Авианосцы типа «Лексингтон»

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
<tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px; font-size: 120%; background: #A1CCE7; text-align: center;">Авианосцы типа «Лексингтон»</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:4px 10px; background: #E7F2F8; text-align: center; font-weight:normal;">Lexington class</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; ">
</th></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; ">
«Лексингтон» в 1929 году
</th></tr> <tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Проект</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Страна</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Операторы</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Предшествующий тип</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> USS Langley (CV-1) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Последующий тип</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> USS Ranger (CV-4) </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Годы постройки</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 1920—1927 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Годы в строю</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 1927—1945 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Запланировано</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 2 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Построено</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 2 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Отправлено на слом</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 1 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8; border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Потери</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px; border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 1 </td></tr>

<tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Основные характеристики</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Водоизмещение</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 33 003 т сухое
38 725 т стандартное
47 700 т полное </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Длина</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 270,68 м </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Ширина</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 32,2 м </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Высота</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 22,62 м от киля до полётной палубы </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Осадка</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 9,9 м при полном водоизмещении </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Бронирование</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> пояс: 127—178 мм / 19°
траверзы: 127—178 мм
палуба: 19—51 мм
румпельное отделение: 19—127 мм
боевая рубка: 51—57 мм
орудийные башни: 19 мм </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Двигатели</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 16 водотрубных котлов типа «Бабкок—Уилкокс» или Ярроу
4 паротурбинных генератора
8 электродвигателей </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Мощность</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 212 000 л. с. </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Движитель</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 винта </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Скорость хода</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 34,6 узла максимальная </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Дальность плавания</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 12 000 миль на 14 узлах </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Экипаж</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> штатно 1868 человек экипажа, в том числе 160 офицеров, более 3000 человек в поздние годы </td></tr> <tr><th colspan="2" style="text-align:center; padding:6px 10px;background: #D0E5F3;">Вооружение</th></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Артиллерия</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 4 × 2 — 203-мм/55 Mk.14 </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Зенитная артиллерия</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 12 × 1 — 127-мм/25 Mk.19
4 × 57-мм салютных пушки </td></tr><tr><th style="padding:6px 10px;font-weight:normal; background: #E7F2F8;border-bottom: 1px solid #D9EAF4;">Авиационная группа</th><td class="" style="padding:6px 2px 6px 8px;border-bottom: 1px solid #E7F2F8;"> 63 самолёта </td></tr>

Тип «Лексингтон» (англ. Lexington class) — серия тяжёлых ударных авианосцев США 1920-х годов. Первые полноценные боевые авианосцы США после экспериментального «Лэнгли». Созданы путём перестройки в 1922—1927 годах двух недостроенных линейных крейсеров одноимённого типа. В 1920-е — начале 1930-х годов авианосцы типа «Лексингтон» считались одними из сильнейших в мире и составляли в то время основу авианосного флота США, сыграв значительную роль в отработке концепции кораблей этого класса. Оба авианосца типа «Лексингтон» приняли активное участие во Второй мировой войне в начальном её периоде, будучи двумя из трёх авианосцев США, находившихся на Тихом океане к началу войны. «Лексингтон» был потоплен 8 мая 1942 года японской морской авиацией в ходе сражения в Коралловом море. «Саратога» же, приняв участие в ряде сражений, пережила войну и была снята с вооружения и потоплена в ходе испытаний ядерного оружия у атолла Бикини 25 июля 1946 года.





История разработки

Интерес к корабельной авиации в США проявился ещё до начала Первой мировой войны. В 1910 году по инициативе корабельного инженера Ирвинга Чемберса на баке крейсера «Бирмингем» была смонтирована взлётная площадка для колёсных самолётов. 14 ноября 1910 года впервые в мире гражданский лётчик Юджин Эли взлетел с палубы корабля. 18 января 1911 года Эли посадил аэроплан на аналогичную платформу, установленную на палубе броненосного крейсера «Пенсильвания», а затем и взлетел с него. Несмотря на эти успехи, дальнейшего развития они не получили. Платформа оказалась громоздкой, а посадка на неё — опасной. Так, во время одной из посадок Юджин Эли разбился, врезавшись в надстройку. В январе 1911 года Глен Кёртисс успешно испытал гидросамолёт, после чего ВМС США переключили усилия на это направление. Посадка гидросамолёта была безопаснее, а для работы с ним достаточно было оборудовать судно краном для спуска самолёта на воду и подъёма его на борт после выполнения полёта. В 1912 году была создана катапульта для запуска гидросамолётов и в 1916—1917 годах ею были оснащены броненосные крейсера «Норт Кэролайн», «Сиэтл», «Хантингтон» и «Монтана». Использование катапульт было предусмотрено и в проектах новых линейных крейсеров и крейсеров типа «Омаха»[1].

В 1917 году американские офицеры познакомились с британским опытом использования корабельной авиации. По инициативе командующего американскими военно-морскими силами в Европе адмирала Уильяма Симса на башне главного калибра дредноута «Техас» была установлена платформа для взлёта колёсных самолётов, построенная по образцу использовавшейся британским флотом. Опыт её использования показал значительные преимущества колёсных истребителей над гидросамолётами. Во-первых, колёсные истребители обладали лучшими лётно-техническими характеристиками благодаря отсутствию громоздких поплавков. Во-вторых, они обеспечивали всепогодность применения, что было особенно актуально для условий Северного моря[2].

В 1917 году британский военно-морской конструктор Гудолл (англ. S. V. Goodall) был прикомандирован к американскому Бюро конструирования. Гудолл поделился накопленным британцами опытом по использованию авианосцев и посвятил американцев в планы по созданию новых. В июне 1918 года командующий военно-морской авиацией США внёс предложение о характеристиках будущего авианосца. В августе Гудолл обобщил британский опыт. Согласно Гудоллу[3]:

  • воздушные бои будут предшествовать боям кораблей — авиация должна будет вести разведку и противодействовать разведчикам противника. Поэтому авианосец должен иметь на вооружении разведывательные самолёты и истребители;
  • вооружение из 102-мм зенитных орудий недостаточно, требуется вооружение из не менее чем 152-мм орудий и одного-двух зенитных;
  • поскольку авианосец предназначается для действий в авангарде, его следует забронировать для возможности вести бой с лёгкими силами противника — вертикальная броня должна быть на уровне легкого крейсера;
  • для действий совместно с разведывательными силами скорость авианосца должна быть не менее 30 узлов, а с учётом планов по созданию линейных крейсеров и скаутов со скоростью в 35 узлов возможно, что скорость должна быть и значительно выше 30 узлов;
  • силовая установка должна позволять ему находиться на передовых позициях;
  • для самообороны на случай встречи с тяжёлыми кораблями противника авианосец должен нести 12 торпедных аппаратов на верхней палубе;
  • авианосцу необходимо иметь противоторпедную защиту, поскольку предполагается использовать его в районах действия подводных лодок противника.

Идеи Гудолла стали отправной точкой в создании американского авианосца. Гудолл почему то не придал значения или не знал о идеях использования с британских авианосцев торпедоносцев для атак германского флота. Несмотря на это в требования к разработке американского авианосца в 1919—1920 годах Генеральный совет включил необходимость наличия большого количества торпедоносцев. В июле 1920 года Генеральный совет включил постройку четырёх авианосцев в трёхлетнюю кораблестроительную программу. А в июле 1921 года постройка трёх авианосцев была объявлена высшим приоритетом[4].

При остутствии практического опыта применения авианосцев, совет флота вынужден был полагаться на теоретические исследования. В 1922 году на заседании совета представитель Военно-морского колледжа (Naval War College) кэптен Лэнинг доложил результаты проводившихся в течение года военно-морских игр. Проведенные исследования не показали что использующий авиацию флот будет однозначно доминировать на поле боя. Но при использовании самолётов для корректировки максимальная дальность эффективной стрельбы возрастала с 20000 до 24000 ярдов. В бою с противником обладающим преимуществом в скорости (таким как британский флот) этот фактор может оказаться решающим. При захвате господства в воздухе флот неприятеля, контролируя дистанцию стрельбы, мог вести бой на безопасной для себя дистанции. Кроме того самолёты, атакуя строй линкоров бомбами или торпедами, могли повредить один или несколько кораблей что могло обеспечить решающий перевес в сражении. Учитывая уязвимость самолётов был сделан вывод о преимуществе использования авианосцев вместо береговой авиации[5].

В начале 1920-х годов разгорелись также жаркие споры о том, могут ли самолёты потопить линкор. Усилиями генерала Митчела, который настаивал на создании независимой береговой авиации, и адмиралов Симса и Брэдли Фиска, продвигавшими на флоте идеи создания авианосцев, были организованы эксперименты по бомбардировке трофейных германских кораблей. Испытания проводилис в июне-июле 1921 года. сначала флотские гидросамолёты потопили за 12 минут подлодку U-117. Потом армейские бомбардировщики МВ-2 потопили в ходе ряда экспериментов миноносец G-102 и крейсер «Франкфурт». Для потопления последнего пришлось применить 600-фунтовые бомбы. 21-22 июля были проведены бомбардировки линкора «Остфрисланд». Бомб калибром 600 фунтов оказалось недостаточно — пробить толстую палубу линкора и нанести ему существенные повреждения смогли только 2000 фунтовые бомбы. Результаты экспериментов каждый трактовал в свою сторону. Митчел продолжил настаивать на создании отдельного вида ВВС. Адмиралы утверждали, что если бы корабли вели зенитный огонь, маневрировали и вели борьбу за живучесть, результат был бы другим. Адмирал Симс и Фиск указывали что недостаточная дальность в 400 миль у армейских бомбардировщиков и отсутствие у их пилотов опыта полётов над морем в реальной обстановке не позволило бы осуществить поиск и нахождение кораблей. Усилиями морских лётчиков, опасавшихся победы идей Митчела, в августе 1921 года в рамках министерства флота был создан военно-воздушный отдел — «Бюро аэронавтики». Его задачей стало развитие авиации флота и морской пехоты[6].

Одной из проблем являлся темп запуска самолётов с авианосца. По расчетам бюро аэронавтики время от подъёма из ангара до запуска в воздух составляло для истребителя шесть минут, а для бомбардировщика девять. Для взлёта самолётов необходима была взлётная полоса, поэтому под место для «парковки» самолётов ожидавших взлёта можно было выделить относительно небольшое место. Для быстрого старта на палубе можно было расположить только четыре бомбардировщика и восемь истребителей. Поэтому было проблематично осуществить быстрый подъём в воздух большого количества самолётов. Было рассмотрено несколько путей решения проблемы. На линейных кораблях можно было расположить платформы для старта истребителей, которые потом садились бы на авианосец. Но от этой идеи в конечном счёте отказались. Для уменьшения разбега, а соответственно и увеличения «парковочной» площади решили использовать катапульты. По факту катапульты в 1930-х годах не обеспечивали высокого темпа взлёта самолётов. Если авианосец шёл против ветра, то для самолётов бипланной схемы разбег получался итак небольшим. Таким образом «парковочное» место на палубе удалось расширить без использования катапульт, а при использовании складных крыльев количество ожидавших взлёта самолётов на палубе возрастало ещё более значительно[4].

Годалл в августе 1918 года видел авианосец длиной 800 футов и водоизмещением 22 000 длинных тонн, немного больше «Фьюриеса». В октябре 1918 года бюро конструирования выдало первый эскизный проект американского авианосца. При длине в 825 футов и водоизмещении 24 000 длинных тонн он имел вооружение из десяти 152-мм орудий и четырёх зениток. Мощность силовой установки должна была составить 140 000 л. с., скорость 35 узлов. Конструкция дымовых труб была под вопросом, но по бокам от взлётно-посадочной полосы должны были находиться две надстройки-острова. Но работы над проектом не были продолжены. В марте 1919 года генеральный совет заинтересовался проектом авианосца для программы 1920 года. По заданию авианосец должен был иметь скорость в 35 узлов, а его авиагруппа состоять из 24 истребителей-разведчиков и шести бомбардировщиков. Также должно было быть место для посадки пятнадцати самолётов, которые могли взлететь с линейных крейсеров и крейсеров-скаутов соединения. Вооружение должно было состоять из четырёх 203-мм, шести 152-мм орудий, четырёх 102-мм зениток и по одном двухтрубному торпедному аппарату с каждого борта. Особое внимание уделялось вопросу противоторпедной защиты. Как и на новых линкорах и линейных крейсерах кроме применения слоистой ПТЗ с чередованием пустых и заполненных отсеков, свою положительную роль должно было сыграть использование турбоэлектрической энергетической установки. Это позволяло разбить внутренние помещения на более мелкие отсеки. Немаловажно для авианосца была и возможность использования полной мощности силовой установки при движении задним ходом[4].

Эскизный проект 1919 года был сделан на основе переработки проекта линейного крейсера. Предполагались скорость в 35 узлов и водоизмещение в 34 000 длинных тон (а не 43 0000 как у реально заложенных «Лексингтонов»). Также как в проекте 1918 года предполагалось использование пары надстроек-островов по бортам с мачтой на каждой. Спереди и сзади каждой надстройки находилось по одному 203-мм орудию. 152-мм орудия располагались вдоль бортов, два из них в кормовом каземате под полётной палубой. На тот момент переделка корпусов закладываемых линейных крейсеров не планировалась, а их проект был взят за основу только ради упрощения и ускорения расчетов. По расчетам требованиям генерального совета должен был соответствовать авианосец нормальным водоизмещением 29 180 длинных тонн[4].

Конгресс не включил постройку авианосцев ни в программу 1920, ни 1921 финансовых годов. С одной стороны реализовывалась амбициозная программа строительства капитальных кораблей. Даже включенные в эту программу шесть линейный крейсеров были заложены только после января 1921 года. С другой стороны было очень много вопросов по конструкции будущих авианосцев. Поэтому Конгрессом было поддержано предложение бюро конструирования и ремонтов по переоборудованию в авианосец угольщика «Юпитер». Полученный авианосец «Ленгли» хоть и был тихоходным, но имел турбоэлектрическую силовую установку и позволил на практике отработать ряд решений. Разработка проекта его переделки была завершена в июле 1919 года, а само переоборудование прошло с марта 1920 по март 1922 года[7].

Существенным недостатком «Ленгли» была его малая скорость, не позволявшая действовать даже вместе с линкорами, не говоря уже о разведывательных силах. Ряд офицеров флота, в особенности председатель Военно-Морского колледжа адмирал Симс[8] настаивали на переделке в авианосец крейсера-скаута типа «Омаха». В апреле 1920 года началась эскизная проработка этого проекта. Сразу же возникла проблема выбора конфигурации дымовых труб. Для 90 000-сильной установки первоначально решили оставить четыре трубы как на крейсере, раположив их на спосонах. При этом каждая из группы в шесть котлов могла выводиться в трубу как левого так и правого борта. Считалось что одновременно дым будет выводиться только в две трубы подветренного борта. А неработающие трубы другого борта будут убраны на спонсон путём откидывания назад и вниз, опускаясь ниже уровня палубы. Но такую систему опрокидывания и переключения котлов сочли слишком громоздкой. 15 мая было предложено использовать систему снижения задымленности фирмы Ярроу. Сбоку от трубы устанавливались воздуховоды с устройствами впрыска водяных струй. Дым по желанию мог направляться не в трубу, а в эти воздуховоды. При применении устройств впрыска воды во первых возрастала тяга. Во вторых выходящие газы охлаждались и конденсировались на каплях воды. Поэтому выходя за борт судна дым не подымался вверх, а скорее «падал вниз». Эта система, по видимому безуспешно, была испытана на «Лэнгли»[8].

В отличие от «Лэнгли», у которого под полётной палубой были трюмы, в которые самолёты спускались кранами, предлагалось использовать полноценную ангарную палубу. К 24 мая 1920 года изменился подход к проектированию. Отказались от разработки корабля под заданную авиагруппу. И отталкиваясь от имеющегося корпуса конструкторы старались получить максимальный размер авиагруппы[8].

В качестве авиационного вооружения рассматривались самолёты четырёх типов: двухмоторный бомбардировщик-торпедоносец фирмы Мартина, гидросамолет Loening и VE-7 в качестве истребителей и учебных самолётов. Предполагался один подъёмник и батарея из трёх орудий — одно в носу и два в корме[8].

Как и в других проектах переделки существующего проекта в авианосец, для компенсации возросшего верхнего веса необходимо было добавлять балласт. 1000 т цемента необходимо было залить в нижние топливные цистерны. Это снижало дальность плавания и увеличивало водоизмещение. Ангар был рассчитан на приём от 28 до 40 самолётов, в зависимости от того сколько места необходимо было оставить для проходов и рабочего пространства[8].

Генеральный совет рассмотревший проект 16 декабря 1920 года, выдал секретарю флота рекомендацию строить один большой авианосец вместо двух малых. С этим правда были согласны не все члены совета. Председатель военно-морского колледжа адмирал Симс настаивал на постройке такого авианосца, мотивируя это тем что большой проект будет реализован не ранее чем через четыре года. А тихоходный Лэнгли не подходит для тренировок вместе с флотом. Да и для уточнения требований к авианосным самолётам 30 узловая платформа подходила лучше, чем 14 узловая. Плюс конверсия двух из десяти крейсеров-скаутов значительно усилит их боевую мощь при столкновениях с неприятелем без авиационной поддержки и увеличит их разведывательные возможности[8].

Один крейсер-разведчик из условий видимости может разведать море в полосе 30 миль. Десять крейсеров могут провести разведку во фронте в 300 миль. Каждый авианосец способен разведать зону до 200 миль вокруг, а при условии разработки 100 узлового самолёта-разведчика с продолжительностью полёта в 4 часа, зона разведки возрастает до 400 миль[9].

Но совет был неумолим, не желая вместо остро необходимого крейсера получать авианосец сомнительных характеристик. Настаивая на том что при вооружении из двенадцати истребителей-разведчиков и шести торпедоносцев, в постоянной готовности к вылету могут быть готовы только истребители и лишь один торпедоносец[9].

Тем временем продолжались работы по проекту строительства авианосца с нуля. В октябре 1920 года был рассмотрен ряд предварительных проектов авианосцев водоизмещением 10, 20 и 30 тыс. тонн со скоростью от 25 до 35 узлов. Генеральный совет хотел видеть батарею из шестнадцати 152-мм/53 орудий и восьми 127-мм зениток. Что было очень трудно сделать при условии размещения шлюпок и нежелательности создания помех взлётно-посадочным операциям и работе на взлётной палубе. При рассмотрении проекта бюро конструирования в 20 000 т со скоростью в 30 узлов было решено что в таком водоизмещении вместимость самолётов будет недостаточной[9].

К этому моменту конструкторы делили самолёты на полностью готовые к вылету, частично разобранные (со сложенными крыльями) и разобранные самолёты, требующие длительной сборки. В ноябре 1920 года Генеральный Совет в требованиях к авианосцу задавал авиагруппу в составе 24 бомбардировщиков-торпедоносцев (из них 16 со сложенными крыльями) и 48 истребителей (32 со сложенными крыльями). Не менее 50 % самолётов от этого количества должны храниться в разобранном состоянии в специальном хранилище. Наличие этих хранилищ над и под ангарной палубой было характерной особенностью американских авианосцев вплоть до типа «Мидуэй». В начале ангара располагался большой Т-образный лифт для подъёма собранных самолётов. В конце ангара располагался малый прямоугольный лифт для подъёма самолётов со сложенными крыльями. На взлётной палубе люк Т-образного лифта располагался перед началом взлётной полосы. А малый подъёмник — за посадочными устройствами. Взлётной полосы в 150—200 футов считалось достаточным для быстроходного авианосца[9].

В требованиях к предварительному проекту был обобщен британский опыт боевых действий и известные данные по строящимся британским авианосцам. К пример конструкция надстройки как на английском «Игл», после получения сведений о испытаниях подобной на «Аргусе», было признано неудачным. В отличие от британцев, делался акцент на полностью закрытый ангар и организацию перемещения самолётов из ангара на палубу всех самолётов настолько быстро, насколько это возможно[9].

Отвод дыма был признан одной из важных проблем. Вывод дымоходов в корму, как на «Аргусе», были признан не рациональным. При ветре, дующем с кормы, наблюдалась склонность к попаданию газов в систему вентиляции. Предлагалось выводить дым в дымоходы расположенные с обоих бортов, с переключением отвода газа на сторону, противоположной той, откуда дует ветер. Исходя из британского опыта задавалась скорость минимум в 30 узлов, с пожеланием иметь скорость в 35 узлов. Это было необходимо не только для совместного плавания с крейсерами. Авианосцу при осуществлении взлётно-посадочных операций желательно было идти против ветра, для организации 35 узлового ветра над палубой с целью сокращения разбега и пробега. При этом ему необходимо было покидать строй флота, и большая скорость позволяла быстрее выйти на позицию для запуска самолётов и вернуться обратно[9].

Важным требованием считалась расположение аэрофинишеров и в корме и в носу, чтобы самолёты могли садиться с обоих направлений. При сильном ветре, дующем с кормы, самолётам для сокращения пробега было предпочтительнее садиться в носовой части палубы[9]. Через несколько лет возможность посадки с двух концов палубы рассматривалась уже более важной для увеличения боевой устойчивости, чем для улучшения условий эксплуатации[10].

К ноябрю 1920 года рассматривался состав вооружения из 16 152-мм/53 орудий сведенных в две группы по каждому борту и 127-мм зениток в таком количестве, чтобы обеспечить наличие как минимум 4 орудий в каждом секторе. В теории скорость авианосца позволит ему уйти от всех кораблей тяжелее крейсера и эсминца. Но на случай плохой погоды или ночных действий для защиты от тяжёлых кораблей противника предусматривалось по одному двухтрубному торпедному аппарату с каждого борта. Вопрос установки 152-мм орудий вызвал жаркие споры. На слушаниях в Генеральном совете в феврале 1921 года адмирал Роджерс (W. L. Rodgers) из военно-морского колледжа высказал сомнение в их целесообразности. Для защиты от бомбардировщиков противника нужно было использовать собственные истребители и зенитки для постановки заградительного огня. 152-мм орудия с малым углом подъёма плохо подходили на эту роль. Лучшей защитой от надводных кораблей является высокая скорость авианосца, позволяющая ему уклониться от боя. При этом авианосцу в любом случае нечего противопоставить быстроходным линейным крейсерам. А потому стоит задаться вопросом не важнее ли зенитная батарея, чем 152-мм орудия. На что адмирал МакВей (Charles B. McVay) отвечал ему что что противоминная батарея важна, так как это единственное средство для отражения атаки надводных кораблей[10].

К этому времени основные работы шли по проекту 35000 тонного авианосца с силовой установкой мощностью 180 000 л. с. и линейного крейсера со сходными характеристиками. Отвод дыма столь мощной установки был огромной проблемой. Бюро конструирования предложило, по аналогии с «Фьюриесом», сделать отвод дыма через борт, с альтернативным выходом через полётную палубу[10]. Даже в корпусе 35 000 тонного корабля эта силовая установка занимала очень много места, так что возникали проблемы с установкой противоторпедной защиты необходимой глубины[11].

Ряд конструктивных решений были весьма современными. Они включали в себя остров-надстройку по правому борту и использование катапульт. Катапульта должна была обеспечивать устойчивый взлет колесных самолётов при качке в плохую погоду и запускать поднятые с воды гидросамолёты с крейсеров и линкоров. Правда на тот момент она была маломощной и не обеспечивала подъёма тяжёлых самолётов. В отличие от ангаров более поздних американских самолётов ангар был закрытым, с включением полётной палубы в силовой набор корпуса. При такой конструкции ангар занимал только часть от 24 метровой ширины. За ним чуть ниже располагалось хранилище для разобранных самолётов. На британских авианосцах нижний ангар использовался для хранения готовых к полёту самолётов. Противоминная батарея состояла шести 152-мм орудий в двухорудийных башнях. Одна башня размещалась перед надстройкой, ещё две по бокам в корме. Зенитная батарея состояла из 12 127-мм/25 зениток. Вооружение дополнялось шестью надводными торпедными аппаратами[11].

При разработке проекта выяснилось, что для удовлетворения всех требований Генерального совета, в частности по размерам полётной палубы, необходим был авианосец с нормальным водоизмещением в 39 000 тонн. Одним из минусов проекта была малая вместимость хранилищ боезапаса. Несмотря на требования бюро вооружений, оно вмещало только 91 вместо 200 1500-фунтовых бом и 330 вместо 600 500-фунтовых бомб[11].

Несмотря на опасения по поводу противоторпедной защиты, к июлю 1921 года генеральный совет отдавал предпочтение именно этому проекту, вместо нескольких более мелких. Глядя на сходство характеристик этого эскизного проекта с характеристиками разрабатываемого параллельно проекта линейного крейсера несколько членов совета даже предложили с целью экономии адаптировать корпус линейного крейсера для использования на новом авианосце[11].

В июле 1921 года генеральный совет назвал строительство трёх больших авианосцев своим наивысшим приоритетом. Тем временем секретарь флота начал подготовку к конференции по разоружению, стартовавшую в Вашингтоне 12 ноября 1921 года. Генеральный совет, по крайней мере группа занимавшаяся эскизным проектированием, был в курсе этой подготовки. И знал, что первыми жертвами договора станут уже заложенные линейные крейсера. Поэтому на свой страх и риск 25 июня шеф эскизного проекта, кэптен Роберт Стокер, заказал разработку проекта переделки корпусов одного из линейных крейсеров в авианосец[11].

Переделка из линейного крейсера имела свои плюсы и минусы. У линейного крейсера была хорошая противоторпедная защита и большие по объёму погреба, достаточные для хранения всех заложенных в ТЗ бомб. Но у крейсера была более узкая корма, что могло создать неблагорпиятные для посадки самолётов воздушные потоки. Для размещения 152-мм башен в корме, как на проекте авианосца, тербовалась установка специальных спонсонов. Объём ангара уменьшался на 16 %, также, как и объёмы выделяемых для хранения запчастей, снижался и резервный запас топлива. Посадочная площадка увеличивалась за счет того, что кормовой ангар сдвигался вперед на 8,5 метров. Хотя в основном расположение помещений ухудшалось, при использовании корпуса крейсера улучшалось расположение экипажа и шлюпок. Более узкая кормовая часть «обрезалась» на 2.1 метра. При нормальном водоизмещении в 40 000 т балласт не требовался. Но при использовании корпуса крейсера авианосец получался на 1000 т тяжелее и шире (30,8 метра по ВЛ, вместо 29,56 м). Из-за этого максимальная скорость падала с 34 до 33,5 узла[12].

Рассматривался также вариант использования задела материалов для строительства линейного крейсера «Рэйнджер» (готовность по корпусу на 10 сенятбря 1919 года 2,5 %) для строительства авианосца «с нуля». В этом случае для авианосца могут быть использованы уже выделенные на крейсер средства. Всего на постройку авианосца необходимо в таком случае $27,1 млн. Стоимость переделки корпуса в более высокой степени готовности в декабре 1919 оценивалась в $22,4 млн. При этом рассматривалась перестройка корпуса в невысокой степени готовности, на который уже потрачено $6,7 млн. При переделке корпуса с более высокой степенью готовности, стоимость переделки уменьшалась[12].

Вашингтонская конференция значительно упростила выбор — была прекращена постройка всех шести линейных крейсеров и два из них было разрешено перестроить в авианосцы. Но появились и новые трудности. Установленный договором верхний предел стандартного водоизмещения для новых авианосцев составлял 27 000 длинных тонн. Но по настоянию американской делегации для авианосцев переделываемых из капитальных кораблей лимит был увеличен до 33 000 т. Благодаря этому американцы получили возможность использовать для переделки корпуса крейсеров «Лексингтон» и «Саратога», а японцы «Кага» и «Акаги»[12].

Но и это не спасало, так как стандартное водоизмещение авианосца, переделанного из линейного крейсера, достигало 36 000 т. И было ясно что сэкономить на чём-то и срезать «лишних» 3000 т не удастся. В феврале 1920 года рассматривался вариант уменьшения мощности силовой установки, но Генеральный совет был против. Для реализации проекта американцы пошли на хитрость. В договоре предусматривалась возожность при модернизации существующих линкоров усиления защиты от атак с воздуха и из-под воды. При этом для усиления палубного бронирования и противоторпедную защиту разрешалось превысить договорное водоизмещение на 3000. Поэтому официальное стандартное водоизмещение авианосцев составляло 33 000 тонн. С примечанием «цифра не включает себя веса средств, оговоренных в главе 11, пункте 3, параграфе 1, статье d Вашингтонского договора, и используемых для обеспечения защиты от воздушных и подводных атак»[12].

В эти «средства» отнесли 266 тонн броневой карапасной палубы над рулевым механизмом, исключая 10 мм листы необходимые для обеспечения прочности корпуса и 1267 т броневой палубы, опять же исключая 10-мм листы используемые в силовом наборе. К средствам провоторпедной защиты отнесли блистер по ватерлинии (272 тонн), подводный блистер прикрывающий противоторпедную переборку (270 тонн) и саму противоторпедную переборку (1100 т). Всего это составляло 3175 т. Если бы эти веса были учтены, стандартное водоизмещение «Лексингтона» составило бы 35 689 т, а «Саратоги» — 35 544 т, что значительно превышало договорные ограничения. В 1925 году новый секретарь военно-морского флота запросил переработку проекта с целью уложиться в 33 000 т. Но узнав, что для этого потребуется уменьшить на 50 % мощность силовой установки, от этой затеи отказался[13].

Тем не менее плотность компоновки была очень высокой. Для обеспечения требуемого веса пришлось пойти на уменьшение высоты бронепояса. Вместо пояса высотой 5180 мм авианосец имел пояс в 2835 мм. Правда при этом его толщина сохранилась на уровне линейного крейсера — 178 мм в плоской части и сужение до 152 мм в подводной. При этом была сохранена 51-мм толщина главной бронепалубы. Не изменилась и защита рулевых механизмов — 76 мм бронепалуба со 114 мм скосами[14]. Для того чтобы вложиться в 36 000 тонн стандартного водоизмещения пришлось отступить от ряда принятых в американском кораблестроении норм. В американском флоте было принято в расчет включать полный вес запасов. На Вашингтонской конференции англичане отказались принимать это условие расчета стандартного водоизмещения. Поэтому в стандартное водоизмещение авианосцев не входили 151 тонна запасов и запчастей для аварийных дизельных генераторов, запасы воды были принимались в расчёте 29,5 галлонов на одного члена экипажа вместо 40 положенных ранее, рассматривалась снижение запасов до 60 дней похода, вместо 90[14].

Бюро конструирования представило на рассмотрение финальный эскизный проект 22 апреля 1922 года. В нём предусматривалась установка 203-мм орудий, вместо 152-мм, двенадцати 127-мм зенитных орудий и четырёх 533 мм надводных торпедных аппарата, 72 самолёта. От установки торпедных аппаратов позже отказались. 203-мм орудия были выбраны как максимально допустимые по Вашингтонскому соглашению. Они размещались в двухорудийных башнях, таких же, как на планируемых к постройке тяжёлых крейсерах. От установки двух башен в корме ниже полётной палубы отказались. При их размещении ширина полётной палубы в корме сокращалась до 18,3 м, а по результатам испытаний на Лэнгли" лётчики настояли на максимально возможной ширине палубы в 25,6 м. Размещение всех башен по правому борту приводило к крену, поэтому было предложено отказать от одного котла и вместо трёх катапульт спереди и одной сзади установить только одну спереди. Котел в конечном счёте не был демонтирован, хотя и большую часть службы в работе не использовался, служа в качестве балласта[14]. Катапульта была оставлена в основном ради того чтобы иметь возможность поднимать в воздух гидросамолёты с крейсеров и линкоров при совместных с ними действиях[14].

От линейного крейсера авианосец унаследовал наклонный внутренний броневой пояс и блистеры противоторпедной защиты. В отличие от последующих проектов ангар был закрытым, с включением полётной палубы в силовой набор корпуса. Из-за этого площадь ангара по отношению к полётной палубе была намного меньше, чем на последующих авианосцах[14].

Конструкция

Корпус

Подводная часть корпуса была взята без изменений от проекта линейного крейсера. По окончании постройки оба корабля имели длину между перпендикулярами 250,53 м, по ватерлинии 259,08 м и 270,68 м наибольшую. Ширина по ватерлинии 31,88 м и 32,13 м по булям. Ширина палубы 32,2 м. Ширина со сложенными бортовыми сетками — 32,2 м, с разложенными — 39,63 м. Водоизмещение сухого корабля составило 33 003 т при осадке 7,38 м, полное — 47 700 т при осадке 9,9 м. В 1945 году полное водоизмещение «Саратоги» после модернизации составило 48 552 т Полётная палуба за счет носового свеса увеличилась до 274,67 м, а общая длина с учётом кормовых спонсонов для зенитной артиллерии — до 277,8 м. Ширина по ВЛ за счет нового буля правого борта увеличилась до 34,05 м[15][16].

Палуба была не прямоугольной, а повторяла обводы корпуса — с заметным сужением к форштевню. Кроме противоторпедных булей на авианосцах ещё были и верхние були, прикрывающие броневой пояс. Для уменьшения сопротивления в носовой части был применен бульб. Для снижения качки на длине 69,5 м проходили скуловые кили. Для усиления корпуса между ними находились две пары доковых килей — внутренние длиной 125,6 м и внешние 53,6 м[17].

При нормальном водоизмещении броневая палуба проходила немного выше ватерлинии. Над ней находилось пять межпалубных пространств. Большую их часть занимал самолётный ангар длиной 129,2 м и шириной 22,55 м. Его ширина ограничивалась наличием дымоходов и местом под шлюпки. Высота ангара 6,4 м. Ангар был полностью закрытым, занимая вместе с подъёмниками площадь 3115 м² и по состоянию на 1927 год был самым большим замкнутым корабельным помещением в мире. Ангар делился на две части противопожарной перегородкой, расположенной перед кормовым самолётоподъёмником. За ангаром в корму располагались корабельные мастерские длиной 33 м при высоте 5,1 м. В корме ниже ангара находилось хранилище разобранных самолётов длиной 39 м[18].

Для подъёма самолётов использовались два расположенных недалеко друг от друга самолётоподъёмника. Носовой предназначался для подъёма тяжёлых самолётов и имел размер 9,15×18,3 м и дополнительный откидной люк 6×8 м с помощью которых поднимались самолёты с большой длиной фюзеляжа. Кормовой подъёмник для истребителей имел габариты 9,15×11 м[19].

Надстройка была пятиэтажной и располагалась по правому борту. Дымоходы были сведены в одну громадную дымовую трубу расположенную за надстройкой и сдвинутую чуть ближе к диаметральной плоскости для размещения шлюпок. По краям надстройки стояли четыре башни 203-мм. Для компенсации веса надстройки большинство топливных цистерн находилось по левому борту. После снятия при модернизации 203-мм башен в первые месяцы войны оказалось что что для сохранения остойчивости цистерны правого борта нельзя было заполнять полностью, а левого — полностью опорожнять. Из-за этого уменьшился полный запас топлива и дальность плавания[20].

Внешне корабли было очень трудно отличить. Какое-то время «Лексингтон» отличался навесным мостиком между постом управления полётами на носовой части трубы и кормовым постом управления огнём в надстройке. Но в 1930 такой же получила «Саратога», поэтому для облегчения опознавания пилотами на её трубу нанесли широкую вертикальную чёрную полосу. Но это работало только при полётах на небольшой высоте. Поэтому на палубе «Лексингтона» какое-то время располагался белый круг, а на «Саратоге» — меньшего размера. Затем на кормовом свесе, а потом на палубе перед кормовым свесом на авианосцах белой краской были нанесены обозначения «LEX» и «SARA». Нововведение пришлось по душе пилотам и в дальнейшем на американских авианосцах в начале и конце палубы наносились белой краской бортовые номера. На дымовой трубе «Саратоги» перед войной располагалась большая белая буква Е, первая от «engineering» или «efficiency», означавшая что корабль добился больших успехов в эксплуатации энергетической установки[20].

По предвоенным планам модернизации собирались расширить полётную палубу в носу, усилить зенитное вооружение и установить дополнительный буль с левого борта для компенсации крена возникшего при снятии 203-мм орудий. Эти работы провести сразу не удалось и они выполнялись постепенно[20].

Вспомогательные устройства

Первоначально корабли несли 11 больших шлюпок с газолиновыми моторами. Но в 1927 году после взрыва одной из них моторы заменили дизелями. Два 12 метровых и по одному 15- и 9-метровому катеру хранилось в бортовых вырезах по левому борту. Один 15 метровый в бортовом вырезе по правому борту ближе к корме и по два 12 и 11-метровых на полётной палубе справа от трубы. На шлюпбалках по правому борту от надстройки располагались два 8-метровых вельбота. К началу войны количество шлюпок вмещавших 1225 человек достигло 24 штук. Но вскоре почти все из них сняли заменив спасательными плотиками и плавучими сетями. Из шлюпок остались только два моторных вельбота справа от надстройки.

В носу располагались три 15 тонных якоря, а в корме хранились ещё 3-4 запасных. Полубалансирные рули были громадных размеров — 11,7 м. В качестве их приводов использовались 8 гидроцилиндров с диаметром поршня 0,6 м. Несмотря на большую площадь руля из-за больших размеров и большого соотношения длины к ширине (8:1) они были малоповоротливыми (Сулига). Диаметр тактической циркуляции был в два раза больше чем у последующих авианосцев типа «Йорктаун» — 800 футов вместо 400 (???).

Экипаж

В мирное время экипаж без авиагруппы состоял из 160 офицеров и 1708 старшин и матросов. При размещении на корабле флагмана экипаж возрастал до 1899 человек. С авиагруппы он возрастал до 2176—2327 человек. В военное время он возрастал за счет резервистов и в 1942 году на «Лексингтоне» составлял 2951 человек. Во время войны возрастала численность зенитных автоматов и за счет их прислуги численность экипажа на «Саратоге» в 1945 году возросла до 3373 человек.

Бронирование и конструктивная подводная защита

От проекта линейного крейсера авианосец унаследовал броневой пояс, траверзы и броневую палубу. Пояс имел длину 161,55 м и при высоте 2,9 м имел толщину 178 мм. На нижних 1,8 м (на «Саратоге» 2,14 м) подводной части плита сужалась до толщины 127 мм. Пояс укладывался на 19-мм обшивку на бетонной подкладке и имел наклон наружу в 12°. Так как осадка АВ была ниже чем у линейного крейсера, высота пояса была уменьшена на 0,3 м. Носовая траверзная переборка имела толщину 178 мм на верхней и 127 мм на нижней кромке. Кормовая имела постоянную 178-мм толщину[20].

Главная броневая палуба шла по верхнему краю броневого пояса над погребами и механизмами и состояла из двух слоев STS - верхнего 32 и нижнего 19 мм. Нижний слой проходил по всей ширине корпуса, в верхний только между противоторпедными переборками. Колосниковые решетки прикрывались сверху 19-мм плитами[21].

Гребные электродвигатели и рулевые механизмы прикрывались карапасной броневой палубой. Она имела длину 41,5 м и проходила на 1,4 ниже броневой. В начале она имела горизонтальный участок шириной 14,5 м, который сужался к корме. Он состоял из двух слоев STS - нижнего толщиной 19 мм и верхнего 57 мм. К бортам под углом 45° шли скосы из STS толщиной 95 мм на 19 мм подложке из той же стали. На последних 7,3 метрах палуба шла горизонтально без скосов, но по ней находилась траверзная переборка толщиной 127 мм из поверхностно упрочненной брони. В самой конце палуба прикрывалась двухслойной треугольной плитой - 38 мм STS на 19 мм подложке из конструкционной стали[22].

Броневая рубка располагалась за второй башней главного калибра на высоте 6 м над полётной палубой. Передняя стенка была полукруглой и имела толщину 57 мм, остальные стенки выполнялись из плоских плит толщиной 51 мм. Между рубкой и броневой палубой шла коммуникационная труба с стенками 51-мм толщины. Башни главного калибра имели 19-мм противоосколочное бронирование[22].

Противоторпедная защита состояла противоторпедных булей и шести вертикальных продольных переборок из конструкционной стали толщиной от 13 до 19 мм. Они проходили вдоль корпуса на разной высоте и длине. В наиболее ответственных участках она имела четыре переборки проходивших от двойного дна до броневой палубы. В самой широкой части - в районе миделя у котельных отделений глубина ПТЗ от внешней обшивки буля до стенки отсека имела глубину 4,78 м. По расчетам она выдерживала торпеду с зарядом эквивалентным 182-кг ТНТ[22].

Компенсацией относительно слабой ПТЗ служило хорошее деление на отсеки - под броневой палубой их находилось 484. Самыми большими были два машинных отделения эквивалентным объёмом 2300 т солёной воды. По бокам машинных шли 8 котельных отделений эквивалентным объёмом от 292 до 341 тонны. Для исправления крена и дифферента служила система контрзатопления. Прямое откачивание воды насосами не производилось. Опорожнение отсеков производилось перепусканием воды из отсека в отсек или продувка отсека сжатым воздухом, как на подлодках[23].

Теоретически затопление всех КО одного борта приводило к крену 12,5° и увеличению осадки носом на 0,53, а кормой на 0,22 м. При осадке в 8,45 м крен в 5° вызывал погружение под воду верхней части броневого пояса, при 8° погружалась под воду верхняя часть буля, а при 15° вода доходила до нижнего ряда иллюминаторов. В войну часть из них заделали для повышения водонепроницаемости корпуса[24].

Вооружение

Артиллерийское

Артиллерию главного калибра составляли восемь 203-мм орудий Mk.14. Орудия Mk.14 имели длину ствола в 55 калибров (11 176 мм) и начальную скорость снаряда в 845 м/с. Орудия размещались в двухорудийных башенных установках, аналогичным предназначавшимся для тяжёлых крейсеров, за исключением отсутствия броневой защиты. Они располагавшимся линейно-возвышенно в оконечностях «острова». Установки орудий позволяли их наведение в вертикальной плоскости в пределах от −5° до +41°, что обеспечивало им дальность стрельбы до 29 км. Заряжание — картузное, практическая скорострельность — до 5 выстрелов в минуту[25][26]. В годы Второй мировой войны, в связи с изменившимися взглядами на применение авианосцев и для усиления авиационного вооружения все 203-мм артустановки с авианосцев были сняты, с «Саратоги» — в феврале во время ремонта в Бремертоне, а с «Лексингтона» — в апреле 1942 года вовремя ремонта в Перл-Харборе. Их орудия были установлены на береговых батареях острова Оаху для защиты Перл-Харбора [27][28].

Зенитная артиллерия дальнего действия на авианосце по проекту состояла из двенадцати 127-мм пушек Mk.19. При длине ствола в 25 калибров, они обеспечивали снаряду начальную скорость в 644 м/с при дальности стрельбы по надводным целям до 13,3 км и досягаемости по высоте до 8,4 км. Орудия размещались в одиночных лафетных установках без броневого прикрытия, обеспечивавших им углы наведения от −5° до +85° и располагавшихся по три в спонсонных галереях в носовой и кормовой части побортно. Скорострельность 127-мм орудий составляла до 6 выстрелов в минуту[26]. «Саратога» в ходе ремонта в феврале 1942 года четыре двухствольных башенных установки Mk.32 новых 127-мм зенитных орудий Mk.12. Они размещались в спаренных башенных установках на том же месте что и снятые 203-мм орудия. При длине ствола в 38 калибров, начальная скорость их снаряда составляла 792 м/с, а дальность стрельбы по горизонтали и досягаемость по высоте возросли, соответственно, до 16,65 км и 11,3 км. Значительно увеличилась и скорострельность, составившая до 10 выстрелов в минуту на ствол. Помимо этого, 127-мм орудия Mk.19 «Саратоги» заменили на восемь одиночных установок Mk.30 с 127-мм орудиями Mk.12. Углы наведения всех новых установок составляли от −5° до +85°. «Лексингтон» же оставался с неизменным вооружением из двенадцати орудий Mk.19 вплоть до своей гибели[27][28].

Кроме этих орудий при постройке на каждом были установлены 4 салютных 57-мм пушки (позже две сняли). Зенитной артиллерии малого калибра первоначально не было. Только в 1936 году «Лексингтон» получил 28 а «Саратога» 16 12,7 мм пулеметов. На обоих 12 штук устанавливались в четырёх спонсонах по обоим бортам под полётной палубой, ближе к оконечностям чем 127-мм зенитки. Ещё четыре на крышах верхних башен и надстройке. Кроме них на «Лексингтоне» 12 пулеметов располагались на площадке вокруг дымовой трубы[27][29].

В 1940 году на корабли временно установили по 5 зенитных 76-мм орудий с длиной ствола 50 калибров. Одно располагалось между трубой и надстройкой, два в носу перед спонсонами пулеметов и два в корме между 127-мм зенитками и пулеметами. Орудия оказались не эффективными и их заменили на пять четырёхствольных чикагских пианино - 28-мм зенитных автомата. К декабрю 1941 года «Лексингтон» нес 28 пулеметов. А перед гибелью на нём стояли 12 счетверенных 28-мм автоматов и 18 20-мм «Эрликонов» в одиночных установках[30][29].

К началу войны на «Саратоге» все 12,7 мм пулеметы сняли и установили 32 20-мм «Эрликона». Во время ремонта в феврале-мае 1942 года кроме замены 127-мм орудий на «Саратогу» в дополнение к 5 «чикагским пианино» должны были установить 4 спарки 40-мм «Бофорсов». Но промышленность не справлялась с производством «Бофорсов», поэтому с верфи «Саратога» ушла с 9 счетверенными 28-мм установками с теми же 32 «Эрликонами». Во время второго ремонта после торпедирования в 1942 году на «Саратоге» все 28-мм установки заменили на 9 счетверенных 40-мм «Бофорсов», а количество «эрликонов» довели до 52[31][29].

Во время ремонта в Хантер Пойнт с конца 1943 по январь 1944 года количество счетверенных установок Мк 2 40-мм «Бофорсов» довели до 23. Семь установок установили по левому борту на месте шлюпок, ещё две в нишах по левому борту. Три установки поставили вместо «эрликонов» у подножия дымовой трубы на полётной палубе. Две оставшиеся установки установили спереди вместо 20-мм автоматов на обоих бимсах. По левому борту на спонсонах напротив мостика установили две спарки 40-мм «Бофорсов» в установках Мк 1. При этом количество «Эрликонов» сократилось до шестнадцати. Они стояли в корме чуть ниже полётной палубы. Количество установленных 40-мм стволов - 96 - оказалось самым большим в мире. На остальных кораблях их количество никогда не превышало 80[31][29].

Управление артиллерийским огнём

Для наведения 203-мм орудий использовался шестиметровый дальномер на крыше ходовой рубки. Ещё два шестиметровых дальномера стояли на крышах второй и третей башен. 127-мм/38 орудия управлялись директорами Мк 37 мод 42. Один стоял сверху надстройки и один на площадке позади дымовой трубы. Между второй башней и боевой рубкой стоял 2,5 метровый дальномер. Он был окружен цилиндрической стенкой, поэтому по факту мог использоваться только для работы по воздушным целям[31][29].

203-мм орудия обслуживались шестиметровым дальномером, уста­новленным на крыше ходовой рубки. Ещё два таких дальномера стояли во второй и третьей башнях[31][29].

Установлен­ные позднее батареи 127-мм/38 орудий имели систему управления артогнём типа Mk. 37 mod 42 с двумя башен­ками директоров. Первый располагался наверху надстрой­ки, а второй на площадке у задней кромки тру­бы. Директора системы Мк.37 первоначально оснащались радарами типа FD, позже получившего обозначение Мк.4[32]. Антенна радара состояла из двух полуцилиндров, в профиль напоминая букву W. В сентябре 1944 года на директоры были дополнительно установлены антенны Mk.22 оживальной формы для обнаружения низковысотных целей. В отличие от общепринятой практики при этой модернизации радары Мк.4 не были заменены на более совершенные Мк.12[33].

Между второй башней и боевой рубкой имелся ещё дальномер с ба­зой 2,5 м. Он был установлен в цилиндрическом кармане и потому мог использоваться только для наведения по воздушным целям[32].

На каждый 28-мм и 40-мм автомат имелся директор системы управления огнём Мк.51. При установке 28-мм автоматов устанавливалась система Мк.51 мод.1. При замене 28-мм на 40-мм автоматы она проходил модернизацию до уровня Мк.51 мод 2. Несмотря на то, что к 1945 большинство американских кораблей имели радарные системы управления огнём Mk. 14 для 40-мм «Бофорсов», на «Саратоге» их не установили. Вполне возможно что посчитали это не обязательным для по сути учебного корабля. Это чуть было не стало причиной её гибели. И 127-мм, и 40-мм орудия могли вести огонь индивидуально[32].

Радарное вооружение

В 1942 году на обоих кораблях установили поисковые радары СХАМ-1. Его антенна располагалась на платформе спереди верхней кромки дымовой трубы. На «Саратоге» на дымовой трубе отсутствовал дефлектор, поэтому она располагалась чуть ниже чем на «Лексингтоне». «Саратога» во время ремонта в 1942 году дополнительные радары. На задней кромке трубы располагалась антенна радара для ближнего поиска воздушных целей SC-1. Небольшая усеченная параболическая антенна работавшего в S-диапазоне радара SG-1 для поиска надводных целей стояла на платформе на фок-мачте. К январю 1944 года «Саратога» получила систему распознавания «свой-чужой» (англ. IFF - «Identification, Friend or Foe») и систему привода собственных самолётов[34]. Радар СХАМ-1 был заменен радаром SK, работавшим в P-диапазоне. Его большая антенна была плоской и имела форму квадрата. Поверх неё шла антенна BL системы распознавания «свой-чужой». Радар SC-1 был заменен на SC-3, работавший в P-диапазоне. Его антенна была плоской и прямоугольной и поверх неё также стояла антенна системы распознавания. Антенны радаров SK и SC-3 стояли на тех же местах, что и у их предшественников[33].

Новая укороченная мачта была установлена на задней части дымовой трубы, ближе к центру от антенны SC-3. На ней были установлены антенна радара SG-1 и на самом верху антенна YE системы привода самолётов. Прямоугольная антенна системы привода самолётов YG была размещена на платформе, выступавшей слева от козырька дымовой трубы. 24 дюймовые антенны среднечастотных пеленгаторов - англ. Medium Frequency Direction Finder (MFDF) располагались на верхнем мостике и под кормовым директором Mk.37. В сентябре 1944 года, кроме установки радаров Мк 22 на директоры Мк 37, было изменено положение антенн. Антенна SK была размещена выше на фок-мачте. Выше неё также была перенесена носовая антенна для радара SG-1. На место антенны SK была установлена параболическая узконаправленная антенна радара SM. радар применялся для низковысотного поиска целей и определения их высоты и использовался для наведения истребителей[33].

Изменение артиллерийского вооружения[26]
Корабль Дата 203-мм/55 127-мм/25 127-мм/38 40-мм/56 28-мм/74 20-мм/70 12,7-мм
«Лексингтон» декабрь 1941 4×2 12×1 5×4 __ 28×1
«Лексингтон» апрель 1942 12×1 12×4 22×1 28×1
«Саратога» декабрь 1941 4×2 12×1 5×4 32×1 --
«Саратога» июнь 1942 4×2+8×1 4×4 5×4 30×1 --
«Саратога» ноябрь 1942 4×2+8×1 9×4 52×1 --
«Саратога» январь 1944 4×2+8×1 23×4+2×2 16×1 --

Авиационное вооружение

Оборудование

Стальная полётная палуба авианосцев была покрыта обшивкой из отборного тика. Первоначально в носовой части по правому борту находилась 47-метровая катапульта. Она сообщала самолётам массой до 5 тонн скорость 89 км/ч. Но так как длина полётной палубы позволяла без проблем взлетать любому существующему самолёту, в 1934 году её сняли. Только в 1944 году, в связи с возросшей длиной разбега тяжёлых самолётов, «Саратогу» оснастили двумя гидравлическим катапультами. Правая находилась чуть впереди левой[35].

К 1941 году оба авианосца получили по восемь тросовых аэрофинишеров в носу и корме и по четыре аварийных барьера. В 1945 году на «Саратоге» было 9 аэрофинишеров и 5 барьеров в корме и один аэрофинишер в носу. Для защиты от ветра и брызг вдоль полётной палубы находились откидные сетчатые щиты. При приёмки самолётов эти щиты были откинуты за борт, что давало дополнительную страховку для самолётов падащих за борт при аварийной посадке. Во время войны эти сети использовались также для экстренной парковки самолётов. Самолёты парковались перпендикулярно оси корабля — основными колесами опираясь на палубу, а хвостовым колесом на откинутую сетку[35].

Для погрузки/разгрузки грузов в порту, в том числе самолётов, с правого борта впереди надстройки был размещен кран. Груз весом 6 т он поднимал со скоростью 24 м/с, а 10 т — 12 м/с. Для подъёма боезапаса на палубу использовались два бомбовых и один торпедный лифты. Авианосцы оснащались двумя гидравлическими самолётоподъёмниками фирмы «Отис Компани». Носовой 8-тонный подъёмник имел габариты 9,15×18,3 м и обеспечивал подъём 6 т со скоростью 0,6 м/с. Кормовой, предназначавшийся для подъёма истребителей, был меньше. Его грузоподъёмность составляла 3 тонны, а размеры 9,15×10,98 м. Носовой подъёмник оснащался дополнительным откидным люком 6×8 м для подъёма самолётов с длинным фюзеляжем. На «Саратоге» во время ремонта повреждений после атаки камикадзе у Иводзимы был установлен новый подъёмник площадью 13,4 м². Кормовой самолётоподъёмник при этом сняли. А на его месте разместили дополнительные кубрики и учебные классы[35].

Размещение и объём цистерн для хранения авиационного топлива диктовалось схемой ПТЗ, в полостях которой они собственно и размещались. Две цистерны для хранения масла имели ёмкость 1992 куб футов. Авиационный бензин хранился в восьми цистернах, шесть из которых были двойными. Их общий объём составлял 21 790 куб футов. Размещаемый на авианосце запас авиатоплива при этом колебался от 354 до 436 т. На ангарной и полётной палубах были оборудованы несколько постов заправки самолётов[36].

Авиагруппа

По проекту состав авиагруппы насчитывал 72 самолёта, из них 32 бомбардировщика. Адмирал Ривз, один из родоначальников американской авианосной авиации, стремился максимально увеличить количество самолётов на авианосцах. Путём различных ухищрений количество самолётов на борту было доведено до 120. При этом 45 из них находились в разобранном состоянии в хранилище. Обычно же состав авиагруппы насчитывал 80-90 машин. При этом с развитием авиации самолёты становились все больше в размерах и тяжелее. Поэтому количество их на борту постепенно уменьшалось. На момент атаки на Перл-Харбор авиагруппы авианосцев насчитывали по 72 самолёта. В августе 1942 года «Саратога» несла 88 самолётов. К концу войны в январе 1945 года на «Саратоге» размещались 74 самолёта[35].

Состав авиагруппы «Лексингтона» в 1936 году[37]
самолёты готовые
к вылету
частично
разобранные
в хранилище
истребитель F2F-1 18 6 3
бомбардировик F4B-4 18
разведчик SBU-1 20 2 8
торпедоносец BG-1 18 2 7
вспомогательный JF-1 2 1
вспомогательный O2U-3 3 1
ИТОГО 79 11 19

В начале службы состав авиагрупы был разнообразным и количество самолётов одного типа редко превышало дюжину. В состав авиагруппы входили истребители-бипланы FB-5, F6C-3 и F6C-4; учебно-тренировочные NY-2, разведчики-бомбардировщики UO-5, 02U-1 и 02U-2; бомбардировщики-торпедоносцы ТЗМ-2 и Т4М-1[35].

Характеристики палубных самолётов ВМС США, находившихся на вооружении в 1928 году[35]
FB-5 F6C-3 F6-C4 NY-2 UO-5 T3M-2
Тип Истребитель учебно-
тренировочный
разведчик торпедоносец
Всего на 1 июля 1928 года 26 31 28 108 68 96
размах×длина, м 9,7×7,2 9,6×7 9,6×6,8 12,2×9,6 10,4×8,7 17,2×13
мощность двигателя, л. с. 525 400 410 220 220 730
скорость, км/ч 272 248 249 162 196 170
Дальность, миль 249 341 321 246 418 363
Экипаж, человек 1 1 1 2 2 2
масса самолёта, кг 1450 1344 1263 1264 1258 4633
полезная нагрузка, кг 354 364 365 317 420 1680
пулеметное вооружение 1×12,7 мм
1×7,62 мм
1×12,7 мм
1×7,62 мм
1×12,7 мм
1×7,62 мм
2×7,62 мм 3×7,62 мм 3×7,62 мм

С середины 1930-х годов для нужд ВМС США создавались несколько типов новых палубных самолётов. В 1937 году впервые взлетел истребитель F2A «Буффало». К началу войны он считался уже устаревшим и заменялся на истребитель F4F-3 «Уайлдкэт». Из всех американских авиносцев в декабре 1941 года «Буффало» входили в состав авиагруппы только «Лексингтона», но к началу боевых действий они также были заменены на «Уайлдкэты». F4F обладал несколько худшими лётными характеристиками, по сравнению с японским основным палубным истребителем «Зеро». Но при этом он обладал большей живучестью и в руках умелого лётчика был грозным противником[38]. В середине войны «Уайлдкэты» были заменены более современными F6F «Хеллкэт».

К началу войны функции разведывательных самолётов стали выполнять пикирующие бомбардировщики. Не отличавшиеся прекрасными характеристиками SB2U «Виндикейтор» и бипланы SBC на палубах авианосцев сменили SBD «Доунтлес». Эта отличная машина по всем характеристикам превосходила японский «Вэл» и входила в состав разведывательных и бомбардировочных эскадрилий. К началу войны основным торпедоносцем американского флота был TBD «Девастейтор». Этот самолет уступал более современному японскому B5N «Кейт» по всем показателям[38]. В 1942 году его сменил TBF/ТВМ «Эвенджер».

Номенклатура аивиационных боеприпасов менялась со временем. В 1920-х годах истребители были приспособлены для бомбометания 30-фунтовых бомб. Перед второй мировой войной 30-фунтовые бомбы убрали, а истребители были оборудованы для использования 100-фунтовых авиабомб. Пикирующие бомбардировщики к этому времени могли нести 500- и 1000-фунтовые авиабомбы (227 и 454 кг). Поэтому хранимый авиационный боезапас, ограничиваясь вместительностью хранилищ, менялся со временем. В 1936 году на «Лексингтоне» он включал 804 100-фунтовых, 391 500-фунтовую, 240 1000-фунтовых бомб и 36 торпед[39].

Изменение состава авиагруппы по годам[40]
Корабль Дата Авиагруппа Состав эскадрилий
истребительная
(VF)
бомбардировочная
(VB)
разведывательная
(VS)
торпедоносцев
(VT)
«Лексингтон» декабрь 1941 (Эйр Юнит, 38) CVG-2 19 F2A-3 16 SBD-2 16 SBD-2 12 TBD-1
«Саратога» декабрь 1941 (Эйр Юнит, 38) CVG-3 10 F4F-3 21 SBD-2 22 SBD-2 12 TBD-1
«Лексингтон» май 1942 (Эйр Юнит, 40) CVG-2 22 F4F-3 18 SBD-2/-3 18 SBD-2/-3 12 TBD-1
«Саратога» июль 1942 CVG-3 34 F4F-4 17 SBD-3 17 SBD-3 15 TBF-1
«Саратога» август 1942 (Эйр Юнит, 40) CVG-3 34 F4F-4 19 SBD-3 18 SBD-3 16 TBF-1
«Саратога» ноябрь 1942 CVG-3 34 F4F-4 15 SBD-3 14 SBD-3 17 TBF-1
«Саратога» июнь 1943 CVG-3 12 F4F-4 24 SBD-3 24 SBD-3 24 TBF-1
«Саратога» октябрь 1943 CVG-12 37 F6F-3 24 SBD-5  — 18 TBF-1
«Саратога» март 1944 CVG-12 27 F6F-3 24 SBD-5  — 18 TBF-1
«Саратога» январь 1945 CVG-12 57 F6F-3 и −5  —  — 18 TBM(N)

Энергетическая установка

От линейных крейсеров авианосцы унаследовали силовую установку мощностью 180 000 л. с. Установка была турбоэлектрической. Паровая турбина с прямой передачей на винты обладала ряда недостатков. Турбина для повышения КПД должна была иметь обороты в несколько раз больше винта. При этом силовая установка рассчитывалась на один оптимальный режим, как правило полного хода. А на остальных режимах, в том числе крейсерском, КПД падал. Зубчатые редукторы на тот момент ещё не отличались требуемой надежностью, обладая при этом высокой шумностью. Турбоэлектрическая установка состояла из турбогнераторов вырабатывающих электроэнергию с передачей её по проводам на гребные электродвигатели. Электродвигатели занимали меньше места чем турбины, позволяли отказаться от турбин заднего хода и их можно было разместить дальше в корму. Поэтому гребные валы получились достаточно короткими - всего 14% от длины корабля. Что снижало вибрации. ЭУ позволяла иметь 17 различных вариантов запитки электродвигателей от турбогенераторов. Были у турбоэлектрической установки и свои недостатки - больший вес, сложность наладки и обслуживания, необходимость хорошей принудительной вентиляции для отвода тепла и влажного воздуха, опасность короткого замыкания при повышении влажности и затоплениях во время боя[41].

Машинные отделения располагались по центру, а котельные отделениям по бокам от них. 16 водотрубных котлов располагались в 8 котельных отделениях - по 4 с каждого борта. Котлы с нефтяным отоплением - системы Ярроу на «Лексингтоне» и «Уайт-Фостерер» на «Саратоге». Они вырабатывали пар под давление 21 атм и температуре 237°С. По четыре дымохода с каждого борта были сведены в одну огромную дымовую трубу придававшую авианосцам типа «Лексингтон» характерный и легко узнаваемый облик. Труба располагалась за надстройкой по правому борту и дымоходы левого борта из-за этого пришлось провести через всю ширину корпуса под броневой палубой. Труба имела длину 31,7 м и высоту 24.1 м. Во время ремонта в 1942 году высоту трубы на «Саратоге» уменьшили до 19,8 м. На «Лексингтоне» на её передней кромке был установлен дефлектор для защиты антенны радара от дыма[41].

В двух следующих друг за другом машинных отделениях размещались четыре паротурбинных электрогенератора производства фирмы «Дженерал Электрик». Через четыре преобразователя постоянного тока в переменный, генераторы питали восемь гребных электродвигателей, работавших на четыре вала[41].

Проектная мощность энергетической установки составляла 180 000 л. с, что по проекту обеспечивало авианосцам скорость в 33,25 узла. На сдаточных ходовых испытаниях «Лексингтон» развил 202 973 л. с. при скорости в 34,59 узла, а «Саратога» — 212 317 л. с. при 34,65 узлов. На испытаниях 1928 года, «Саратоге» удалось развить 212 702 л. с. и скорость в 34,99 узла[42].

Помимо главной энергетической установки, на авианосце имелось шесть вспомогательных парогенераторов мощностью по 750 кВт с напряжением 240 В. Они использовались для питания освещения, приводов вентиляторов, пожарных насосов, самолётоподъёмников, рулевых машин, прожекторов и приборов управления артогнём. Общий вес механизмов составлял 8643 т, из них главная энергетическая установка занимала 7100 т[42].

Нормальный запас пресной воды для котлов, составлявший 800 т, хранился в 20 отсеках двойного дна, а дополнительный запас в 1 177 т и 203 т воды для нужд экипажа хранились, соответственно, в 16 и 3 трюмных отсеках. Запас нефти изначально составлял 6 668 т. На «Саратоге» после модернизации в 1942 году, за счёт установки дополнительного буля, запас топлива был увеличен до 9 748 т. Запаса топлива обеспечивал расчётную дальность 2000 миль на 34 узловой скорости и 12 000 миль экономическим 14 узловым. Реальный запас хода был меньше. В 1945 году для «Саратоги» дальность при скорости в 25 узлов составляла 4600 миль, а на 15 узлах - 9500 миль[42].

Установка была достаточно надежной. «Лексингтон» свой первый переход из Сан-Педро в Гонолулу совершил за 72 часа 34 минуты показав среднюю скорость 30,7 узла[42].

Представители

Название Номер Судоверфь Закладка Спуск на воду Вступление в строй Судьба
Лексингтон
Lexington
CV-2 Bethlehem 8 января 1921 3 октября 1925 14 декабря 1927 потоплен японской авиацией 8 мая 1942
Саратога
Saratoga
CV-3 верфь флота в Нью-Йорке 25 сентября 1920 7 апреля 1925 16 ноября 1927 потоплен при испытаниях ядерного оружия 25 июля 1946

Служба

Предвоенные годы. Выработка тактики действия авианосцев

Первый американский авианосец «Лэнгли» обладал слишком малой скоростью в 15 узлов (Полмар_43). Появление «Лексингтона» и «Саратоги» позволило оценить мощь палубной авиации. Долгое время они оставались единственными боеспособными авианосцами американского флота и с их помощью отрабатывалась тактика использования палубной авиации. Американские линкоры проигрывали в скорости японским на 5-6 узлов. Первоначально считалось что цель авианосцев - помешать маневрированию противника[43].

«Саратога» вошла в состав флота 16 ноября 1927 года. При­мерно через месяц, 14 декабря, завершил приёмные испы­тания «Лексингтон». Каждый из них имел на борту по 4 эс­кадрильи, общая численность которых равнялась 72 самоле­там. Контр-адмирала Джозефа М. Ривза, командующего воз­душными силами Линейного Флота, это число не удовлет­воряло. Вскоре после того, как авианосцы поступили в его распоряжение, он начал эксперименты с целью увеличения авиагрупп. Постепенно к марту 1929 года авиагруппа «Лек­сингтона» увеличилась до 120 истребителей и бомбардиров­щиков. Но Ривз считал, что в его ангар ещё можно втиснуть 30 самолётов. Он рассмотрел план, по которому каждый из 3 авианосцев — «Лексингтон», «Саратога» и «Лэнгли» — дол­жен действовать только одним типом самолётов. Это облег­чило бы обслуживание самолётов. Серия экспериментов убе­дила адмирала, что на «Саратоге» могут базироваться до 200 истребителей. Однако сам же Ривз высказался против такой новации, так как потеря одного авианосца лишала флот всех его истребителей, бомбардировщиков или торпедоносцев. Адмирал Ривз лично руководил погрузкой самолётов на «Лэн­гли» и разместил на палубе 42 машины. При этом ещё оставалось свободное место для взлёта этих самолётов[44].

В 1929 году на ежегодных манёврах «Задачи флота IX» (англ. Fleet Problem IX) «Лексингтон» был включен в состав сил «голубых». кроме него ещё 4 линкора, 5 лёгких крейсеров, 29 эсминцев, 24 подвод­ных лодок, и авиация армии и флота должны были обеспечивать оборону Панамского канала. Всего они имели 152 самолёта. Включая 18 гидросамолётов O2U-1 на линкорах и крейсерах и на берегу 54 торпедоносца флота Т4М-1 и армейские 23 бомбардировщика и 18 истребителей. Нападавшие силы «Голубых» состояли из 10 линкоров, 1 лег­кого крейсера, 42 эсминцев, 15 подводных лодок. Первоначально в их состав должны были войти авианосцы «Саратога» и «Лэнгли». Но «Лэнгли» не успевал с ремонтом, поэтому его 24 самолёта должны были изображать гидросамо­лёты OL-8 с плавбазы «Арустук», а сами самолёты перелетели на «Саратогу». Силы «голубых» насчитывали 126 самолётов, в том числе 29 гидросамолётов O2U-1. Многоцелевые самолёты OL-8 в количество пяти штук находились на плавбазе «Арустук», и по несколько машин на «Лексингтоне» и «Саратоге»[45].

Состав авиагрупп авианосцев на учениях 1929 года[46]
Самолёты «Лексингтон» «Саратога»
Собственные Авиагруппа
«Ленгли»
Всего
истребитель F2B-1 18 18
истребитель F3B-1 36 18 18 36
торпедоносец Т4М-1 18 18 18
разведчик O2U 9 9 6 15
ИТОГО 63 63 24 87

Был принят план атаки, предложенный командующим «Саратогой» адмиралом Ривзом. Гидросамолёты с «Арустука», изображающие самолёты «Лэнгли», проведут атаку атлантического входа в канал. Из-за слишком большой дальности пилотам придётся приземлится и сдаться. Тем временем «Саратога» сделает крюк к югу и поднимет свои самолёты для атаки тихоокеанского входа в канал. Атака с неожиданного направления скорее всего позволила бы обойти морские и воздушные патрули[45].

На высокой скорости сопровождать «Саратогу» мог только лёгкий крейсер «Омаха». 22 января 1930 года оба корабля отправились в поход. 25 января они встретили корабли черных. Посредниками было зафиксировано "потолпение" артогнём «Саратоги» сначала эсминцам, а затем легкого крейсера «Детройт». Последний успел передать сообщение, поэтому на перехват «голубыми» был отправлен «Лексингтон». Но он натолкнулся на линкоры «черных». Посредники не стали его «топить», но объявили что скорость «Лексингтона» упала до 18 узлов. Поэтому он не успевал перехватить «Саратогу»[47].

26 января в 4:58 с «Саратоги», находившейся в 140 милях от Панамского канала, взлетели 49 истре­бителей-бомбардировщиков F2B и F3B, 17 вооружённых бомбами торпедоносцев Т4М, 3 разведчика O2U и 1 гидро­самолет OL-8 для обеспечения связи между самолётами и авианосцем. Чуть позже с «Саратоги» ушла вторая волна из 13 бомбардировщиков O2U. Приблизительно в это же время с «Арустука» взлетел единственный гидросамолет[47]. По данным Вэйдла все самолёты были подняты одной волной в период с 4:30 до 4:58. Подняв за раз в воздух 83 машины «Саратога» установила не побитый до сих пор рекорд для авианосцев[48].

Атака была полностью успешной. Самолет с «Арустука», изображавший 24самолёта с «Лэнгли», беспрепятственно «отбомбился» по атлантическому входу в канал. Находившиеся в воздухе несколько армейских истребителей с моторами с водяным охлаждением не смогли тягаться с флотскими истребителями с более мощным двигателями с воздушным охлаждением. Самолёты с «Саратоги» «уничтожили» тихоокеанский шлюз и аэродром. Четырём самолётам из-за неисправностей пришлось сесть на берегу, ещё у одного F3B кончилось топливо и он приводнился. Пилота спасли корабли. Остальные 78 самолётов благополучно сели на авианосец[49].

К этому времени «Саратога» уже трижды была объявлена «потопленной». Её «атаковали» самолёты с «Лексингтона», подоспевшие линкоры «голубых» и подводная лодка «голубых», выпустившая 4 торпеды. Несмотря на это воздушная мощь авианосцев оказала решительное воздействие на командование американского ВМФ. Главнокомандующий адмирал Г. А. Уайли заявил:
«Взлет 83 самолётов с палубы «Саратоги» утром 26 января навсегда останется в истории авиации как одно из самых знамена­тельных событий. Ни одна операция, проведенная когда-либо с плавучей авиабазы, не говорила так красноречиво в пользу авианосца как составляющей части флота».

— Полмар, Авиансоцы. c 46

.

Не обошлось и без казуса. Вылетевшие для контратаки армейские самолёты «голубых» по ошибке потопили «Лексингтон». Для того чтобы отличать авианосцы друг от друга на трубе «Саратоги» была нанесена сплошная вертикальная полоса, а на трубе «Лексингтона» горизонтальная, по верхнему её краю[49].

В 1932 году учения флота проводились в Гавайских водах. Отрабатывалась защита островов с воздуха и моря. Оба авианосца вошли в состав атакующей стороны. Эскадра под командованием адмирала Ярмута вышла из Калифорнии и на 17 узлах отправилась к гавайским островам. Обороняющаяся сторона намеревалась в расчётной точке встречи дать генеральное сражение в традиционном стиле. Но Ярмут отправил вперед на полной скорости «Лексингтон» и «Саратогу». 7 февраля перед рассветом в 40 милях от Оаху они подняли в атаку 152 самолёта. Внезапной атакой палубные самолёты полностью уничтожили сухопутные аэродромы, завоевав превосходство в воздухе. Однако главный посредник вынес заключение что при наличии сильной авиации защищающий остров атака будет отбита, а сами авианосцы будут поражены. В ходе учений в 1937 и 1938 годах «Лексингтон» и «Саратога» опять добились успеха при внезапной атаке Оаху, «разрушив» верфи, аэродромы и потопив корабли в Перл-Харборе[50]. Однако на эти результаты также обратили мало внимания, так как на тот момент главные силы Тихоокеанского флота располагались в Калифорнии[51]. Однако этим опытом воспользовались японцы, наказав американцев за беспечность 7 декабря 1941 года[50].

Напишите отзыв о статье "Авианосцы типа «Лексингтон»"

Примечания

  1. Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 31.
  2. Friedman, US Aircraft carriers, 2006, pp. 31-32.
  3. Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 32-35.
  4. 1 2 3 4 Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 35.
  5. Friedman, US Aircraft carriers, 2006, pp. 34-35.
  6. (Полмар_)
  7. Friedman, US Aircraft carriers, 2006, pp. 35-36.
  8. 1 2 3 4 5 6 Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 38.
  9. 1 2 3 4 5 6 7 Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 39.
  10. 1 2 3 Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 40.
  11. 1 2 3 4 5 Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 41.
  12. 1 2 3 4 Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 43.
  13. Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 43-44.
  14. 1 2 3 4 5 Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 44.
  15. Это привело к тому, что «Саратога» больше не могла проходить через Панамский канал шириной 33,52 м в самом узком месте.
  16. Сулига, 1995, с. 4.
  17. Сулига, 1995, с. 5.
  18. Сулига, 1995, с. 5-6.
  19. Авианосцы второй мировой}, 2006, с. 130-131.
  20. 1 2 3 4 Сулига, 1995, с. 6.
  21. Сулига, 1995, с. 6-7.
  22. 1 2 3 Сулига, 1995, с. 7.
  23. Сулига, 1995, с. 8.
  24. Сулига, 1995, с. 8-9.
  25. С. А. Балакин, А. В. Дашьян, М. Э. Морозов. Авианосцы Второй мировой. Новые властители океанов. — Москва: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2006. — С. 107. — 256 с. — (Арсенал коллекция). — 3000 экз. — ISBN 5-69917-428-1.
  26. 1 2 3 Сулига, 1995, с. 11.
  27. 1 2 3 Сулига, 1995, с. 9.
  28. 1 2 W.I. №4, 1977, p. 301-302.
  29. 1 2 3 4 5 6 W.I. №4, 1977, p. 302.
  30. Сулига, 1995, с. 9-10.
  31. 1 2 3 4 Сулига, 1995, с. 10.
  32. 1 2 3 W.I. 1977 №4, p. 302.
  33. 1 2 3 W.I. 1977 №4, p. 303.
  34. По другим данным система привода YE испытывалась на «Саратоге» и стояла на ней с мая 1938 года.
  35. 1 2 3 4 5 6 W.I. №4, 1977, p. 310.
  36. W.I. №4, 1977, p. 311.
  37. Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 390.
  38. 1 2 (Полмар)
  39. Friedman, US Aircraft carriers, 2006, p. 383.
  40. Сулига, 1995, с. 12.
  41. 1 2 3 Сулига, 1995, с. 13.
  42. 1 2 3 4 Сулига, 1995, с. 14.
  43. Сулига, 1995, с. 18-19.
  44. Полмар, Авианосцы, Т1, 2001, с. 42.
  45. 1 2 Полмар, Авианосцы, Т1, 2001.
  46. Полмар, Авианосцы, Т1, 2001, с. 43.
  47. 1 2 Полмар, Авианосцы, Т1, 2001, с. 45.
  48. RYAN DAVID WADLE. [repository.tamu.edu/bitstream/handle/1969.1/2658/etd-tamu-2005B-HIST-Wadle.pdf UNITED STATES NAVY FLEET PROBLEMS AND THE DEVELOPMENT OF CARRIER AVIATION, 1929-1933] (англ.). Submitted to the Office of Graduate Studies of Texas A&M University in partial fulfillment of the requirements for the degree of MASTER OF ARTS (August 2005). Проверено 26 мая 2015.
  49. 1 2 Полмар, Авианосцы, Т1, 2001, с. 45-46.
  50. 1 2 Сулига, 1995, с. 19.
  51. Полмар, Авианосцы, Т1, 2001, с. 46.

Литература

  • С. В. Сулига. Авианосцы типа «Лексингтон». — Москва: Моделист-конструктор, 1995. — 32 с. — (Морская коллекция № 5 / 1995). — 8000 экз.
  • С. А. Балакин, А. В. Дашьян, М. Э. Морозов. Авианосцы Второй мировой. Новые властители океанов. — Москва: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2006. — 256 с. — (Арсенал коллекция). — 3000 экз. — ISBN 5-69917-428-1.
  • All the World's Fighting Ships 1922—1946 / R. Gardiner. — Лондон: Conway Maritime Press / US Naval Institute Press, 1996. — 675 с. — ISBN 1-55750-132-7.
  • Anderson, Richard M.; Baker, Arthur D. III. CV-2 Lex and CV-3 Sara. — Warship International (Toledo, OH: International Naval Research Organization) XIV (4), 1977.
  • Friedman N. U.S. Aircraft carriers: An Illustrated Design History. — Annapolis, Maryland, U.S.A.: Naval Institute Press, 1983. — ISBN 0-87021-739-9.
  • Полмар, Н. [alexgbolnych.narod.ru/polmar1/ Авианосцы] = Polmar, N. Aircraft Carriers: A Graphic History of Carrier Aviation and Its Influence on World Events. — Garden City, NY: Doubleday, 1969. / Перевод с английского А.Г. Больных. — в 2-х томах. — М.: АСТ, 2001. — Т. 1. — 698 с. — (Военно-историческая библиотека). — 7000 экз. — ISBN 5-17-010481-2.

Отрывок, характеризующий Авианосцы типа «Лексингтон»

– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.
– Легли? – спросил князь.
Тихон, как и все хорошие лакеи, знал чутьем направление мыслей барина. Он угадал, что спрашивали о князе Василье с сыном.
– Изволили лечь и огонь потушили, ваше сиятельство.
– Не за чем, не за чем… – быстро проговорил князь и, всунув ноги в туфли и руки в халат, пошел к дивану, на котором он спал.
Несмотря на то, что между Анатолем и m lle Bourienne ничего не было сказано, они совершенно поняли друг друга в отношении первой части романа, до появления pauvre mere, поняли, что им нужно много сказать друг другу тайно, и потому с утра они искали случая увидаться наедине. В то время как княжна прошла в обычный час к отцу, m lle Bourienne сошлась с Анатолем в зимнем саду.
Княжна Марья подходила в этот день с особенным трепетом к двери кабинета. Ей казалось, что не только все знают, что нынче совершится решение ее судьбы, но что и знают то, что она об этом думает. Она читала это выражение в лице Тихона и в лице камердинера князя Василья, который с горячей водой встретился в коридоре и низко поклонился ей.
Старый князь в это утро был чрезвычайно ласков и старателен в своем обращении с дочерью. Это выражение старательности хорошо знала княжна Марья. Это было то выражение, которое бывало на его лице в те минуты, когда сухие руки его сжимались в кулак от досады за то, что княжна Марья не понимала арифметической задачи, и он, вставая, отходил от нее и тихим голосом повторял несколько раз одни и те же слова.
Он тотчас же приступил к делу и начал разговор, говоря «вы».
– Мне сделали пропозицию насчет вас, – сказал он, неестественно улыбаясь. – Вы, я думаю, догадались, – продолжал он, – что князь Василий приехал сюда и привез с собой своего воспитанника (почему то князь Николай Андреич называл Анатоля воспитанником) не для моих прекрасных глаз. Мне вчера сделали пропозицию насчет вас. А так как вы знаете мои правила, я отнесся к вам.
– Как мне вас понимать, mon pere? – проговорила княжна, бледнея и краснея.
– Как понимать! – сердито крикнул отец. – Князь Василий находит тебя по своему вкусу для невестки и делает тебе пропозицию за своего воспитанника. Вот как понимать. Как понимать?!… А я у тебя спрашиваю.
– Я не знаю, как вы, mon pere, – шопотом проговорила княжна.
– Я? я? что ж я то? меня то оставьте в стороне. Не я пойду замуж. Что вы? вот это желательно знать.
Княжна видела, что отец недоброжелательно смотрел на это дело, но ей в ту же минуту пришла мысль, что теперь или никогда решится судьба ее жизни. Она опустила глаза, чтобы не видеть взгляда, под влиянием которого она чувствовала, что не могла думать, а могла по привычке только повиноваться, и сказала:
– Я желаю только одного – исполнить вашу волю, – сказала она, – но ежели бы мое желание нужно было выразить…
Она не успела договорить. Князь перебил ее.
– И прекрасно, – закричал он. – Он тебя возьмет с приданным, да кстати захватит m lle Bourienne. Та будет женой, а ты…
Князь остановился. Он заметил впечатление, произведенное этими словами на дочь. Она опустила голову и собиралась плакать.
– Ну, ну, шучу, шучу, – сказал он. – Помни одно, княжна: я держусь тех правил, что девица имеет полное право выбирать. И даю тебе свободу. Помни одно: от твоего решения зависит счастье жизни твоей. Обо мне нечего говорить.
– Да я не знаю… mon pere.
– Нечего говорить! Ему велят, он не только на тебе, на ком хочешь женится; а ты свободна выбирать… Поди к себе, обдумай и через час приди ко мне и при нем скажи: да или нет. Я знаю, ты станешь молиться. Ну, пожалуй, молись. Только лучше подумай. Ступай. Да или нет, да или нет, да или нет! – кричал он еще в то время, как княжна, как в тумане, шатаясь, уже вышла из кабинета.
Судьба ее решилась и решилась счастливо. Но что отец сказал о m lle Bourienne, – этот намек был ужасен. Неправда, положим, но всё таки это было ужасно, она не могла не думать об этом. Она шла прямо перед собой через зимний сад, ничего не видя и не слыша, как вдруг знакомый шопот m lle Bourienne разбудил ее. Она подняла глаза и в двух шагах от себя увидала Анатоля, который обнимал француженку и что то шептал ей. Анатоль с страшным выражением на красивом лице оглянулся на княжну Марью и не выпустил в первую секунду талию m lle Bourienne, которая не видала ее.
«Кто тут? Зачем? Подождите!» как будто говорило лицо Анатоля. Княжна Марья молча глядела на них. Она не могла понять этого. Наконец, m lle Bourienne вскрикнула и убежала, а Анатоль с веселой улыбкой поклонился княжне Марье, как будто приглашая ее посмеяться над этим странным случаем, и, пожав плечами, прошел в дверь, ведшую на его половину.
Через час Тихон пришел звать княжну Марью. Он звал ее к князю и прибавил, что и князь Василий Сергеич там. Княжна, в то время как пришел Тихон, сидела на диване в своей комнате и держала в своих объятиях плачущую m lla Bourienne. Княжна Марья тихо гладила ее по голове. Прекрасные глаза княжны, со всем своим прежним спокойствием и лучистостью, смотрели с нежной любовью и сожалением на хорошенькое личико m lle Bourienne.
– Non, princesse, je suis perdue pour toujours dans votre coeur, [Нет, княжна, я навсегда утратила ваше расположение,] – говорила m lle Bourienne.
– Pourquoi? Je vous aime plus, que jamais, – говорила княжна Марья, – et je tacherai de faire tout ce qui est en mon pouvoir pour votre bonheur. [Почему же? Я вас люблю больше, чем когда либо, и постараюсь сделать для вашего счастия всё, что в моей власти.]
– Mais vous me meprisez, vous si pure, vous ne comprendrez jamais cet egarement de la passion. Ah, ce n'est que ma pauvre mere… [Но вы так чисты, вы презираете меня; вы никогда не поймете этого увлечения страсти. Ах, моя бедная мать…]
– Je comprends tout, [Я всё понимаю,] – отвечала княжна Марья, грустно улыбаясь. – Успокойтесь, мой друг. Я пойду к отцу, – сказала она и вышла.
Князь Василий, загнув высоко ногу, с табакеркой в руках и как бы расчувствованный донельзя, как бы сам сожалея и смеясь над своей чувствительностью, сидел с улыбкой умиления на лице, когда вошла княжна Марья. Он поспешно поднес щепоть табаку к носу.
– Ah, ma bonne, ma bonne, [Ах, милая, милая.] – сказал он, вставая и взяв ее за обе руки. Он вздохнул и прибавил: – Le sort de mon fils est en vos mains. Decidez, ma bonne, ma chere, ma douee Marieie qui j'ai toujours aimee, comme ma fille. [Судьба моего сына в ваших руках. Решите, моя милая, моя дорогая, моя кроткая Мари, которую я всегда любил, как дочь.]
Он отошел. Действительная слеза показалась на его глазах.
– Фр… фр… – фыркал князь Николай Андреич.
– Князь от имени своего воспитанника… сына, тебе делает пропозицию. Хочешь ли ты или нет быть женою князя Анатоля Курагина? Ты говори: да или нет! – закричал он, – а потом я удерживаю за собой право сказать и свое мнение. Да, мое мнение и только свое мнение, – прибавил князь Николай Андреич, обращаясь к князю Василью и отвечая на его умоляющее выражение. – Да или нет?
– Мое желание, mon pere, никогда не покидать вас, никогда не разделять своей жизни с вашей. Я не хочу выходить замуж, – сказала она решительно, взглянув своими прекрасными глазами на князя Василья и на отца.
– Вздор, глупости! Вздор, вздор, вздор! – нахмурившись, закричал князь Николай Андреич, взял дочь за руку, пригнул к себе и не поцеловал, но только пригнув свой лоб к ее лбу, дотронулся до нее и так сжал руку, которую он держал, что она поморщилась и вскрикнула.
Князь Василий встал.
– Ma chere, je vous dirai, que c'est un moment que je n'oublrai jamais, jamais; mais, ma bonne, est ce que vous ne nous donnerez pas un peu d'esperance de toucher ce coeur si bon, si genereux. Dites, que peut etre… L'avenir est si grand. Dites: peut etre. [Моя милая, я вам скажу, что эту минуту я никогда не забуду, но, моя добрейшая, дайте нам хоть малую надежду возможности тронуть это сердце, столь доброе и великодушное. Скажите: может быть… Будущность так велика. Скажите: может быть.]
– Князь, то, что я сказала, есть всё, что есть в моем сердце. Я благодарю за честь, но никогда не буду женой вашего сына.
– Ну, и кончено, мой милый. Очень рад тебя видеть, очень рад тебя видеть. Поди к себе, княжна, поди, – говорил старый князь. – Очень, очень рад тебя видеть, – повторял он, обнимая князя Василья.
«Мое призвание другое, – думала про себя княжна Марья, мое призвание – быть счастливой другим счастием, счастием любви и самопожертвования. И что бы мне это ни стоило, я сделаю счастие бедной Ame. Она так страстно его любит. Она так страстно раскаивается. Я все сделаю, чтобы устроить ее брак с ним. Ежели он не богат, я дам ей средства, я попрошу отца, я попрошу Андрея. Я так буду счастлива, когда она будет его женою. Она так несчастлива, чужая, одинокая, без помощи! И Боже мой, как страстно она любит, ежели она так могла забыть себя. Может быть, и я сделала бы то же!…» думала княжна Марья.


Долго Ростовы не имели известий о Николушке; только в середине зимы графу было передано письмо, на адресе которого он узнал руку сына. Получив письмо, граф испуганно и поспешно, стараясь не быть замеченным, на цыпочках пробежал в свой кабинет, заперся и стал читать. Анна Михайловна, узнав (как она и всё знала, что делалось в доме) о получении письма, тихим шагом вошла к графу и застала его с письмом в руках рыдающим и вместе смеющимся. Анна Михайловна, несмотря на поправившиеся дела, продолжала жить у Ростовых.
– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.
– Не входите, – сказала она старому графу, шедшему за ней, – после, – и затворила за собой дверь.
Граф приложил ухо к замку и стал слушать.
Сначала он слышал звуки равнодушных речей, потом один звук голоса Анны Михайловны, говорившей длинную речь, потом вскрик, потом молчание, потом опять оба голоса вместе говорили с радостными интонациями, и потом шаги, и Анна Михайловна отворила ему дверь. На лице Анны Михайловны было гордое выражение оператора, окончившего трудную ампутацию и вводящего публику для того, чтоб она могла оценить его искусство.
– C'est fait! [Дело сделано!] – сказала она графу, торжественным жестом указывая на графиню, которая держала в одной руке табакерку с портретом, в другой – письмо и прижимала губы то к тому, то к другому.
Увидав графа, она протянула к нему руки, обняла его лысую голову и через лысую голову опять посмотрела на письмо и портрет и опять для того, чтобы прижать их к губам, слегка оттолкнула лысую голову. Вера, Наташа, Соня и Петя вошли в комнату, и началось чтение. В письме был кратко описан поход и два сражения, в которых участвовал Николушка, производство в офицеры и сказано, что он целует руки maman и papa, прося их благословения, и целует Веру, Наташу, Петю. Кроме того он кланяется m r Шелингу, и m mе Шос и няне, и, кроме того, просит поцеловать дорогую Соню, которую он всё так же любит и о которой всё так же вспоминает. Услыхав это, Соня покраснела так, что слезы выступили ей на глаза. И, не в силах выдержать обратившиеся на нее взгляды, она побежала в залу, разбежалась, закружилась и, раздув баллоном платье свое, раскрасневшаяся и улыбающаяся, села на пол. Графиня плакала.
– О чем же вы плачете, maman? – сказала Вера. – По всему, что он пишет, надо радоваться, а не плакать.
Это было совершенно справедливо, но и граф, и графиня, и Наташа – все с упреком посмотрели на нее. «И в кого она такая вышла!» подумала графиня.
Письмо Николушки было прочитано сотни раз, и те, которые считались достойными его слушать, должны были приходить к графине, которая не выпускала его из рук. Приходили гувернеры, няни, Митенька, некоторые знакомые, и графиня перечитывала письмо всякий раз с новым наслаждением и всякий раз открывала по этому письму новые добродетели в своем Николушке. Как странно, необычайно, радостно ей было, что сын ее – тот сын, который чуть заметно крошечными членами шевелился в ней самой 20 лет тому назад, тот сын, за которого она ссорилась с баловником графом, тот сын, который выучился говорить прежде: «груша», а потом «баба», что этот сын теперь там, в чужой земле, в чужой среде, мужественный воин, один, без помощи и руководства, делает там какое то свое мужское дело. Весь всемирный вековой опыт, указывающий на то, что дети незаметным путем от колыбели делаются мужами, не существовал для графини. Возмужание ее сына в каждой поре возмужания было для нее так же необычайно, как бы и не было никогда миллионов миллионов людей, точно так же возмужавших. Как не верилось 20 лет тому назад, чтобы то маленькое существо, которое жило где то там у ней под сердцем, закричало бы и стало сосать грудь и стало бы говорить, так и теперь не верилось ей, что это же существо могло быть тем сильным, храбрым мужчиной, образцом сыновей и людей, которым он был теперь, судя по этому письму.
– Что за штиль, как он описывает мило! – говорила она, читая описательную часть письма. – И что за душа! Об себе ничего… ничего! О каком то Денисове, а сам, верно, храбрее их всех. Ничего не пишет о своих страданиях. Что за сердце! Как я узнаю его! И как вспомнил всех! Никого не забыл. Я всегда, всегда говорила, еще когда он вот какой был, я всегда говорила…
Более недели готовились, писались брульоны и переписывались набело письма к Николушке от всего дома; под наблюдением графини и заботливостью графа собирались нужные вещицы и деньги для обмундирования и обзаведения вновь произведенного офицера. Анна Михайловна, практическая женщина, сумела устроить себе и своему сыну протекцию в армии даже и для переписки. Она имела случай посылать свои письма к великому князю Константину Павловичу, который командовал гвардией. Ростовы предполагали, что русская гвардия за границей , есть совершенно определительный адрес, и что ежели письмо дойдет до великого князя, командовавшего гвардией, то нет причины, чтобы оно не дошло до Павлоградского полка, который должен быть там же поблизости; и потому решено было отослать письма и деньги через курьера великого князя к Борису, и Борис уже должен был доставить их к Николушке. Письма были от старого графа, от графини, от Пети, от Веры, от Наташи, от Сони и, наконец, 6 000 денег на обмундировку и различные вещи, которые граф посылал сыну.


12 го ноября кутузовская боевая армия, стоявшая лагерем около Ольмюца, готовилась к следующему дню на смотр двух императоров – русского и австрийского. Гвардия, только что подошедшая из России, ночевала в 15 ти верстах от Ольмюца и на другой день прямо на смотр, к 10 ти часам утра, вступала на ольмюцкое поле.
Николай Ростов в этот день получил от Бориса записку, извещавшую его, что Измайловский полк ночует в 15 ти верстах не доходя Ольмюца, и что он ждет его, чтобы передать письмо и деньги. Деньги были особенно нужны Ростову теперь, когда, вернувшись из похода, войска остановились под Ольмюцом, и хорошо снабженные маркитанты и австрийские жиды, предлагая всякого рода соблазны, наполняли лагерь. У павлоградцев шли пиры за пирами, празднования полученных за поход наград и поездки в Ольмюц к вновь прибывшей туда Каролине Венгерке, открывшей там трактир с женской прислугой. Ростов недавно отпраздновал свое вышедшее производство в корнеты, купил Бедуина, лошадь Денисова, и был кругом должен товарищам и маркитантам. Получив записку Бориса, Ростов с товарищем поехал до Ольмюца, там пообедал, выпил бутылку вина и один поехал в гвардейский лагерь отыскивать своего товарища детства. Ростов еще не успел обмундироваться. На нем была затасканная юнкерская куртка с солдатским крестом, такие же, подбитые затертой кожей, рейтузы и офицерская с темляком сабля; лошадь, на которой он ехал, была донская, купленная походом у казака; гусарская измятая шапочка была ухарски надета назад и набок. Подъезжая к лагерю Измайловского полка, он думал о том, как он поразит Бориса и всех его товарищей гвардейцев своим обстреленным боевым гусарским видом.
Гвардия весь поход прошла, как на гуляньи, щеголяя своей чистотой и дисциплиной. Переходы были малые, ранцы везли на подводах, офицерам австрийское начальство готовило на всех переходах прекрасные обеды. Полки вступали и выступали из городов с музыкой, и весь поход (чем гордились гвардейцы), по приказанию великого князя, люди шли в ногу, а офицеры пешком на своих местах. Борис всё время похода шел и стоял с Бергом, теперь уже ротным командиром. Берг, во время похода получив роту, успел своей исполнительностью и аккуратностью заслужить доверие начальства и устроил весьма выгодно свои экономические дела; Борис во время похода сделал много знакомств с людьми, которые могли быть ему полезными, и через рекомендательное письмо, привезенное им от Пьера, познакомился с князем Андреем Болконским, через которого он надеялся получить место в штабе главнокомандующего. Берг и Борис, чисто и аккуратно одетые, отдохнув после последнего дневного перехода, сидели в чистой отведенной им квартире перед круглым столом и играли в шахматы. Берг держал между колен курящуюся трубочку. Борис, с свойственной ему аккуратностью, белыми тонкими руками пирамидкой уставлял шашки, ожидая хода Берга, и глядел на лицо своего партнера, видимо думая об игре, как он и всегда думал только о том, чем он был занят.
– Ну ка, как вы из этого выйдете? – сказал он.
– Будем стараться, – отвечал Берг, дотрогиваясь до пешки и опять опуская руку.
В это время дверь отворилась.
– Вот он, наконец, – закричал Ростов. – И Берг тут! Ах ты, петизанфан, але куше дормир , [Дети, идите ложиться спать,] – закричал он, повторяя слова няньки, над которыми они смеивались когда то вместе с Борисом.
– Батюшки! как ты переменился! – Борис встал навстречу Ростову, но, вставая, не забыл поддержать и поставить на место падавшие шахматы и хотел обнять своего друга, но Николай отсторонился от него. С тем особенным чувством молодости, которая боится битых дорог, хочет, не подражая другим, по новому, по своему выражать свои чувства, только бы не так, как выражают это, часто притворно, старшие, Николай хотел что нибудь особенное сделать при свидании с другом: он хотел как нибудь ущипнуть, толкнуть Бориса, но только никак не поцеловаться, как это делали все. Борис же, напротив, спокойно и дружелюбно обнял и три раза поцеловал Ростова.
Они полгода не видались почти; и в том возрасте, когда молодые люди делают первые шаги на пути жизни, оба нашли друг в друге огромные перемены, совершенно новые отражения тех обществ, в которых они сделали свои первые шаги жизни. Оба много переменились с своего последнего свидания и оба хотели поскорее выказать друг другу происшедшие в них перемены.
– Ах вы, полотеры проклятые! Чистенькие, свеженькие, точно с гулянья, не то, что мы грешные, армейщина, – говорил Ростов с новыми для Бориса баритонными звуками в голосе и армейскими ухватками, указывая на свои забрызганные грязью рейтузы.
Хозяйка немка высунулась из двери на громкий голос Ростова.
– Что, хорошенькая? – сказал он, подмигнув.
– Что ты так кричишь! Ты их напугаешь, – сказал Борис. – А я тебя не ждал нынче, – прибавил он. – Я вчера, только отдал тебе записку через одного знакомого адъютанта Кутузовского – Болконского. Я не думал, что он так скоро тебе доставит… Ну, что ты, как? Уже обстрелен? – спросил Борис.
Ростов, не отвечая, тряхнул по солдатскому Георгиевскому кресту, висевшему на снурках мундира, и, указывая на свою подвязанную руку, улыбаясь, взглянул на Берга.
– Как видишь, – сказал он.
– Вот как, да, да! – улыбаясь, сказал Борис, – а мы тоже славный поход сделали. Ведь ты знаешь, его высочество постоянно ехал при нашем полку, так что у нас были все удобства и все выгоды. В Польше что за приемы были, что за обеды, балы – я не могу тебе рассказать. И цесаревич очень милостив был ко всем нашим офицерам.
И оба приятеля рассказывали друг другу – один о своих гусарских кутежах и боевой жизни, другой о приятности и выгодах службы под командою высокопоставленных лиц и т. п.
– О гвардия! – сказал Ростов. – А вот что, пошли ка за вином.
Борис поморщился.
– Ежели непременно хочешь, – сказал он.
И, подойдя к кровати, из под чистых подушек достал кошелек и велел принести вина.
– Да, и тебе отдать деньги и письмо, – прибавил он.
Ростов взял письмо и, бросив на диван деньги, облокотился обеими руками на стол и стал читать. Он прочел несколько строк и злобно взглянул на Берга. Встретив его взгляд, Ростов закрыл лицо письмом.
– Однако денег вам порядочно прислали, – сказал Берг, глядя на тяжелый, вдавившийся в диван кошелек. – Вот мы так и жалованьем, граф, пробиваемся. Я вам скажу про себя…
– Вот что, Берг милый мой, – сказал Ростов, – когда вы получите из дома письмо и встретитесь с своим человеком, у которого вам захочется расспросить про всё, и я буду тут, я сейчас уйду, чтоб не мешать вам. Послушайте, уйдите, пожалуйста, куда нибудь, куда нибудь… к чорту! – крикнул он и тотчас же, схватив его за плечо и ласково глядя в его лицо, видимо, стараясь смягчить грубость своих слов, прибавил: – вы знаете, не сердитесь; милый, голубчик, я от души говорю, как нашему старому знакомому.
– Ах, помилуйте, граф, я очень понимаю, – сказал Берг, вставая и говоря в себя горловым голосом.
– Вы к хозяевам пойдите: они вас звали, – прибавил Борис.
Берг надел чистейший, без пятнушка и соринки, сюртучок, взбил перед зеркалом височки кверху, как носил Александр Павлович, и, убедившись по взгляду Ростова, что его сюртучок был замечен, с приятной улыбкой вышел из комнаты.
– Ах, какая я скотина, однако! – проговорил Ростов, читая письмо.
– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.