Аверкий (Кедров)

Архиепископ Аве́ркий (в миру Полика́рп Петро́вич Ке́дров; 2 (14) марта 1879, город Яранск, Вятская губерния — 27 ноября 1937, Уфа) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Волынский и Житомирский.

Биография

Родился 2 марта (по старому стилю) 1879 в многодетной семье яранского протоиерея Петра Кедрова. При крещении его нарекли Поликарпом.

Окончил Яранское духовное училище, затем в 1900 году — Вятскую духовную семинарию. В 1904 году окончил Санкт-Петербургскую духовную академию со степенью кандидата богословия.

В этом же году, 11 апреля, направлен в Литовскую духовную семинарию преподавателем Священного Писания.

В период служения в Литовской духовной семинарии (1904—1910) совершил поездку на Афон и в Иерусалим. Своими впечатлениями он поделился в публичных лекциях и изданной им брошюре «Повествование о путешествии во Святую Землю».

2 июля 1910 в древнем Валаамском монастыре от рук будущего патриарха, затем архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского), принимает монашеский постриг с именем Аверкий, 4 июля его рукоположили в иеродиакона, а 5 июля — в иеромонаха.

21 августа 1911 года введён в сан архимандрита и назначен ректором Волынской духовной семинарии. За время ректорства он преобрёл среди семинаристов и житомирян искреннюю любовь и уважение.

Епископ Острожский

29 июня 1915 года хиротонисан в сан епископа Острожского, викария Волынской епархии.

Начало епископского служения Аверкия пришлось на годы Первой мировой войны. Волынская губерния была частично оккупирована, а линия фронта проходила недалеко от г. Острога. В дни рождественских праздников, проявляя любовь к защитникам Отечества, владыка выехал на фронт с рождественскими подарками от Волынской епархии. Был награждён орденом святого Владимира 3-й степени с мечами.

До революции 1917 года владыка был председателем Волынской епархиального совета училища и почетным председателем Житомирского губернского отдела «Союза русского народа».

В 1917—1918 годы участвовал в Поместном соборе Русской православной церкви.

В 1921—1922 годах после закрытия Волынской духовной семинарии, организовал пастырские курсы в Житомире. Из детей прихожан Богоявленского мужского монастыря он создал «Юное братство», которое ухаживало за могилами монастырского кладбища, в праздники украшало храм.

Архиепископ Волынский и Житомирский

В ноябре 1921 года арестовали и выслали за пределы Украины временно управлял епархией епископа Фаддея (Успенского). Правящим архиереем назначают архиепископа Аверкия (Кедрова).

По воспоминаниям современников, возле его домика в Житомире был небольшой садик, в нём росли вишни, цвели цветы. Дети из церковных семей (их звали «юное братство») приходили поливать эти цветы. Усердные труды их вознаграждались — архиепископ через окно раздавал им конфеты. Он любил рассказывать им о звёздах, о созвездиях, от него они узнавали, что такое Орион, Большая Медведица и т. д.

В конце 1921 года Поволжье поразил голод. Для спасения голодающих были образованы губернские комитеты помощи голодающим Поволжья. Высшее политическое руководство страны решило использовать голод для удара по Русской Православной Церкви. Одновременно ставилась задача спровоцировать расколы в церкви и тем самым ослабить её влияние на народ. В начале марта 1922 года повсюду началось изъятие церковных ценностей под предлогом помощи голодающим. Понятно, что это вызвало протесты среди духовенства и мирян. Это, в свою очередь, позволило развернуть репрессии против духовенства. 6 мая Патриарх Тихон был арестован, а 12 мая в Москве образовалось обновленческое Высшее Церковное Управление, которое попыталось захватить власть в Церкви. 14 мая 1922 газета «Правда» опубликовала обращение ВЦУ к «Верующим сынам Православной церкви России».

Эти бурные события вскоре докатились и до Волыни. Владыка Аверкий не мог оставить паству без ознакомлением с посланием патриарха и поручил священнику Юлиану Красицкому привезти его в Житомир, а священнику Аркадию Остальскому огласить перед народом. Чекисты догадывались, как реально обстояло дело с объявлением послания, и 6 мая первым арестовали протоиерея Аркадия Остальского. А 8 июня 1922 года к судебной ответственности был привлечён и епископ Аверкий, которого обвинили в «распространении и хранении послание Патриарха Тихона», расцененное властями как контрреволюционное, и, следовательно, антиправительственное. До суда епископ Аверкий был освобожден под имущественное поручительство членов Свято-Николаевского братства Мефодия Закусило и Ивана Хинченко.

Верховный трибунал при ВЦИК УССР от 19 декабря 1922 года сократил срок приговора на одну треть, «с поражением в правах» на пять лет после освобождения. Находясь в заключении, заболел сыпным тифом, осложненным катаральной пневмонией и острым воспалением почек.

23 августа 1923 был освобождён, однако в то время в епархии произошли значительные изменения. Усилиями местной власти в епархии активно насаждалось обновленчество. Власть недвусмысленно давала понять, что обновленчество, лояльно относившееся к советской власти, признаётся ею как легальная церковь. Противники же обновленчества автоматически считались врагами, контрреволюционерами, на которых должна обрушиться карающий меч революции.

Все это вызвало большую тревогу в епархии. Одни считали, что для блага Церкви необходимо поддерживать обновленчество, другие называли обновленчество «красной церковью», с помощью которой насаживается безбожие и ведётся борьба с истинной Церковью. К тому же не были известны судьба Патриарха Тихона и какого мнения придерживается епископат. Епархия находилась на грани раскола. Поэтому главной задачей для епископа Аверкия стало сохранение единства епархии и определения дальнейшего пути деятельности. Стремясь спровоцировать раскол среди духовенства, от Аверкия требовали полной поддержки обновленчества. Не обладая полной информацией о обновленчестве и находясь под сильным давлением ГПУ, епископ Аверкий 7 февраля 1924 провёл пленум Волынского Епархиального Управления, принявший постановление: «Признать Времен. Всеукраинский Священ. Синод высшим церковным административным органом управления Православной Церковью на Украине до Собора». Расчёт ГПУ оправдался. В сельской местности распространилось обновленчество, а в городах придерживались православия, то есть поддерживали Патриарха Тихона, который выступил против обновленцев.

6 ноября 1924 года выехал «в Москву для выяснения вопроса о состоянии Церкви в настоящее время». Покидая Житомир, епископ Аверкий передал управление епархией «старейшему по хиротонии из своих викариев епископу… Иакову (Немоловскому). Но он отказался от управления епархией, и владыка Аверкий передает управление епархией недавно рукоположенному епископу Полонскому Максиму (Руберовскому)».

С ноября 1924 по май 1925 владыка Аверкий проживал в Москве. Вероятно в это же время его возводят в сан архиепископа. 12 апреля 1925 он принял участие в похоронах Патриарха Тихона. В числе 60-ти епископов подписал акт о передаче высшей церковной власти митрополиту Крутицкому Петру (Полянскому).

За время семимесячного отсутствия владыки Аверкия в Волынской епархии произошли большие изменения. С мая 1924 по январь 1925 епархия находилась в канонической автономии. Это позволило сторонникам Патриарха Тихона создавать видимость, что они якобы придерживаются обновленчества. Однако в конце декабря Волынское губернское ГПУ узнав об этом, срочно созвало епархиальный съезд, прошедший 30 декабря 1924 вновь. Съезд завершился окончательным расколом между «обновленцами» и «тихоновцами». Викарные епископы Максим (Руберовский) и Леонтий (Матусевич) поддержали каноническую церковную власть, а епископ Иаков (Немоловский) подчинялся обновленческого синода, при этом обе стороны заявляли, что подчиняются правящему архиерею Аверкия (Кедрову). Теперь возвращение владыки Аверкия становилось судьбоносным для Волынской епархии. 30 апреля 1925 он приехал в Житомир.

Уже на вокзале владыка выразил своё недоверие представителям синодального (обновленческого) епархиального управления, однако не запрещал их в священнослужении. Не благословил он и делегатов от Волынской епархии на участие в работе Всеукраинского обновленческого собора, состоявшегося 17-27 мая 1925 в Харькове, где была провозглашена автокефалия Украинской церкви. В октябре 1925 года обновленческий собора в Москве признал автокефалию Украинской синодальной церкви. В этом же месяце владыка Аверкий заявил членам епархиального управления о категорическом отказе подчиняться обновленческому синоду на Украине. Староконстантиновское и Новоград-Волынское викариатства отпали в обновленческий раскол, а Полонское, Коростенское и Житомирское признали экзарха Украины Михаила (Ермакова), назначенного покойным Патриархом Тихоном.

23 ноября 1925 года обновленческий синод в Харькове назначил епископа Белоцерковского Павла (Циприановича) на Житомирскую кафедру, что по сути означало, что синод делегировал епископа Павла захватить епархию при помощи властей. Убедившись, что сделать это не так просто, обновленцы решили провести епархиальный съезд, на котором волынские священники должны были выбрать правящего архиерея. Съезд прошёл в Житомире 26 февраля 1926 года. Он предложил архиепископу Аверкия перейти в юрисдикцию обновленческого синода. Владыка отклонил предложение, после чего правящим архиереем был избран епископ Павел.

Уже в мае 1926 года власти передали «синодалам» кафедральный собор в Житомире, что сопровождалось дракой и скандалом. Репрессиям подверглись ряд сподвижников архиепископа Аверкия. Наконец, 19 октября 1926 года был арестован и архиепископ Аверкий. 21 октября он был отправлен в секретный отдела ОГПУ в Москву.

7 января 1927 Особым совещанием при ОГПУ ССРР владыка Аверкий был осужден по ст. 58-13 УК РСФСР к 3 годам ссылки в Казахстан. 12 февраля 1927 через Каракалпакский окружной отдел ГПУ направлен в ссылку в Ходжейлийский район в Каракалпакии.

Резко негативно отнёсся к декларации митрополита Сергия (Страгородского), однако отношений с ним не разорвал.

17 февраля 1928 принято решение о досрочном освобождении архиепископа Аверкия, но оно дошло до архиепископа Аверкия только через 8 месяцев. 24 октября 1928 года архиепископ Аверкий был освобождён с правом проживания на всей территории СССР. После освобождения вернулся к управлению Волынской епархией.

Существуют воспоминания о том, что в 1928—1929 архиепископа Аверкия довольно часто вызывали на допросы, в связи с чем служение литургии задерживалось порой на час и более. Во время допросов владыка напоминал работникам органов, что по церковному уставу литургия должна начинаться не позже 12 часов дня и что его ждёт собравшийся в соборе народ. Наконец, в 12-м часу архиепископа выпускали, и он должен был спешить, чтобы успеть начать службу в положенный срок.

Митрополит Мануил (Лемешевский) так характеризовал его личность Архиепископа Аверкия: «Был человеком исключительно добрым, приветливым, глубоко верующим, как архиерей — доступным, общительным и этим стяжал общую и самую искреннюю любовь житомирян. Жизнь вёл чистую и трезвую. Любил часто служить».

По другим воспоминаниям, в будничные службы епископ любил стоять на клиросе, принимал участие в чтении и пении. Службу совершал истово, торжественно… Епископ Аверкий много делал для украшения и благолепия храма: восстановил роспись, установил для почитания частицу мощей св. Иова Почаевского (в раке). С правой стороны в нише храма была Голгофа. На время Пасхалии крест в ней заменялся Воскресшим Спасителем с белым знаменем, с изображением красного креста на нём.

В тюрьмах и ссылках

15 февраля 1930 года был арестован в Житомире за то, что ознакомился с документом, написанным Андреем Дросси Константинопольскому патриарху Фотию II, где описывалось бедственное положение Православной Церкви в СССР. Был отправлен в Москву, где содержался под арестом в Бутырской тюрьме. Виновным себя не признал. 4 апреля 1930 года приговорён Коллегией ОГПУ по статье 58-5 УК РСФСР к 3 годам ссылки в Северный край. Отправленный в ссылку через ПП ОГПУ в Северный край, в Архангельск. В свою епархию он уже не вернулся.

В очередной раз владыку арестовали 23 января 1931 года Архангельским ОГПУ вместе с группой верующих (21 человек). Их обвинили в том, что они якобы создали контрреволюционную группировку, вели антисоветскую агитацию, а также оказывали материальную помощь высланном духовенству.

2 декабря 1931 года Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ за «участие в контрреволюционной группировке среди местного и ссыльного духовенства в г Архангельске» архиепископ Аверкий приговорён к 3 годам ссылки в Северный край в г. Тотьму (ныне Вологодская область).

В 1933 году был вновь приговорён к 3 годам ссылки, на этот раз в г. Бирск (Башкирская АССР), где находился до своего последнего ареста.

Находясь в ссылке, владыка Аверкий поддерживал письменную связь со своей епархией. Таким образом, почти пять лет управлял епархией. Наконец, в 23 октября 1934 года на Волынскую кафедру был назначен архиепископ Филарет (Линчевский).

25 июля 1937 владыку арестовали в Бирске и перевезли в тюрьму НКВД г. Уфы. Против него выдвинули множество обвинений. Под давлением следователей, которые, вероятно, применяли пытки, владыка признал себя виновным. Осуждённый Тройкой при УНКВД Башкирской АССР 10 ноября 1937 по стастьям 58-6, 54-11 УК РСФСР к высшей мере наказания.

27 ноября 1937 года на 58-м году жизни архиепископ Аверкий был расстрелян. Похоронен по всей видимости в братской могиле на Сергиевском кладбище города Уфы.

Канонизация

В 1981 году решением Архиерейского Собора Русской православной церкви заграницей канонизирован в лике священномученика со включением Собор новомучеников и исповедников Российских (без установления отдельного дня памяти).

Семья

• Отец — священник Пётр Кедров. Мать — Елизавета.
• Брат — Пётр, в монашестве Пахомий (1876—1937) — архиепископ Черниговский.
• Брат — Михаил, в монашестве Михаил — епископ Вроцлавский Польской православной церкви.
• Братья — Иван, Александр, Николай.
• Сёстры — Зинаида, Вера.

Сочинения

• По святой земле [Из личных впечатлений паломника]. — Вильно, Виленское Св.-Духовск. братство, — 1910, — 43 стр.

Ссылки

• [www.pravenc.ru/text/62712.html АВЕРКИЙ] // Православная энциклопедия. Том I. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2000. — С. 129-130. — 752 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-89572-006-4
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_4191 Аверкий (Кедров)] на сайте «Русское православие»
• [www.wco.ru/biblio/books/stradaniya/H29-T.htm Малодушие не заповедано христианам] из книги «Их страданиями очистится Русь. Жизнеописания новомучеников Российских»

Отрывок, характеризующий Аверкий (Кедров)

Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?