убой. Бенигсен приказал своим именем передвинуть войска на высоту.
Распоряжение это на левом фланге еще более заставило Пьера усумниться в его способности понять военное дело. Слушая Бенигсена и генералов, осуждавших положение войск под горою, Пьер вполне понимал их и разделял их мнение; но именно вследствие этого он не мог понять, каким образом мог тот, кто поставил их тут под горою, сделать такую очевидную и грубую ошибку.
Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.