Аверин, Павел Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Павел Иванович Аверин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Волынский губернатор
18 апреля 1828 — 6 апреля 1831
Предшественник: М. Ф. Бутовт-Андржейкович
Преемник: А. П. Римский-Корсаков
Бессарабский губернатор
6 июля 1833 — 28 августа 1834
Предшественник: А. И. Сорокунский
Преемник: П. И. Фёдоров
 
 
Награды:
4-й ст. 1-й ст.

Па́вел Ива́нович Аверин (1775—1849) — волынский, затем бессарабский губернатор, действительный статский советник.



Биография

Сын московского купца, родился в 1775 году. Учился в московской гимназии для разночинцев, а потом в Московском университете, однако, не окончив курса, поступил на службу в 1794 году в город Корочу Курской губернии, во время генерал-губернаторства А. А. Беклешова, который скоро взял его в свою канцелярию, управляемую старшим братом, Петром Ивановичем Авериным. Сделав Аверина своим секретарём, Беклешов уже не расставался с ним, служа в Курске, Каменце, Киеве и в Петербурге. При преемнике Беклешова, П. Х. Обольянинове, Аверин сохранил секретарские обязанности.

С воцарением Александра I, когда Беклешов вновь занял должность генерал-прокурора, Аверин продолжал оставаться секретарем и уволен был только с назначением генерал-прокурором Гавриила Романовича Державина, выхлопотавшего Аверину в пенсию полный оклад содержания. С этими средствами Аверин уехал в Дерпт и поступил вольнослушателем в университет, надеясь посвятить ей свою жизнь, чего, однако, не произошло. Беклешов назначен был генерал-губернатором в Москву и в 1804 году вызвал Аверина к себе на должность правителя канцелярии. Произведённый в чин статского советника, Аверин служил до отставки Беклешова и с его увольнением в 1806 году получил годовой отпуск за границу, но из Кёнигсберга был опять вызван Беклешовым, назначенным начальником 2-й области сбора милиции. На Аверина было возложено инспектирование милиции в Псковской губернии и Остзейском крае. За свою деятельность на этом поприще он был удостоен ордена Владимира 4-й степени.

Заключение Тильзитского мира приостановило сбор милиции, но её расформирования не последовало. Беклешов умер в 1808 году в Риге; Аверину пришлось сдавать дела. После сдачи он остался жить в Остзейском крае, а лето проводил в Крыму. Вновь вступил на службу только в 1811 году чиновником особых поручений при министре полиции А. Д. Балашове и затем при С. К. Вязмитинове.

В 1813 году, став министром юстиции, И. И. Дмитриев предложил Аверину место в Варшавском герцогстве, по гражданскому управлению. Аверина определил управлявший бывшим Варшавским герцогством В. С. Ланской в начальники области Краковского департамента, где не было ни одного органа русской власти, а польское население считало себя в саксонском подданстве. Аверину удалось выполнить данные приказания: отобрать оружие, выслать все найденные налицо деньги в Варшаву и привести город Краков к присяге российскому императору.

Аверин оставался в Кракове до 1815 года. Отсюда назначили его во Франкфурт комиссаром русского района, в ликвидационную комиссию о продовольствии войск в Германии. В русский район входили: Бавария, Вюртемберг, Баден, Гессенские и Саксонские владения (с 19 мелкими немецкими землями). Помощниками Аверина были назначены: генерал Сухарев и медик Эйнерлинг. В их обязанности сходило создание госпиталей на 30000 кроватей и заготовление резервов по маршруту движения российских войск. После успешного ведения дел во Франкфурте, Аверин был переведен 10 июля 1817 года в Кёнигсберг, в ликвидационную комиссию, учреждённую в 1813 году. Здесь Аверин сберёг большие суммы денег, не утверждая без проверки громадных счетов местных подрядчиков, несмотря на жалобы прусского генерал-интендантства. Вследствие замечаний, сделанных Авериным в Москве при проверке счетов, был вызван Е. Ф. Канкрин для переговоров по окончательному утверждению расчётов с Пруссией. После подписания ратификации 19 (31) августа 1818 года, кёнигсбергская комиссия была закрыта, а Аверину пожалован орден св. Анны 1-й степени, ордена разных немецких владетелей и две табакерки.

Аверин прибыл в Петербург и в марте 1820 года назначен генерал-провиантмейстером 1-й армии, но отказался от этого назначения, переселился в Дерпт, женился на Амалии Эйнике и прожил в отставке около года. Император Александр I вызвал его в Лайбах для выполнения личных поручений, намереваясь отправить в Италию войска для усмирения карбонариев. Аверин должен был заведовать при войсках продовольствием. В день Пасхи 1821 года он получил пожизненную пенсию. Войск не потребовалось, и Аверин через Венецию и Триест вернулся в Дерпт, где и провёл время до отъезда жены за границу.

В 1822 году Аверин приехал в столицу просить министра внутренних дел Ланского, дать ему место чиновника особых поручений. Состоя в этой должности, Аверин с доктором Савенко в 1827 году был послан исследовать Кавказские минеральные воды. Для заведования их делами был учреждён особый комитет из трёх членов: Аверина, генерал-майора Сазонова и лейб-медика Крейтона. Одновременно с этим Аверин был назначен членом комитета для рассмотрения проекта изменения дворянских выборов, в деятельности которой ему, однако, не пришлось принимать участия ввиду назначения Волынским губернатором. Управляя с 18 апреля 1828 года по 6 апреля 1831 года губернией, Аверин заведовал мероприятиями по передвижению и продовольствию войск к пределам Турции, при начале войны. Затем, он принимал меры против вторжения польских мятежников, после ухода войск из Варшавы при восстании Польши (в ноябре 1830 года), а также против эпидемии холеры.

В 1831 году Аверин испросил увольнение и посетил Курск, Петербург и Финляндию. 6 июля 1833 года он был назначен Бессарабским губернатором, где и закончилась его служебная карьера выходом в отставку 28 августа 1834 года. Последние годы жизни провёл он в путешествиях: в 1840 году — в Швецию и Любек, в 1845 году — по Германии, Франции и Англии и в 1847 году — по южной Франции и Италии. Скончался 21 ноября 1849 года.

Напишите отзыв о статье "Аверин, Павел Иванович"

Литература

Отрывок, характеризующий Аверин, Павел Иванович

– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.