Авианосцы типа «Сайпан»
Тип «Сайпан» (англ. Saipan class) — серия лёгких авианосцев США периода Второй мировой войны. Были спроектированы в 1943 году для восполнения предполагавшихся к 1945 году потерь авианосцев типа «Индепенденс». В 1944—1947 годах на верфях New York Shipbuilding в Нью-Йорке были построены два авианосца типа «Сайпан», прорабатывалась возможность постройки ещё двух, но окончание войны заставило отказаться от этих планов. Оба авианосца вступили в строй уже после окончания Второй мировой войны и не успели принять участие в боевых действиях. Появление же реактивной авиации вскоре сделало оба корабля устаревшими, так как их размеры не позволяли надёжно принимать новые, значительно более тяжёлые самолёты, поэтому в 1954—1956 годах они были переоборудованы в корабли управления, служившие также как вспомогательные или учебные авианосцы. В этой роли они оставались в строю ещё два десятилетия, будучи сняты с вооружения в 1975—1977 годах.
Представители
Название | Номер | Закладка | Спуск на воду | Вступление в строй | Судьба |
---|---|---|---|---|---|
Сайпан Saipan |
CVL-48 | 10 июля 1944 | 8 июля 1945 | 14 июля 1946 | снят с вооружения 15 августа 1975, пущен на слом |
Райт Wright |
CVL-49 | 21 августа 1944 | 1 сентября 1945 | 9 февраля 1947 | снят с вооружения 1 декабря 1977, пущен на слом |
Напишите отзыв о статье "Авианосцы типа «Сайпан»"
Литература
- All the World's Fighting Ships 1922—1946 / R. Gardiner. — Лондон: Conway Maritime Press / US Naval Institute Press, 1996. — 675 с. — ISBN 1-55750-132-7.
Это заготовка статьи о классах и типах судов и кораблей. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Это заготовка статьи о Соединённых Штатах Америки. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Авианосцы типа «Сайпан»
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.