Авель

А́вель (ивр. ‏הבל‏‎ — пар, суета, плач ), греч. Άβελ, араб. (в Коране) Хабиль — второй сын Адама и Евы. Был пастухом овец — он отказался обрабатывать землю, возможно по причине проклятия земли (Быт. 3:17). Убит своим братом Каином после того, как жертвоприношение Авеля было принято Богом более благосклонно.

И призрел Господь на Авеля и на дар его, а на Каина и на дар его не призрел. Каин сильно огорчился, и поникло лицо его. Быт. 4:4-5

В христианстве

В христианской традиции Авель рассматривается как первый мученик и первый гонимый праведник, с которого начинается ряд невинно убиенных.

Отцы Церкви подробно развивают идею прообраза Авеля Иисусу Христу, указывая, что он был:

1. пастырь овец,
2. человек, принесший праведную жертву (символ крестной и евхаристической жертвы),
3. праведник, претерпевший насильственную смерть.

Иисус Христос обличая фарисеев говорит, что с них взыщется «от крови праведного Авеля до Захарии» (Мф. 23:35).

Память о нём совершается в Неделю святых праотцов (за две недели перед праздником Рождества Христова) и Неделю святых праотец и отец (воскресение перед праздником Рождества Христова).

В истории

В честь Авеля названо движение в раннем христианстве — авелиты.

Друзы считают, что душа Авеля часто перерождается в друзских лидеров. В связи с этим, гробница Авеля, расположенная в Мечети Наби Хабиль недалеко от Дамаска, является важным местом для друзов со всего мира.

В каббале

В книге Зоар утверждается, что Авель — это кругооборот (гилгул) души Моисея.

Отрывок, характеризующий Авель

С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.