Авианосцы США

Авианосцы ВМС США — главная ударная сила американских ВМС при проведении операций с применением неядерного оружия.

США являются одним из пионеров в области строительства авианосцев и самой крупной авианосной державой мира.

1910—1914. Первые шаги

Первые опыты по применению авиации в военно-морском флоте относятся в США к началу XX века. В 1910 году Гленн Кёртисс на самолёте собственной конструкции провёл эксперимент на озере Кеука (шт. Нью-Йорк), сбросив свинцовые муляжи авиабомб на деревянный плот, которому были приданы размеры и очертания линкора.

14 ноября 1910 года американский пилот совершил первый в мире взлёт самолёта с палубы корабля. Юджин Эли на самолёте «Кёртисс», оснащённом деревянными поплавками, взлетел с деревянного настила размером 25×7 м в носовой части крейсера «Бирмингем» и благополучно сел на воду, пролетев около 4,5 км. Организатором полёта был заместитель министра ВМФ по материальному снабжению Ирвинг Чемберс. 18 января 1911 года Эли совершил первую в мире посадку на броненосный крейсер «Пенсильвания». После этих экспериментов интерес к морской авиации значительно возрос, и флот начал выделять средства на закупку самолётов и обучение пилотов. К 1914 году на вооружении ВМС США состояло 12 гидроаэропланов. В этом же году пилоты ВМС США получили первый боевой опыт. В апреле 1914 года, во время инцидента в Веракрусе, линкор «Миссисиппи» и крейсер «Бирмингем» прибыли к берегам Мексики, имея на борту 5 самолётов, которые совершали разведывательные полёты над территорией противника.

Самолёты того времени, обладая малой взлётной скоростью, не требовали специального оборудования для запуска. Посадка обычно совершалась на воду, для чего машины оснащались специальными поплавками. Во время пробных посадок на палубу, торможение обеспечивалось примитивным аэрофинишёром из натянутых поперёк палубы тросов с привязанными к ним мешками с песком.

1914—1918. Первая мировая война

Участие США в Первой мировой войне было ограниченным, поэтому американская морская авиация не получила того опыта боевого применения авиации, который был у английских моряков. В годы войны в Великобритании появились первые гидроавианосцы, переоборудованные из пассажирских пароходов. Самолёты морской авиации совершали разведывательные полёты, бомбили ангары германских цепеллинов, участвовали в противолодочных операциях. Соединение английских гидроавианосцев действовало в Средиземном море против турецкого флота и наземных сил. Здесь же были проведены первые торпедные атаки авиации против надводных кораблей. К концу войны взлётными платформами были оборудованы многие крейсера и линейные корабли. Широко практиковалась установка платформ на артиллерийских башнях линкоров, что позволяло при взлёте развернуть самолёт против ветра, не меняя курса корабля. В 1917 году в Великобритании появился первый в мире «настоящий» авианосец — переоборудованный для взлёта и базирования самолётов линейный крейсер «Фьюриэс». Интенсивно развивалась морская авиация также во Франции и Японии.

1918—1939. Межвоенные годы

Опыт боевого применения морской авиации тщательно изучался американскими военными. Быстро рос самолётный парк американского флота. С апреля 1917 года, когда США вступили в войну, по ноябрь 1918 года количество самолётов ВМС США возросло с 54 до 2107. Эти самолёты базировались на наземные аэродромы и могли взлетать с платформ, оборудованных на крейсерах и линкорах. К 1919 году встал вопрос о постройке первых американских авианосцев.

CV-1 «Лэнгли»

Летом 1919 года Конгресс США принял «Акт о военно-морских ассигнованиях», по которому выделялись средства на конверсию в авианосец одного из углевозов ВМС США. Первым американским авианосцем стал CV-1 «Лэнгли», переоборудованный из углевоза «Юпитер». В 1920 году на военно-морской верфи в Норфолке на корабле была сооружена полётная палуба размером 163×20 м, элеватор и мостовые краны для подъёма самолётов. Обширные трюмы для перевозки угля были переоборудованы в ангар.

Эксперименты по боевому применению

В 1920 году с США началась дискуссия об эффективности применения самолётов в боевых действиях на море, которая велась между адептами морской авиации и сторонниками традиционного «линкорного» флота. В результате была проведена серия экспериментов по воздействию авиабомб на военные корабли различных классов.

В ноябре 1920 года путём подрыва нескольких 270-кг авиабомб, заложенных в жизненно важных местах, был потоплен броненосец «Индиана» водоизмещением 10 300 т. В том же году в военно-морском колледже под руководством контр-адмирала Уильяма Симса был проведён ряд военных игр, которые показали превосходство флота, оснащённого самолётами, перед обычным флотом. 21 июня 1921 года 3 летающие лодки потопили трофейную немецкую субмарину U-117, сбросив на неё в общей сложности девять 82-кг бомб. В тот же день армейские самолёты добились попаданий бомбами-болванками по маневрирующему броненосцу «Айова». 13 июля 1921 года армейские самолёты потопили трофейный немецкий эсминец G-102, затратив 44 бомбы весом 136 кг. 18 июля самолёты армии и флота успешно атаковали лёгкий крейсер «Франкфурт» водоизмещением 5100 т бомбами весом 113, 136, 236 и 272 кг. Крейсер затонул из-за разрушения подводной части после взрыва 271-кг бомбы под водой у самого борта.

Решающее испытание прошло 20-21 июля 1921 года. Бомбардировке подвергся немецкий линкор «Остфрислянд» водоизмещением 22 800 т. Бомбы весом 272 и 454 кг не оказали практически никакого воздействия на корабль. Тогда были сброшены бомбы весом 907 кг, специально изготовленные для испытаний. Пилоты добились одного прямого попадания и ещё две бомбы взорвались рядом. Через некоторое время линкор затонул.

Эксперименты 1920–1921 гг., несмотря на их успешность, оставили некоторую долю сомнения в эффективности авиации против кораблей. Было широко распространено мнение, что линкор, свободно маневрирующий в море, с хорошо обученной командой и вооружённый зенитной артиллерией, способен успешно противостоять атакам с воздуха. В 1922–1924 годах были проведены новые эксперименты, которые не внесли ясности в этот вопрос.

Вашингтонская конференция

Мощный толчок развитию авианосных флотов дала конференция по морским вооружениям, состоявшаяся в Вашингтоне в 1922 году. По решению конференции был ограничен тоннаж линейных флотов и пущены на слом некоторые находившиеся в строю и строившиеся линейные корабли. Однако соглашение разрешало странам-участникам переоборудовать в авианосцы по два недостроенных линейных корабля. США, Великобритания, Япония и Франция воспользовались этой возможностью. В результате в военно-морских флотах ведущих держав появились семь новых авианосцев, включая американские «Лексингтон» и «Саратога», переоборудованные из одноимённых линейных крейсеров. Кроме двух американских крейсеров в авианосцы были переоборудованы 2 английских, 2 японских и один французский корабль.

Авианосцы типа «Лексингтон»

Перед вступлением США в Первую мировую войну Конгресс утвердил обширную кораблестроительную программу, включавшую 6 линейных крейсеров водоизмещением 43 500 т каждый. В соответствии с решениями Вашингтонской конференции линейные крейсера «Лексингтон» и «Саратога» были достроены как авианосцы, а остальные 4 однотипных корабля разобраны на стапеле. При перестройке использовались чертежи авианосца, планировавшегося к постройке в первые послевоенные годы. Новые авианосцы водоизмещением 33 000 т стали самыми большими кораблями американского флота и уступали в мире только английскому линейному крейсеру «Худ» водоизмещением 42 100 т. Каждый корабль нес до 72 самолётов (в экспериментах — до 200), был вооружён восемью 203-мм орудиями и развивал скорость более 33 узлов. Оба авианосца вступили в строй в 1927 году.

Операции с участием авианосцев

После появления в ВМС США первых авианосцев началась активная отработка тактики их применения в боевых условиях. Известны результаты учений «Задачи флота VIII» 1928 года, когда самолёты авианосца «Лэнгли» нанесли учебный удар по аэродромам Перл-Харбора, предвосхитив тем самым действия японского авианосного соединения в 1941 году. В масштабных учениях 1929 года «Задачи флота IX» принимали участие оба новых авианосца «Лексингтон» и «Саратога». В процессе учений авианосная группа во главе с авианосцем «Саратога» провела массированную атаку зоны Панамского канала с одновременным применением более 80 самолётов. В результате были «уничтожены» аэродром и шлюз, однако оба авианосца были условно потоплены кораблями противника.

Эти учения имели большой резонанс в военных кругах, в результате чего авианосцы в 1930-х стали постоянным участником военно-морских учений и рассматривались в ВМС США как серьёзная боевая сила.

Первые авианосцы специальной постройки

В 1927 году Генеральный совет ВМФ выработал 5-летний план постройки пяти авианосцев водоизмещением 13 800 т, что вместе с «Лексингтоном» и «Саратогой» по 33 000 т каждый составило бы квоту в 135 000 т, разрешённую США Вашингтонским соглашением. После задержек, связанных с согласованием проекта и вопросов финансирования, 26 сентября 1931 года был заложен авианосец CV-4 «Рейнджер». Корабль водоизмещением 14 500 т нёс до 75 самолётов, был вооружён восемью 127-мм орудиями и имел скорость 29 узлов.

В целом проект был признан неудачным, так как минимальное эффективное водоизмещение авианосца считалось равным 20 000 т. Поэтому два последующих авианосца (CV-5 «Йорктаун» и CV-6 «Энтерпрайз») были построены по изменённому проекту c водоизмещением 20 100 т и максимальной скоростью 34 узла. Эти корабли предопределили внешний вид и архитектуру всех последующих американских авианосцев. Они имели сплошную полётную палубу, небольшую надстройку с трубой треногой мачтой по правому борту, три элеватора и катапульты на полётной и ангарной палубах. Авиагруппа составляла 80 самолётов.

После закладки «Энтерпрайза» у США в рамках вашингтонских ограничений оставалась небольшая квота в 14500 тонн. В результате был заложен авианосец CV-7 «Уосп» водоизмещением 12 700 т. Проект корабля представлял собой гибрид всех построенных ранее авианосцев. Он был легче «Рейнджера», однако длиннее его на 9 метров, имел два палубных и один выносной элеватор, развивал скорость до 30 узлов и нёс до 84 самолётов.

В 1938 году, в преддверии надвигающейся войны, конгресс США принял решение нарушить условия вашингтонского договора, одобрив строительство дополнительных авианосцев. В сентябре 1938 года по незначительно изменённому проекту «Йорктауна» был заложен авианосец CV-8 «Хорнет». Он вступил в строй за месяц до нападения Японии на Перл-Харбор и стал последним предвоенным авианосцем США.

1939–1945. Вторая мировая война

Активная фаза боевых действий во Второй мировой войне началась для США 7 декабря 1941 года нападением японского авианосного соединения на базу американского тихоокеанского флота Перл-Харбор. Однако ещё до этого момента, считая войну с Японией весьма вероятной, США начали подготовку к возможному развитию событий. В апреле 1940 года тихоокеанский флот был перебазирован в Перл-Харбор с целью сдерживания продвижения Японии в Ост-Индию.

В июне 1940 года конгресс принял «Билль об 11-процентном увеличении флота», в соответствии с которым в числе прочих кораблей была санкционирована постройка трёх авианосцев водоизмещением 27 100 т.

Авианосцы типа «Эссекс»

Головной корабль серии, CV-9 «Эссекс» был заложен 28 апреля 1941 года, два других корабля – 1 декабря.

Эскортные авианосцы типа «Лонг-Айленд»

В начале 1940-х годов среднее время строительства авианосца в США составляло 3 года. Чтобы ускорить наращивание морской авиации, было решено переоборудовать в лёгкие авианосцы несколько транспортных судов типа С-3, массово производившихся американскими верфями. 6 марта 1941 года правительство приобрело с этой целью транспортные суда «Мормакмейл» и «Мормаклэнд». Переоборудование первого заняло менее 3 месяцев, и 2 июня авианосец вошёл в строй как вспомогательный авианесущий корабль AVG-1 «Лонг-Айленд». Из-за малого водоизмещения (около 8000 т) и скорости 16,5 узлов корабль не мог служить полноценным авианосцем и использовался для эскорта транспортных конвоев. Позднее этот класс кораблей получил название эскортных авианосцев, а «Лонг-Айленд» был реклассифицирован сначала во вспомогательный авианосец AVC-1, а затем в эскортный авианосец CVE-1. Работы по конверсии второго судна закончились 8 ноября 1941 года. Он был передан Королевскому флоту и вступил в строй под названием BAVG-1 «Арчер».

Эскортные авианосцы типа «Эвенджер»

Во второй половине 1941 года было решено переоборудовать в эскортные авианосцы ещё четыре транспорта типа C-3. Авианосцы вошли в строй весной и летом 1942 года. По своим характеристикам эти корабли в основном повторяли первый эскортный авианосец «Лонг-Айленд».

Накануне нападения на Перл-Харбор

К моменту начала войны на Тихом океане американский флот имел 7 эскадренных и 1 эскортный авианосец, из них три находились на Тихом океане. «Саратога» стояла в ремонте в Сан-Диего, а «Лексингтон» и «Энтерпрайз» базировались на Перл-Харбор.

Авианосцы ВМС США, декабрь 1941 года

Номер	Авианосец	Истребители	Пикировщики	Торпедоносцы
CV-2	«Лексингтон»	18 F2A «Буффало»	36 SBD «Доунтлесс»	18 TBD «Дивастейтор»
CV-3	«Саратога»	18 F4F «Уайлдкэт»	36 SBD «Доунтлесс»	18 TBD «Дивастейтор»
CV-4	«Рейнджер»	18 F4F «Уайлдкэт»	38 SB2U «Винидикейтор»	-
CV-5	«Йорктаун»	18 F4F «Уайлдкэт»	36 SBD «Доунтлесс»	18 TBD «Дивастейтор»
CV-6	«Энтерпрайз»	18 F4F «Уайлдкэт»	36 SBD «Доунтлесс»	18 TBD «Дивастейтор»
CV-7	«Уосп»	18 F4F «Уайлдкэт»	38 SB2U «Винидикейтор»	-
CV-8	«Хорнет»	18 F4F «Уайлдкэт»	36 SBC	8 TBD «Дивастейтор», 7 SBN
CVE-1	«Лонг-Айленд»	7 F2A «Буффало»	36 SOC «Си Галл»	-

Перл-Харбор

7 декабря 1941 года 350 самолётов с 6 японских авианосцев нанесли удар по военно-морской базе Перл-Харбор на о. Оаху Гавайского архипелага. В результате удара были полностью выведены из строя линейные силы тихоокеанского флота США и большая часть самолётов, базировавшихся на аэродромы острова. Авианосцы «Энтерпрайз» и «Лексингтон» не понесли потерь, так как в момент нападения находились за пределами базы, занимаясь транспортировкой самолётов на острова Уэйк и Мидуэй. Нападение японского флота на Перл-Харбор стало одной их самых успешных и хорошо спланированных военно-морских операций и считается одним из поворотных пунктов в истории флота. Очевидная демонстрация потенциальной мощи авианосцев и гибель линейных кораблей привели к тому, что авианосцы стали главной ударной силой американского флота и остаются ею до сегодняшнего дня.

Первые месяцы войны

Главной целью японского наступления была богатая нефтью и другими природными ресурсами Ост-Индия. К концу мая 1942 года Японии ценой незначительных потерь удалось установить контроль над Юго-Восточной Азией и Северо-Западной Океанией. Американские, британские, голландские и австралийские войска потерпели сокрушительное поражение, потеряв все свои основные силы в этом регионе.

Стремительное продвижение Японии привело американский флот в замешательство. В первые месяцы войны он уклонялся от решительных сражений, проводя операции, рассчитанные скорее на моральный, чем на военный успех. В феврале 1942 года американские авианосцы подвергли бомбардировкам японские силы на Маршалловых островах, порт Рабаул в архипелаге Бисмарка и остров Уэйк. В марте, преодолев над перевалом высокую горную гряду Оуэн Стенли, американские самолёты нанесли удар по северному побережью Новой Гвинеи. В апреле был проведён легендарный «Рейд Дулиттла», во время которого армейские бомбардировщики B-25, взлетев с авианосца «Хорнет», находившегося в 650 милях от берегов Японии, нанесли бомбовый удар по Токио. Рейд, нанесший японской стороне лишь минимальный ущерб, имел широкий общественный и политический резонанс.

Эскортные авианосцы типа «Боуг»

После атаки Перл-Харбора было решено приобрести ещё 24 корпуса транспортов типа C-3 для перестройки в эскортные авианосцы. Вскоре выяснилось, что немедленно пригоден для переоборудования только 21 корпус. По сравнению с авианосцами типов «Лонг-Айленд» и «Арчер» дизели в качестве главной энергетической установки были заменены турбинами, которые увеличили скорость авианосца с 17 до 19 узлов. Размеры полётной палубы составляли 135×25 м. Корабли имели 2 элеватора, 1 катапульту и могли нести до 30 самолётов. 10 авианосцев были переданы Великобритании. Вступление в строй переоборудованных кораблей приходится на период с июня 1942 по июль 1943 года.

Эскортные авианосцы типа «Сэнгамон»

Поскольку корпуса транспортов типа С-3 имелись в недостаточном количестве для строительства 24 эскортных авианосцев, было решено приобрести для аналогичной конверсии 4 эскадренных танкера: «Сэнгамон», «Сэнти», «Суони» и «Шенанго». Эти танкеры имели водоизмещение около 7200 т, длину 169 м и скорость 19 узлов. После переоборудования они имели 2 элеватора и 1 катапульту (во время модернизации в конце 1944 года была добавлена вторая) и при одинаковой численности авиагруппы с авианосцами типа «Боуг» (30 самолётов) могли нести более крупные и тяжёлые самолёты. Все четыре авианосца вступили в строй после переоборудования в августе-сентябре 1942 года.

Лёгкие авианосцы типа «Индепенденс»

К концу 1941 года в постройке на верфях США находились 5 новых авианосцев типа «Эссекс» и ещё 8 были заказаны. Срок строительства эскадренного авианосца составлял около трёх лет. Поскольку в преддверии крупных морских битв флот нуждался в срочном пополнении, в январе 1942 года было решено переоборудовать в авианосцы лёгкие крейсера типа «Кливленд». Заказы на перестройку 9 крейсеров были размещены в январе-июле 1942 года. Первый переоборудованный авианосец CVL-22 «Индепенденс» (бывший CL-59 «Амстердам») должен был вступить в строй в январе 1943 года. Авианосец имел водоизмещение 11 000 т, был оборудован двумя элеваторами и одной катапультой и нёс около 30 самолётов. Противовоздушная оборона обеспечивалась несколькими десятками 20- и 40-мм автоматов. Корабль имел скорость более 31 узла, что позволяло ему действовать в составе быстроходных авианосных соединений.

Сражение в Коралловом море

В мае 1942 года японское командование сделало попытку захватить Соломоновы острова и южную часть Новой Гвинеи. На первом этапе этой операции планировался захват Порт-Морсби. Основную роль в операции возлагалась на соединение вторжения, состоявшее из 11 войсковых транспортов и множества вспомогательных судов. Прикрытие с воздуха осуществляли два тяжёлых авианосца «Сёкаку» и «Дзуйкаку» и лёгкий авианосец «Сёхо». Противостояло им авианосное соединение адмирала Флетчера, имевшее в своём составе авианосцы «Лексингтон» и «Йорктаун». Сражение началось 3 мая высадкой японцев в Тулаги и ответными бомбардировками американцев. 5 мая в Коралловое море вошли японские авианосцы. Около двух суток авиаразведка обеих сторон пыталась найти корабли противника. 7 мая самолёты с авианосцев «Лексингтон» и «Йорктаун» потопили лёгкий авианосец «Сёхо», входивший в группу поддержки. На следующее утро во время обмена авиаударами погиб авианосец «Лексингтон», а авианосец «Сёкаку» получил повреждения палубы, делавшие невозможным взлёт и посадку самолётов. Лишившись половины авиационной поддержки, японское командование приняло решение отменить десантную операцию.

Несмотря на значительные потери в кораблях, американцы добились стратегической победы, сорвав высадку японцев в Порт-Морсби. Это была первая неудача японского флота с декабря 1941 года.

Битва за Мидуэй

Потерпев неудачу в Коралловом море, японский флот сделал попытку захватить стратегически важный атолл Мидуэй, позволявший держать под постоянной угрозой базу ВМФ США Перл-Харбор. С японской стороны в сражении участвовали 4 эскадренных авианосца («Акаги», «Кага», «Хирю» и «Сорю»), которым противостояли американские авианосцы «Энтерпрайз», «Хорнет» и «Йорктаун». Боевые действия начались 3 июня безрезультатным американским авиаударом по соединению вторжения и налётом японской авиации на Мидуэй утром 4 июня. Тем же утром американцы, обнаружив основные силы противника, предприняли ряд безуспешных атак. Сражение проходило при подавляющем преимуществе японских истребителей «Зеро», которые уничтожили 5 бомбардировочных экскадрилий американцев, не позволив ни одному самолёту прорваться к цели. Роковую роль в этом сражении сыграл случай. 50 американских пикирующих бомбардировщиков вышли в атаку на японское соединение в тот момент, когда истребители прикрытия находились на малых высотах, отражая атаку торпедоносцев. В результате серьёзные повреждения получили 3 японских авианосца. Ответным ударом самолёты «Хирю» тяжело повредили авианосец «Йорктаун», однако, лишившись большей части истребителей, японцы не смогли противостоять последовавшему налёту американцев. Все четыре японских авианосца затонули в течение следующих суток. Тяжело повреждённый «Йорктаун» имел все шансы спастись, однако вечером 5 июня был торпедирован японской подводной лодкой и 7 июня затонул.

Битва за Мидуэй стала переломным моментом в войне на Тихом океане. Потерпев тяжёлые потери в корабельном составе и потеряв большую часть опытных лётчиков, японцы до конца войны не смогли восстановить свою военно-морскую мощь, и инициатива в боевых действиях перешла на сторону США.

Авианосцы типа «Мидуэй»

Учитывая опыт сражений в Коралловом море и у атолла Мидуэй, США расширяли свою кораблестроительную программу. В августе 1942 года были размещены заказы на постройку 9 дополнительных авианосцев типа «Эссекс», а также головного корабля новой серии авианосцев CVB-41 «Мидуэй». Имея водоизмещение 45 000 тонн он был классифицирован как «большой авианосец» (CVB) и должен был стать самым крупным боевым кораблём, когда-либо построенным на верфях США. Авианосец имел 3 элеватора, 2 катапульты и нёс 137 самолётов. Скорость его составляла 33 узла. В качестве средств ПВО были установлены 18 дальнобойных 127-мм орудия, 84 — 40-мм и 82 — 20-мм зенитных автомата.

Эскортные авианосцы типа «Принц Уильям»

Летом 1942 года заказал крупную партию новых эскортных авианосцев. 24 из них имели корпуса серии С-3 с турбинными установками. Серия получила название по первому кораблю CVE-31 «Принц Уильям», однако отличия от авианосцев типа «Боуг» были незначительны, поэтому авианосцы обычно относят к одном типу. Корабли были достроены в апреле 1943 — феврале 1944 года и в полном составе переданы Великобритании.

Эскортные авианосцы типа «Касабланка»

В 1942 году фирма «Гиббс и Кокс» в инициативном порядке подготовила проект эскортного авианосца, рассчитанный на массовое производство. Промышленник Генри Кайзер смог заинтересовать проектом Франклина Рузвельта. Авианосцы имели водоизмещение 6780 т, длину 150 м и скорость 18 узлов. Первый корабль серии был заложен в ноябре 1942 года. За год с 8 июля 1943 по 8 июля 1944 года флоту было передано 50 авианосцев. Корабли имели 1 катапульту, 2 элеватора и несли около 30 самолётов (или 90 разобранных самолётов в качестве авиатранспорта).

Бой у Восточных Соломоновых островов

Третье по счёту столкновение авианосных флотов США и Японии произошло 23 августа 1942 года восточнее острова Гуадалканал. За две недели до этого, 6 августа, на остров при поддержке авианосцев «Энтерпрайз», «Саратога» и «Уосп» был высажен американский десант из 19 000 морских пехотинцев, который обратил в бегство 600 солдат японского гарнизона. Японское командование пыталось восстановить контроль над островом, в ночное время доставляя туда технику и армейские подразделения. Решающая попытка была предпринята 23 августа. Авианосцы «Сёкаку», «Дзуйкаку» и лёгкий авианосец «Рюдзё» должны были обеспечить японцам превосходство в воздухе. После того, как войсковые транспорты японцев были обнаружены авиаразведкой, японцы выдвинули вперёд «Рюдзё», который должен был послужить приманкой для американских авианосцев. Американские самолёты атаковали и потопили «Рюдзё», ответным ударом японские самолёты тяжело повредили «Энтерпрайз», который, тем не менее, не потерял боеспособности. Авианосцы «Сёкаку», «Дзуйкаку» остались невредимыми, однако в боях с американской авиацией потеряли значительную часть самолётов. После того, как американским самолётам удалось потопить армейский транспорт с десантом водоизмещением 9300 т и эсминец сопровождения, японское командование приняло решение прекратить высадку.

Гибель авианосца «Уосп»

После боя у Восточных Соломоновых островов японские подводные лодки провели против американских авианосцев несколько удачных операций. 31 августа 1942 года лодка I-26 торпедировала «Саратогу», повредив машинную установку. Ремонт корабля занял 3 месяца. 6 сентября лодка I-11 провела неудачную атаку на «Хорнет». Торпеда была сбита с курса глубинной бомбой, сброшенной с американского самолёта. 15 сентября лодка I-15 выпустила в «Уосп» 6 торпед, из которых 3 попали в цель. На авианосце начался пожар, который привёл к взрыву паров бензина, и к вечеру авианосец затонул. После этого единственным боеспособным американским авианосцем на Тихом океане остался «Хорнет».

Бой у островов Санта-Крус

Четвёртый бой авианосцев произошёл 25 октября 1942 года, когда японцы предприняли очередную попытку отбить у американской морской пехоты аэродром Гендерсон на острове Гуадалканал. Поддержку с воздуха обеспечивали 200 самолётов с двух эскадренных авианосца «Сёкаку» и «Дзуйкаку», среднего авианосца «Дзуньё» и лёгкого авианосца «Дзуйхо». Американский флот мог противопоставить им только «Хорнет», недавно вышедший из ремонта «Энтерпрайз» и базовые самолёты с аэродрома Гендерсон. В результате обмена ударами были выведены из строя японские авианосцы «Сёкаку» и «Дзуйхо» и тяжело повреждён «Хорнет», лишившийся хода. Вскоре после этого был повреждён «Энтерпрайз», однако не утратил способности действовать самолётами. После этого оба американских авианосца стали уходить из зоны боевых действий. Японские самолёты сумели найти уходящие авианосцы и добились попадания в «Хорнет», после чего обречённый корабль был добит эсминцами сопровождения.

«Энтерпрайз», оставшийся единственным боеспособным авианосцем США на Тихом океане, принимал эпизодическое участие в дальнейшем сражении. Исход битвы за Гуадалканал был решён 14 ноября, когда американские самолёты потопили большую часть транспортных судов с японскими силами вторжения. В начале февраля японские войска были эвакуированы с острова.

Наступление летом 1943 года

К лету 1943 года примерное равенство авианосных сил на Тихом океане кардинально изменилось в пользу США. В строй начали входить крупные серии авианосцев, заложенные в начале войны и в последние предвоенные годы. К середине июня 1943 года в строй вошли 4 авианосца типа «Эссекс» (CV-9 «Эссекс», CV-10 «Йорктаун», CV-16 «Лексингтон», CV-17 «Банкер-Хилл») и 5 лёгких авианосцев типа «Индепенденс» (CVL-22 «Индепенденс», CVL-23 «Принстон», CVL-24 «Белло-Вуд», CVL-25 «Каупенс», CVL-26 «Монтерей»). Включая «Саратогу» и «Энтерпрайз», американский флот имел на Тихом океане 6 эскадренных, 5 лёгких и множество эскортных авианосцев. Одновременно с новыми авианосцами появился новый палубный истребитель F6F «Хеллкэт», первый американский самолёт, который во всех отношениях превосходил японский «Зеро».

Новые авианосцы вступили в бой 1 сентября 1943 года, когда «Эссекс», «Йорктаун» и «Индепенденс» атаковали занятый японцами остров Маркус. 18-19 сентября «Лексингтон», «Принстон» и «Белло-Вуд» нанесли удары по островам Тарава и Макин. 5—6 октября все шесть авианосцев атаковали о. Уэйк.

Битва за Тараву

В середине 1943 года было решено захватить несколько островов из состава Гилбертовых и Маршалловых, чтобы получить базы для завоевания господства в воздухе в центральной части Тихого океана. В октябре и ноябре палубная авиация наносила удары по японским объектам в этом районе, а 20 ноября американские войска высадились на островах Тарава и Макин. Битва за Тараву стала одним из самых кровопролитных сражений в истории десантных операций, однако сопротивление японцев в воздухе было слабым. Самой серьёзной потерей американского флота стала гибель эскортного авианосца «Лиском-Бей», торпедированного японской лодкой I-175.

Битва в Филиппинском море

Битва в Филиппинском море 19 июня 1944 года стала крупнейшим в мировой истории сражением авианосцев. В нём с обеих сторон участвовало 24 авианосца, не считая эскортных, и более 1200 самолётов.

К началу 1944 года стратегическая ситуация на Тихом океане склонилась в пользу США. Американцы захватили Эниветок, Майдзуро, Кваджелейн и регулярно атаковали авианосцами Трук и Палау, пробив брешь в японском оборонительном периметре. Японское командование приняло решение дать бой американскому флоту в районе Марианских островов как только американский флот появится в этом районе. Японский флот состоял из трёх дивизий авианосцев. 1-я включала новейший эскадренный авианосец «Тайхо», а также эскадренные авианосцы «Сёкаку» и «Дзуйкаку»; 2-я – средние авианосцы «Хиё» и «Дзуньо» и лёгкий «Рюхо»; 3-я состояла из лёгких авианосцев «Титосэ», «Тиёда» и «Дзуйхо». Авианосцы несли более 440 самолётов, однако их пилоты не имели практически никакого боевого опыта.

6 июня 1944 года американцы вторглись на Марианские острова, высадив десанты с целью захвата ключевых баз на островах Сайпан, Гуам и Тиниан. 15 американских авианосцев оперативного соединения 58 («Энетрпрайз», «Саратога», 6 типа «Эссекс» и 7 типа «Индепенденс») поддерживали десанты с воздуха и находились в постоянной готовности на случай появления японских кораблей. Ещё 11 эскортных авианосцев осуществляли поддержку с воздуха высадившихся частей и судов снабжения.

15 июня японский флот вошёл в Филиппинское море и поднял самолёты-разведчики в поисках противника, обнаружив американские авианосцы только 18 июня. 19 июня японские самолёты нанесли удар, но безрезультатно, так как самолёты были перехвачены американскими истребителями или отвлечены выдвинутым вперёд соединением линейных кораблей. Японцы потеряли 275 самолётов из 440, потери американцев составили 23 машины. В тот же день американская подводная лодка «Альбакор» торпедировала 1 торпедой авианосец «Тайхо», а лодка «Кавэлла» тремя торпедами — авианосец «Сёкаку». На «Сёкаку» начался пожар, и через несколько часов он пошёл на дно. Повреждения «Тайхо» были незначительны, однако из-за ошибки аварийной команды произошёл взрыв паров безнина и авианосец затонул.

Несмотря на то, что у японцев оставалось не более 100 самолётов, они намеревались дать американцам решительный бой. Однако за три часа до заката японский флот был обнаружен американскими самолётами-разведчиками. Немедленно с американских авианосцев было поднято более 200 самолётов. В коротком бою авианосец «Хиё» был потоплен, самый большой из оставшихся на плаву авианосцев «Дзуйкаку» был тяжело повреждён и находился на грани гибели. Остальные авианосцы получили незначительные повреждения. На палубах уцелевших японских авианосцев оставалось всего 34 самолёта. На обратном пути около 100 американских самолётов вынуждены были сесть на воду из-за нехватки горючего и невозможности обнаружить в темноте свои авианосцы, однако большинство лётчиков было спасено

Той же ночью японский флот получил приказ отходить. Попытка американцев организовать погоню закончилась безрезультатно.

Захват Сайпана

Пока к западу от Сайпана шла величайшая в истории флота битва авианосцев, американская морская пехота, высадившаяся на острове, очищала Сайпан от японского гарнизона. Поддержку морской пехоты с воздуха осуществляли 7 эскортных авианосцев, включая «Нетома Бей», «Манила Бей», «Фэншо Бэй», «Калинин Бэй». Вечером 17 июня японские бомбардировщики атаковали американские корабли. «Фэншо Бэй» получил 250-фн бомбу в кормовой элеватор и был вынужден вернуться на Эниветок для ремонта. В конце июля американская авиация впервые применила «зажигательные бомбы» — подвесные баки, заполненные смесью бензина и напалма. 10 августа Сайпан был полностью очищен от японцев.

Потеря Сайпана стала сильным психологическим ударом для Японии, поскольку остров составлял часть предвоенной японской территории.

Окончание Марианской кампании

21 июля 1944 года морская пехота США высадилась на о. Гуам, расположенный в 100 милях южнее о. Сайпан. Поддержку с воздуха осуществляли 5 эскортных авианосцев: «Коралл Си», «Коррехидор», «Шенанго», «Сэнти» и «Суони».

24 июля при поддержке эскортных авианосцев «Феншо Бей», «Калинин Бей», «Гэмбир Бей», «Киткен Бей», «Мидуэй», «Нехента Бей» и «Уайт Плейнз» началась высадка на о. Тиниан, отделённый от о. Сайпан узким 3-километровым проливом.

Одновременно оперативная Группа 58.3 («Энтерпрайз», «Лексингтон», «Принстон» и «Сан Хасинто») под командованием Митчера нанесла удар по Япу и Улити, оперативные группы 58.2 («Банкер Хилл», «Уосп», «Кэбот» и «Монтерей») и 58.4 («Каупенс», «Эссекс» и «Лэнгли») атаковали Палау, оперативная группа 58.1 контр-адмирала Кларка («Батаан», «Белло Вуд», «Хорнет», «Йорктаун») атаковали острова Бонин и Волкано, а затем острова Хахадзима, Титидзима, Иводзима.

К 1 августа был уничтожен японский гарнизон Тиниана, а к 10 августа — захвачен о. Гуам. На этом закончилась Марианская кампания. В течение двух месяцев 15 быстроходных и 12 эскортных авианосцев американского 5-го Флота уничтожили 1223 японских самолета и потопили корабли общим водоизмещением около 110000 тонн, потеряв 358 самолетов. Японский авианосный флот практически прекратил своё существование.

1945—1950. Первые послевоенные годы

Итоги войны

Опыт боевых действий Второй мировой войны показал, что главной ударной силой на море стал авианосец. Линейным кораблям осталась роль вспомогательного средства для сопровождения авианосных соединений. США, создавший за годы войны крупнейший авианосный флот, превратилась в первую морскую державу мира.

Опыт войны показал также, что авианосная авиация, обладая более квалифицированными лётчиками и большей мобильностью и подвижностью, всегда превосходит по боеспособности базовую авиацию. Даже британские авианосцы с относительно малым числом самолётов практически безнаказанно действовали в Средиземном море, в зоне действия базовой авиации Италии и Германии. Из 25 авианосцев, погибших во Вторую мировую войну, только 1 был потоплен базовым самолётом.

Тем не менее, в годы холодной войны у авианосцев появился серьёзный соперник — атомное оружие и ракеты. В наступившую ракетно-ядерную эпоху авианосцам предстояло доказать свою незаменимость.

Послевоенная реорганизация ВМС США

После войны американский флот подвергся значительным сокращениям. Из 1500 боевых кораблей всех классов к 1947 году осталось только 270. Из 99 авианосцев, находившихся в составе флота в середине 1945 года, к концу 1947 года осталось 20.

Авианосцы ВМС США по типам

Тип авианосца	Кол-во (1945)	В пост- ройке (1945)	Кол-во (1947)	Примечания
Ударные
Авианосцы типа «Мидуэй»		3	3
Авианосцы типа «Эссекс»	17	7	8
Авианосцы типа «Йорктаун»	1			CV-6 «Энтерпрайз»
Авианосцы типа «Рейнджер»	1			CV-4 «Рейнджер»
Авианосцы типа «Лексингтон»	1			CV-3 «Саратога»
Лёгкие
Авианосцы типа «Индепенденс»	8
Авианосцы типа «Сайпан»		2	2
Эскортные
Эскортные авианосцы типа «Комменсмент Бей»	10	9	7
Эскортные авианосцы типа «Касабланка»	45
Эскортные авианосцы типа «Сэнгамон»	4
Эскортные авианосцы типа «Эвенджер»	1			CVE-30 «Чарджер»
Эскортные авианосцы типа «Боуг» (1-я группа)	9
Эскортные авианосцы типа «Боуг» (2-я группа)	1			CVE-31 «Принс Уильям»
Эскортные авианосцы типа «Лонг Айленд»	1			CVE-1 «Лонг-Айленд»
Всего	99	21	20

В августе 1945 года была отменена постройка двух заложенных авианосцев типа «Эссекс» (CV-35 «Репризал» и CV-46 «Иводзима») и 16 ещё не заложенных эскортных авианосцев. Устаревшие авианосцы «Саратога» и «Индепенденс» послужили мишенями при испытании ядерного оружия на атолле Бикини. Недостроенный авианосец CV-35 «Репризал» был потоплен в качестве мишени в 1948 году при испытании торпед и мин в бухте Чесапик. Недостроенный CV-46 «Иводзима» и устаревшие «Рейнджер» и 10 эскортных авианосцев типа «Касабланка» были разобраны на металл. Эскортные авианосцы «Атту», «Чарджер», «Лонг Айленд» и «Сэнгамон» были перестроены в коммерческие суда.

Из оставшихся кораблей 16 ударных, 7 лёгких и 59 эскортных авианосцев были переведены в резервный флот и законсервированы. К концу 1947 года в составе ВМС США осталось 20 авианосцев. Ни один из них не участвовал в боях, большая часть была достроена уже в послевоенное время.

Авианосцы ВМС США на конец 1947 года

Авианосцы типа «Мидуэй»	Авианосцы типа «Эссекс»	Авианосцы типа «Сайпан»	Эскортные авианосцы типа «Комменсмент Бей»
CVB-41 «Мидуэй»	CV-21 «Боксёр»	CVL-48 «Сайпан»	CVE-112 «Сибоней»
CVB-42 «Ф. Д. Рузвельт»	CV-32 «Лейте»	CVL-49 «Райт»	CVE-114 «Рендова»
CVB-43 «Корал Си»	CV-33 «Кирсардж»		CVE-115 «Бейроко»
	CV-36 «Энтиетам»		CVE-116 «Бадунг Стрейт»
	CV-37 «Принстон»		CVE-118 «Сицили»
	CV-40 «Тарава»		CVE-120 «Миндоро»
	CV-45 «Вэлли Фордж»		CVE-122 «Палау»
	CV-47 «Филиппин Си»

В первые послевоенные годы произошло региональное перераспределение сил ВМФ США. Поскольку коммунистическая угроза в Европе считалась самой серьёзной опасностью, большая часть авианосцев, в том числе все три больших типа «Мидуэй», находилась в Атлантике и Средиземном море. Первым американским авианосцем, выдвинутым в послевоенное время в Средиземное море стал CV-42 «Франклин Д. Рузвельт» (8 августа — 4 октября 1946 года). В дальнейшем американское присутствие в Средиземном море росло и 1 июня 1950 года был организован 6-й Оперативный флот, включавший все военно-морские силы США в Средиземном море.

Серьёзная обстановка складывалась также в западной части Тихого океана. Коммунисты одержали победу в Китае и Корее, вынудив США вывести свой воинский контингент из этих стран. Военное присутствие США в этих регионах обеспечивали военно-морские силы, организованные в августе 1949 года в 7-й Оперативный флот.

Достойную упоминания операцию с участием авианосца CV-47 «Филиппин Си» ВМС США провели в Антарктиде, куда в 1947 году был отправлена научная экспедиция. Основной функцией авианосца было обеспечение полётов разведывательных и транспортных самолётов.

Новые самолёты

В конце 1940-х годов в авиагруппы американских авианосцев стали поступать реактивные самолёты. Первыми реактивными палубными самолётами были FH-1 «Фантом», F6U-1 «Пират» и FJ-1 «Фьюри». К концу десятилетия появились ещё два — F2H «Бэнши» и F9F «Пантера».

Продолжала развиваться и поршневая авиация. В 1945 году в авиагруппы стал поступать штурмовик AD-1 «Скайрейдер», который прослужил в ВМС США до конца 1960-х годов, участвовал в Корейской и Вьетнамской войнах. В 1950 году на вооружение поступил первый в мире специальный противолодочный самолёт AF «Гардиан».

В конце 1940-х годов ВМС США предприняли попытку разрушить монополию военно-воздушных сил на применение ядерного оружия. Был создан и в 1949 году поступил на вооружение специальный палубный бомбардировщик AJ-1 «Сэведж», способный доставить 5-тонную атомную бомбу на расстояние 1000 миль. Атомную бомбу мог нести также базовый бомбардировщик P2V «Нептун», который взлетал с авианосца при помощи пороховых ускорителей JATO.

Заметным событием в конце 1940-х годов стало появление в составе авиагрупп первых вертолётов. В апреле 1945 года был испытан первый противолодочный вертолёт HOS-1C с погружным гидролокатором. В декабре 1947 года была создана первая вертолётная эскадрилья морской пехоты, предназначенная для высадки десанта. В состав эскадрильи входили вертолёты HRP-1 и HRP-2, а затем HO3S-1. Весной 1948 года на эскортном авианосце «Бейроко» была создана первая вертолётная эскадрилья общего назначения с вертолётами HO3S-1 и HLT-2. В дальнейшем эскадрильи из 2 вертолётов HO3S-1 стали поступать на ударные авианосцы. Основными их функциями было спасение лётчиков потерпевших аварию самолётов и транспортные перевозки.

Авианосец CVA-58 «Юнайтед Стейтс»

С появлением тяжёлых реактивных самолётов и бомбардировщиков-носителей атомного оружия, большинство авианосцев США, кроме трёх больших типа «Мидуэй», превращались в ограниченно боеспособные корабли. Мощность катапульт, прочность палубы и высота ангаров были слишком малы, чтобы обеспечить взлёт, посадку и техническое обслуживание новых самолётов. В связи с этим командование флота убедило администрацию Трумэна приступить к постройке суперавианосца водоизмещением 65 000 т. Авианосец получил название CVA-58 «Юнайтед Стейтс».

Вокруг строительства авианосца началась борьба между ВМС и ВВС. Последние считали, что новый авианосец, который планировалось вооружить самолётами с ядерным оружием, будет дублировать функции стратегической авиации. Стоимость авианосца составляла 189 млн долл., хотя ВВС утверждали, что реальные расходы возрастут до 500 млн долл. В качестве более дешёвой альтернативы ВВС предлагали закупку тяжёлых стратегических бомбардировщиков B-36.

В результате постройка авианосца дважды утверждалась и дважды отменялась. 23 апреля 1949 года строительство авианосца по решению министра обороны Джонсона было окончательно отменено.

1950–1953. Война в Корее

27 июня 1950 года, в ответ на вторжение Северной Кореи в южную часть полуострова, Гарри Трумэн приказал оказать помощь южнокорейскому режиму. Кроме того, 7-й Флот должен был воспрепятствовать любым попыткам вторжения китайских войск на Тайвань. ВМС США не были готовы к этой задаче — в результате военных сокращений он был ослаблен количественно и качественно.

Единственным американским авианосцем, который находился в этом районе, был «Вэлли Фордж», входивший в состав 7-го Флота. Его авиагруппа состояла из 2 эскадрилий реактивных истребителей F9F-2B «Пантера» (30 самолётов), 2 эскадрилий поршневых истребителей F4U-4B «Корсар» (28 самолётов), 1 эскадрильи штурмовиков AD-4 «Скайрейдер» (14 самолётов) и 14 самолётов специального назначения — ночных истребителей, фоторазведчиков, самолётов ДРЛО, самолётов электронного противодействия, противолодочных самолётов (3 F4U-5N, 2 F4U-5P, 2 AD-3N, 3 AD-4Q, 1 AD-3Q, 3 AD-5W). Кроме того, в районе боёв находился английский авианосец «Трайэмф».

При отсутствии в непосредственно близости от Корейского полуострова американских наземных аэродромов, задача завоевания превосходства в воздухе и бомбардировки северокорейских объектов целиком легла на палубную авиацию.

Вьетнамская война

См. также: Вьетнамская война

Современное состояние

См. также: Авианосное ударное соединение

2015: [news.rambler.ru/world/31858434/ «Кризис авианосцев» США: кораблей не хватает]

См. также

• Авианосная ударная группа ВМС США
• Список авианосцев США
• Катапультирование ботинок

Литература

• Полмар Н. [alexgbolnych.narod.ru/polmar1/ Авианосцы] / Перевод с английского А.Г. Больных. — М.: АСТ, 2001. — Т. 1. — 698 с. — (Военно-историческая библиотека). — ISBN 5-17-010481-2..
• Полмар Н. [alexgbolnych.narod.ru/polmar2/ Авианосцы] / Перевод с английского А.Г. Больных. — М.: АСТ, 2001. — Т. 2. — 574 с. — (Военно-историческая библиотека). — ISBN 5-17-010943-1..

Отрывок, характеризующий Авианосцы США

Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.
Подъехав к крыльцу большого дома у конно гвардейских казарм, в которых жил Анатоль, он поднялся на освещенное крыльцо, на лестницу, и вошел в отворенную дверь. В передней никого не было; валялись пустые бутылки, плащи, калоши; пахло вином, слышался дальний говор и крик.
Игра и ужин уже кончились, но гости еще не разъезжались. Пьер скинул плащ и вошел в первую комнату, где стояли остатки ужина и один лакей, думая, что его никто не видит, допивал тайком недопитые стаканы. Из третьей комнаты слышались возня, хохот, крики знакомых голосов и рев медведя.
Человек восемь молодых людей толпились озабоченно около открытого окна. Трое возились с молодым медведем, которого один таскал на цепи, пугая им другого.
– Держу за Стивенса сто! – кричал один.
– Смотри не поддерживать! – кричал другой.
– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.
– Марья Львовна Карагина с дочерью! – басом доложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.
Графиня подумала и понюхала из золотой табакерки с портретом мужа.
– Замучили меня эти визиты, – сказала она. – Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, – сказала она лакею грустным голосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»
Высокая, полная, с гордым видом дама с круглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.
«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle a ete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine… j'ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать в постеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была так счастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой и сливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, который затевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями, проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesse Apraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опять зашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговор зашел о главной городской новости того времени – о болезни известного богача и красавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сыне Пьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.
– Я очень жалею бедного графа, – проговорила гостья, – здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это его убьет!
– Что такое? – спросила графиня, как будто не зная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причину огорчения графа Безухого.
– Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, – проговорила гостья, – этот молодой человек предоставлен был самому себе, и теперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полицией выслали оттуда.
– Скажите! – сказала графиня.
– Он дурно выбирал свои знакомства, – вмешалась княгиня Анна Михайловна. – Сын князя Василия, он и один Долохов, они, говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты, а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина – того отец как то замял. Но выслали таки из Петербурга.
– Да что, бишь, они сделали? – спросила графиня.
– Это совершенные разбойники, особенно Долохов, – говорила гостья. – Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтенной дамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где то медведя, посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать. Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустили медведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.
– Хороша, ma chere, фигура квартального, – закричал граф, помирая со смеху.
– Ах, ужас какой! Чему тут смеяться, граф?
Но дамы невольно смеялись и сами.
– Насилу спасли этого несчастного, – продолжала гостья. – И это сын графа Кирилла Владимировича Безухова так умно забавляется! – прибавила она. – А говорили, что так хорошо воспитан и умен. Вот всё воспитание заграничное куда довело. Надеюсь, что здесь его никто не примет, несмотря на его богатство. Мне хотели его представить. Я решительно отказалась: у меня дочери.
– Отчего вы говорите, что этот молодой человек так богат? – спросила графиня, нагибаясь от девиц, которые тотчас же сделали вид, что не слушают. – Ведь у него только незаконные дети. Кажется… и Пьер незаконный.
Гостья махнула рукой.
– У него их двадцать незаконных, я думаю.
Княгиня Анна Михайловна вмешалась в разговор, видимо, желая выказать свои связи и свое знание всех светских обстоятельств.
– Вот в чем дело, – сказала она значительно и тоже полушопотом. – Репутация графа Кирилла Владимировича известна… Детям своим он и счет потерял, но этот Пьер любимый был.
– Как старик был хорош, – сказала графиня, – еще прошлого года! Красивее мужчины я не видывала.
– Теперь очень переменился, – сказала Анна Михайловна. – Так я хотела сказать, – продолжала она, – по жене прямой наследник всего именья князь Василий, но Пьера отец очень любил, занимался его воспитанием и писал государю… так что никто не знает, ежели он умрет (он так плох, что этого ждут каждую минуту, и Lorrain приехал из Петербурга), кому достанется это огромное состояние, Пьеру или князю Василию. Сорок тысяч душ и миллионы. Я это очень хорошо знаю, потому что мне сам князь Василий это говорил. Да и Кирилл Владимирович мне приходится троюродным дядей по матери. Он и крестил Борю, – прибавила она, как будто не приписывая этому обстоятельству никакого значения.
– Князь Василий приехал в Москву вчера. Он едет на ревизию, мне говорили, – сказала гостья.
– Да, но, entre nous, [между нами,] – сказала княгиня, – это предлог, он приехал собственно к графу Кирилле Владимировичу, узнав, что он так плох.
– Однако, ma chere, это славная штука, – сказал граф и, заметив, что старшая гостья его не слушала, обратился уже к барышням. – Хороша фигура была у квартального, я воображаю.
И он, представив, как махал руками квартальный, опять захохотал звучным и басистым смехом, колебавшим всё его полное тело, как смеются люди, всегда хорошо евшие и особенно пившие. – Так, пожалуйста же, обедать к нам, – сказал он.


Наступило молчание. Графиня глядела на гостью, приятно улыбаясь, впрочем, не скрывая того, что не огорчится теперь нисколько, если гостья поднимется и уедет. Дочь гостьи уже оправляла платье, вопросительно глядя на мать, как вдруг из соседней комнаты послышался бег к двери нескольких мужских и женских ног, грохот зацепленного и поваленного стула, и в комнату вбежала тринадцатилетняя девочка, запахнув что то короткою кисейною юбкою, и остановилась по средине комнаты. Очевидно было, она нечаянно, с нерассчитанного бега, заскочила так далеко. В дверях в ту же минуту показались студент с малиновым воротником, гвардейский офицер, пятнадцатилетняя девочка и толстый румяный мальчик в детской курточке.
Граф вскочил и, раскачиваясь, широко расставил руки вокруг бежавшей девочки.
– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.