Авеноль, Жозеф Луи Анн
| Жозеф Луи Анн Авеноль Joseph Louis Anne Avenol<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 3 июля 1933 — 31 августа 1940 | |||
| Предшественник: | Эрик Драммонд | ||
| Преемник: | Шон Лестер | ||
| Рождение: | 9 июня 1879 Мелль, Третья французская республика | ||
| Смерть: | 2 сентября 1952 (73 года) Дюлье, Во, Швейцария | ||
| Награды: |
| ||
Жозе́ф Луи́ Анн Авено́ль (фр. Joseph Louis Anne Avenol; 9 июня 1879, Мелль, департамент Дё-Севр, Третья французская республика — 2 сентября 1952, Дюлье, кантон Во, Швейцария) — французский дипломат, второй Генеральный секретарь Лиги Наций (3 июля 1933 — 31 августа 1940).
Авеноль был направлен в Лигу Наций французским министерством финансов в 1922 году, где стал ведать вопросами расходования финансовых средств организации. В 1923 году был назначен заместителем Генерального секретаря Лиги Наций. В 1933 году, когда Эрик Драммонд ушёл в отставку, Авеноль был избран Генеральным секретарём Лиги Наций (его предшественник был англичанином, и Франция настояла, чтобы на этот раз пост генсека занял француз). На посту генсека Авеноль проводил крайне реакционную политику умиротворения агрессоров и был непримиримым врагом СССР.
Авеноль возглавил Лигу Наций вскоре после того, как Япония вышла из неё. Затем Германия также покинула Лигу. После этих событий Авеноль принимал различные меры для предотвращения критики этих стран, с тем, чтобы «заманить» их обратно в Лигу. Когда Италия вторглась в Эфиопию в 1935 году, главной заботой Авеноля стало сохранение Италии в организации, а не защита Эфиопии.
Когда немцы вошли в Париж в июне 1940 года, Авеноль сказал своему греческому помощнику Танассису Агнидесу:
|
Мы должны работать рука об руку с Гитлером, чтобы добиться единства Европы и победить Англию. | 
|
В то же время он уволил большинство сотрудников Лиги Наций, включая всех британских сотрудников. 31 августа 1940 года Авеноль покинул Лигу Наций и уехал из Женевы. Во Франции он предложил свои услуги правительству Виши, но они не были приняты, и в 1943 году, чтобы избежать ареста немцами, он был вынужден бежать обратно в Швейцарию. Умер Авеноль в швейцарском кантоне Во в 1952 году, в возрасте 73 лет.
См. также
| Предшественник: Эрик Драммонд |
Генеральный секретарь Лиги Наций 1933—1940 |
Преемник: Шон Лестер |
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Напишите отзыв о статье "Авеноль, Жозеф Луи Анн"
Отрывок, характеризующий Авеноль, Жозеф Луи Анн
– Вишь, в самый раз, – приговаривал Платон, обдергивая рубаху. Француз, просунув голову и руки, не поднимая глаз, оглядывал на себе рубашку и рассматривал шов.– Что ж, соколик, ведь это не швальня, и струмента настоящего нет; а сказано: без снасти и вша не убьешь, – говорил Платон, кругло улыбаясь и, видимо, сам радуясь на свою работу.
– C'est bien, c'est bien, merci, mais vous devez avoir de la toile de reste? [Хорошо, хорошо, спасибо, а полотно где, что осталось?] – сказал француз.
– Она еще ладнее будет, как ты на тело то наденешь, – говорил Каратаев, продолжая радоваться на свое произведение. – Вот и хорошо и приятно будет.
– Merci, merci, mon vieux, le reste?.. – повторил француз, улыбаясь, и, достав ассигнацию, дал Каратаеву, – mais le reste… [Спасибо, спасибо, любезный, а остаток то где?.. Остаток то давай.]
Пьер видел, что Платон не хотел понимать того, что говорил француз, и, не вмешиваясь, смотрел на них. Каратаев поблагодарил за деньги и продолжал любоваться своею работой. Француз настаивал на остатках и попросил Пьера перевести то, что он говорил.
– На что же ему остатки то? – сказал Каратаев. – Нам подверточки то важные бы вышли. Ну, да бог с ним. – И Каратаев с вдруг изменившимся, грустным лицом достал из за пазухи сверточек обрезков и, не глядя на него, подал французу. – Эхма! – проговорил Каратаев и пошел назад. Француз поглядел на полотно, задумался, взглянул вопросительно на Пьера, и как будто взгляд Пьера что то сказал ему.
– Platoche, dites donc, Platoche, – вдруг покраснев, крикнул француз пискливым голосом. – Gardez pour vous, [Платош, а Платош. Возьми себе.] – сказал он, подавая обрезки, повернулся и ушел.
– Вот поди ты, – сказал Каратаев, покачивая головой. – Говорят, нехристи, а тоже душа есть. То то старички говаривали: потная рука торовата, сухая неподатлива. Сам голый, а вот отдал же. – Каратаев, задумчиво улыбаясь и глядя на обрезки, помолчал несколько времени. – А подверточки, дружок, важнеющие выдут, – сказал он и вернулся в балаган.
Прошло четыре недели с тех пор, как Пьер был в плену. Несмотря на то, что французы предлагали перевести его из солдатского балагана в офицерский, он остался в том балагане, в который поступил с первого дня.
В разоренной и сожженной Москве Пьер испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек; но, благодаря своему сильному сложению и здоровью, которого он не сознавал до сих пор, и в особенности благодаря тому, что эти лишения подходили так незаметно, что нельзя было сказать, когда они начались, он переносил не только легко, но и радостно свое положение. И именно в это то самое время он получил то спокойствие и довольство собой, к которым он тщетно стремился прежде. Он долго в своей жизни искал с разных сторон этого успокоения, согласия с самим собою, того, что так поразило его в солдатах в Бородинском сражении, – он искал этого в филантропии, в масонстве, в рассеянии светской жизни, в вине, в геройском подвиге самопожертвования, в романтической любви к Наташе; он искал этого путем мысли, и все эти искания и попытки все обманули его. И он, сам не думая о том, получил это успокоение и это согласие с самим собою только через ужас смерти, через лишения и через то, что он понял в Каратаеве. Те страшные минуты, которые он пережил во время казни, как будто смыли навсегда из его воображения и воспоминания тревожные мысли и чувства, прежде казавшиеся ему важными. Ему не приходило и мысли ни о России, ни о войне, ни о политике, ни о Наполеоне. Ему очевидно было, что все это не касалось его, что он не призван был и потому не мог судить обо всем этом. «России да лету – союзу нету», – повторял он слова Каратаева, и эти слова странно успокоивали его. Ему казалось теперь непонятным и даже смешным его намерение убить Наполеона и его вычисления о кабалистическом числе и звере Апокалипсиса. Озлобление его против жены и тревога о том, чтобы не было посрамлено его имя, теперь казались ему не только ничтожны, но забавны. Что ему было за дело до того, что эта женщина вела там где то ту жизнь, которая ей нравилась? Кому, в особенности ему, какое дело было до того, что узнают или не узнают, что имя их пленного было граф Безухов?
