Бурнонвиль, Август

Запрос «Бурнонвиль» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Август Бурнонвиль
August Bournonville
Дата рождения:	21 августа 1805(1805-08-21)
Место рождения:	Копенгаген, Дания
Дата смерти:	30 ноября 1879(1879-11-30) (74 года)
Место смерти:	Копенгаген, Дания
Профессия:	солист балета, балетмейстер, балетный педагог
Гражданство:	Дания Дания

Август Бурнонви́ль (дат. August Bournonville; 21 августа 1805, Копенгаген — 30 ноября 1879, там же) — датский балетмейстер, хореограф, педагог, создатель собственной системы хореографического обучения, основатель уникального датского балетного стиля, получившего название «школы Бурнонвиля».

Биография

Август Бурнонвиль родился в Копенгагене в 1805 году в семье французского балетмейстера. В 1820 году совершенствовался в Париже у балетмейстера О. Вестриса. Выступал совместно с балериной М. Тальони. После учёбы стал солистом Королевского балета в Копенгагене.

В 1830—1848 гг. работал балетмейстером и педагогом датского Королевского балета, в том числе переносил самые известные и удачные постановки с других европейских сцен (в 1834 году возобновил в Копенгагене балет известного французского балетмейстера Л.Милона «Нина, или Сумасшедшая от любви» композитора Н. Далейрака); в 1861—1864 гг. — главный балетмейстер и педагог Королевской оперы в Стокгольме.

Бурнонвиль был талантливым балетмейстером; поставил свыше 50 балетов. Около 15 сохранилось в репертуаре датского балета до сегодняшнего дня. Среди них: «Сильфида» (музыка Хермана Северина Лёвенскьола, 1836), «Неаполь» (музыка Нильса Вильгельма Гаде, Эдварда Матса Эббе Хельстеда, Хольгера Симона Паулли и Ханса Кристиана Лумбю, 1842), «Ярмарка в Брюгге» (музыка Паулли, 1849), «Народное сказание» (музыка Гаде и Йоханна Петера Эмилиуса Хартманна, 1854), «Далеко от Дании» (музыка Йозефа Глезера, Луи Готшалка, Лумбю, Эдуарда Дюпюи, Андреаса Фредерика Линке, 1860) и др. Бурнонвиль придал датскому балету национальное своеобразие, использовал в постановках национальный танцевальный фольклор, вводил национальные танцы других стран, использовал большое количество пантомимных эпизодов. Действие балетов Бурнонвиля происходит в разных странах: в Дании, Италии, Шотландии, России, Южной Америке.

Балеты Августа Бурнонвиля стали широко известны за пределами Дании лишь после Второй мировой войны.

Среди учеников Бурнонвиля — Люсиль Гран и Христиан Иогансон.

После посещения России весной 1874 года, где он побывал в Санкт-Петербурге и Москве, встретился с Иогансоном и Петипа и посетил несколько уроков и репетиций, июль-июнь он вместе с семьёй провёл в Италии. Осенью был в Париже, где посмотрел несколько оперных спектаклей парижской Оперы в зале Вантадур и увидел «Коппелию» Сен-Леона, которая его не впечатлила, как и «слабые силы» балетной труппы:

К сожалению, балет, некогда богатый персоналом, ныне сведён к одному посредственному танцовщику (возможно, имеется в виду Мерант) и уже упомянутой танцовщице (Леонтина Богран), вкупе с несколькими невыразительными мимами.

Здесь он встречался с Перро, живущим частными уроками и, считая постановки своего ровесника вершиной хореографического искусства, попытался выступить в его защиту:

Мы много беседовали о нашем пребывании в России, о нынешнем почти повсеместном упадке искусства танца. Я приложил все усилия, чтобы Перро снова начал сочинять балеты, и с этой целью написал статью в форме фельетона, где настаивал на восстановлении искусства, когда-то бывшего сокровищем Оперы.

Скорее всего, во Франции этот фельетон не был напечатан и не вызвал никакого отклика.

Вернувшись в Копенгаген, Бурнонвиль осуществил постановку ещё нескольких спектаклей, из которых последним стал балет «Из Сибири в Москву» (1876). Теперь он жил большей частью за городом, во Фреденсборге. Осенью 1879 года вернулся в столицу, чтобы сочинить балетный апофеоз к спектаклю в честь 100-летия со дня рождения драматурга Адама Эленшлегера, состоявшемуся 14 ноября — это стало его последней работой. 30 ноября 1879 года Август Бурнонвиль скончался на улице, возвращаясь с утренней церковной службы.

Сочинения

• Mit teaterliv. — Kbh., 1848—1878.
• Det kongelige danske theater. — Kbh., 1849.

Литература

• Классики хореографии. — Л.—М., 1937.

Ссылки

• [www.bournonville.com/ Сайт, посвящённый Бурнонвилю] (англ.)
• [www.old.kglteater.dk/dkt2002/bournonville2005/dk/forside/splash.html Фестиваль Бурнонвиля]

Отрывок, характеризующий Бурнонвиль, Август

Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.