Авессалом, Авессалом!

Авессалом, Авессалом!
Absalom, Absalom!
Жанр:	модернистский роман, южная готика
Автор:	Фолкнер, Уильям
Издательство:	Random House

«Авессало́м, Авессало́м!» (англ. Absalom, Absalom!) — роман американского писателя Уильяма Фолкнера, написанный в стиле южной готики, впервые опубликованный в 1936 году. Это история о трёх семьях американского Юга до, во время и после Гражданской войны с особенным вниманием к жизнеописанию Томаса Сатпена.

Сюжет

Основная история романа «Авессалом, Авессалом!» — взлёт и падение Томаса Сатпена, белого, который родился в бедности в Западной Виргинии и приехал в Миссисипи с целью разбогатеть и создать патриархальную семью. История представлена полностью через воспоминания, в основном рассказанные Квентином Компсоном, который часто добавляет в рассказ свои собственные домыслы и предположения, Шриву, его соседу по комнате в общежитии Гарвардского университета. Повествование Розы Колдфилд, а также отца и деда Квентина также включено в роман и повторно интерпретированы Шривом и Квентином. События в романе разворачиваются не в хронологическом порядке, часто с противоречиями в деталях и с различных точек зрения, в результате чего характер Сатпена раскрывается читателю постепенно. В начале Квентину Компсону, чей дед был другом Сатпена, историю рассказывает Роза Колдфилд, с длинными отступлениями и с предвзятостью. Отец Квентина затем также дополняет рассказ некоторыми деталями. Наконец, Квентину рассказывает историю его сосед по комнате Шрив, и в каждом пересказе читатель получает больше деталей, так как всем рассказчикам удаётся ещё более конкретизировать историю путём добавления новых слоёв. В конечном итоге роман оставляет читателя осведомлённым скорее об отношениях и предубеждениях к истории со стороны различных персонажей, нежели о фактах жизни Сатпена.

Томас Сатпен прибыл в Джефферсон (Миссисипи) в 1833 г. с небольшим числом рабов и с французским архитектором, который был по какой-то причине вынужден работать на него. Сатпен приобрел сто квадратных миль земли у местного индейского племени и сразу же начал строить большую плантацию, названную «Сатпеновой сотней», с богатым особняком на её территории. После этого всё, что ему остаётся выполнить для реализации своего плана — найти жену, которая должна будет родить ему несколько детей (в частности, сына, чтобы тот смог быть его наследником), для этого он втирается в доверие к местному торговцу и женится на его дочери — Эллен Колдфилд. Эллен рожает Сатпену двоих детей, сына по имени Генри и дочь по имени Джудит, которых ожидает семейная трагедия.

Генри поступает в университет штата Миссисипи и знакомится со студентом по имени Чарльз Бон, который на десять лет старше его. Генри приглашает Чарльза Бона к себе домой на Рождество, где у Чарльза и Джудит начинается роман, который приводит к предполагаемой помолвке. Тем не менее, Томасу Сатпену известно, что Чарльз Бон — это его собственный сын от первого брака, и он желает остановить предполагаемый брак.

Ранее Сатпен работал на плантации во Французской Вест-Индии в качестве надзирателя над рабами, и после того, как ему в одиночку удалось остановить вспыхнувший бунт среди подчинённых ему рабов, владелец плантации предложил ему в жёны свою дочь — Эулалию Бон, которая родила ему сына Чарльза. Сначала Сатпен не знал, что Эулалия была смешанной расы, и только после вступления в брак и рождения Чарльза он узнал, что его обманули. Он отказался от брака, добился признания его недействительным и бросил жену и ребёнка (хотя оставил себе её состояние как часть моральной компенсации). Читатель также узнаёт о позднем детстве Сатпена, когда молодой Томас узнал, что общество может основывать свои суждения о ценности человека по тем материальным благам, которыми человек владеет. Именно в момент этого понимания рождается план Томаса разбогатеть и основать патриархальную династию.

Генри, возможно из-за своего потенциального (и взаимного) кровосмесительного чувства к своей сестре, а также из-за квазиромантических чувств к самому Чарльзу, очень хочет, чтобы сестра и Чарльз поженились (что позволило бы ему представить себя в качестве объектов для них обоих). Когда Томас Сатпен говорит Генри, что Чарльз является его единокровным братом и что Джудит не может выйти за того замуж, Генри отказывается в это верить, отвергает первородство Чарльза, и уезжает с ним в свой дом в Новом Орлеане. Затем они возвращаются в Миссисипи на военную службу в их университетскую роту, где присоединяются к армии Конфедерации и сражаются на Гражданской войне. Во время войны Генри борется со своей совестью, пока борьба по-видимому не разрешается в пользу того, что брак единокровных брата и сестры возможен; это решение, однако, изменяется, когда Сатпен рассказывает Генри, что Чарльз вдобавок ко всему является частично негром. По завершении войны Генри приводит в действие запрет отца на брак между Чарльзом и Джудит радикальным образом, убив Чарльза у ворот семейного особняка, а затем бежит в добровольное изгнание.

Томас Сатпен возвращается с войны и начинает ремонтировать свой дом, сотни квадратных миль его земли были отторгнуты в пользу «саквояжников» (мигрантов с Севера США, приехавших упразднять рабство). Он предлагает Розе Колдфилд, младшей сестре его покойной жены, выйти за него замуж, и она соглашается. Тем не менее, Сатпен оскорбляет Розу, требуя, чтобы она родила ему сына перед свадьбой, лишив её таким образом «Сатпеновой сотни». Затем у Сатпена начинается роман с Милли, пятнадцатилетней внучкой Уоша Джонса, бедного фермера-сквоттера, который живёт на территории Сатпена. Милли оказывается беременна и рожает дочь. Сатпен страшно разочарован, потому что его последняя надежда на восстановление династии покоилась на том, что Милли родит сына. Сатпен отказывается от Милли и ребёнка, говоря им, что они недостойны спать даже в конюшне с его лошадью, которая только что принесла жеребёнка мужского пола. Разъярённый Уош Джонс убивает Сатпена, а затем и свою собственную внучку и новорождённую правнучку, дочь Сатпена, и сам в свою очередь оказывается убитым отрядом, который прибывает, чтобы арестовать его.

История наследия Томаса Сатпена заканчивается тем, как Квентин вместе с Розой посещают заброшенную плантацию Сатпена, где они находят Генри Сатпена и Клити (Клитемнестру), дочь Томаса Сатпена от его рабыни. Генри вернулся в имение, чтобы умереть там. Три месяца спустя, когда Роза уезжает к Генри, Клити устраивает поджог, который уничтожает имение и в котором погибает Генри и она сама. Единственный оставшийся Сатпен — Джим Бонд, негр, внук Чарльза Бона, молодой человек с тяжёлыми психическими отклонениями, который остаётся жить на «Сатпеновой сотне».

Анализ

Как и другие романы Фолкнера «Авессалом, Авессалом!» — аллегория истории американского Юга, само название является аллюзией на Авессалома из Библии, своенравного сына, борющегося с империей своего отца. История Томаса Сатпена отражает взлёты и падения культуры плантаций Юга США. Крах Сатпена отражает слабые стороны погибшего идеалистического Юга. Жестоко предав свой брак и своего сына по той причине, что жена частично негритянка, Сатпен в конечном итоге сам устраивает свою собственную гибель. Обсуждая «Авессалом, Авессалом!», Фолкнер заявил, что проклятием Юга было существование рабства, а личным проклятием Томаса Сатпена было его убеждение, что он был слишком силён, чтобы быть частью человеческой семьи. Эти два проклятья объединились, чтобы уничтожить Сатпена.

Фолкнер заявлял, что, хотя ни один из рассказчиков не знает точно все факты, так как «ни один человек не может взглянуть на истину», у них есть своя правда, и читатель также может в конечном счете её узнать. В то время как многие критики пытались реконструировать истину, стоящую за разными повествованиями, или показать, что такая реконструкция не может быть сделана с достаточной уверенностью или даже что есть фактические и логические несоответствия, которые не могут быть преодолены, некоторые критики заявили, что, поскольку вымышленная правда является оксюмороном, то лучше принять историю как данность и рассматривать её на уровне мифа и архетипа или басни, которая позволяет нам взглянуть на самые глубокие уровни бессознательного и, следовательно, лучше понять людей, которые принимают этот миф (или управляются им) — южан в целом и Квентина Компсона в частности.

С помощью различных рассказчиков и выражения ими своей позиции, роман отражает историко-культурный дух Юга Фолкнера, где прошлое присутствует всегда, и постоянно пересматривается людьми, которые периодически пересказывают историю. И таким образом происходит процесс мифотворчества и ставится под вопрос истина.

Влияние и значение

Этот роман, наряду с романом «Шум и ярость», помог Фолкнеру получить Нобелевскую премию в области литературы. В 2009 году коллегия литературного журнала Юга США «Оксфорд американ» назвала «Авессалом, Авессалом!» лучшим южным романом всех времён.

Другие подробности

• Название относится к библейской истории Авессалома, сына Давида, который восстал против своего отца (на тот момент царя Израильского царства) и был убит военачальником Иоавом, хотя сам Давид запретил тому убивать Авессалома, в результате чего Давид был сильно опечален. Название происходит от мучительных стенаний Давида: «Сын мой Авессалом, сын мой, сын мой, Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!» (2 Царств 18:33). Ещё одна параллель с библейской историей состоит в том, что Авессалом убил своего сводного брата за то, что тот изнасиловал Фамарь, его сестру. Фолкнер в романе заменил изнасилование на влюблённость.
• В 1983 году в «Книге мировых рекордов Гиннеса» утверждалось, что «Авессалом, Авессалом!» «содержит в себе самое длинное предложение в литературе», это предложение содержит 1288 слов. Оно может быть найдено в главе 6, и начинается со слов «В точности, как отец» и заканчивается на «глаз ни с какой точки не мог охватить две их границы одновременно». Этот отрывок полностью выделен курсивом и не закончен.
• Рассказ Фолкнера «Уош» рассказывает о рождении внучкой Уоша Джонса внебрачной дочери от Сатпена и об убийстве Уошем Сатпена, а затем собственной внучки и правнучки (после чего он поджигает дом, где находятся их тела).

Отрывок, характеризующий Авессалом, Авессалом!

– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
– Attendez moi, je vais prendre mon ouvrage, [Подождите, я возьму мою работу,] – проговорила она. – Voyons, a quoi pensez vous? – обратилась она к князю Ипполиту: – apportez moi mon ridicule. [О чем вы думаете? Принесите мой ридикюль.]
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку и, усевшись, весело оправилась.
– Теперь мне хорошо, – приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу.
Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Le charmant Hippolyte [Очаровательный Ипполит] поражал своим необыкновенным сходством с сестрою красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостною, самодовольною, молодою, неизменною улыбкой жизни и необычайною, античною красотой тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот – все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественное положение.
– Ce n'est pas une histoire de revenants? [Это не история о привидениях?] – сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
– Mais non, mon cher, [Вовсе нет,] – пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
– C'est que je deteste les histoires de revenants, [Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях,] – сказал он таким тоном, что видно было, – он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из за самоуверенности, с которой он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темнозеленом фраке, в панталонах цвета cuisse de nymphe effrayee, [бедра испуганной нимфы,] как он сам говорил, в чулках и башмаках.