Авиационная бомба
Поделись знанием:
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Авиационная бомба или авиабомба, один из основных видов авиационных средств поражения (АСП). Сбрасывается с самолёта или другого летательного аппарата, отделяясь от держателей под действием силы тяжести или с небольшой начальной скоростью (при принудительном отделении).
Содержание
История
К началу Первой мировой войны ни одна страна мира не имела серийных более или менее эффективных авиационных бомб. Тогда бомбами или бомбочками в обиходе называли также ручные гранаты и винтовочные (ружейные) гранаты. При этом выражение «аэропланная бомба» первоначально означало, собственно, тяжелую ручную гранату, которую сбрасывали с аэропланов летчики. Часто в качестве авиационных бомб использовали артиллерийские снаряды калибра 75 мм и выше. Но к концу войны в 1918 г. в Англии, Франции и Германии были созданы достаточно эффективные осколочные, фугасные, бронебойные, химические и дымовые бомбы. Эти бомбы снабжались крыльевыми или кольцевыми стабилизаторами и имели вполне современный вид.[1]
Классификация авиабомб
- по назначению:
- основные — предназначенные непосредственно для поражения целей;
- вспомогательные — создающие ситуацию, способствующую решению боевых задач или предназначенные для решения задач учебно-боевой подготовки войск[2]: дымовые, осветительные, фотоавиабомбы (осветительные для ночного фотографирования), дневные (цветного дыма) и ночные (цветного огня) ориентирно-сигнальные, ориентирно-морские (создают цветное флюоресцентное пятно на воде и цветной огонь; в странах НАТО: ориентирно-сигнальные и ориентирно-морские авиабомбы имеют общее название маркерных), агитационные (снаряжены пропагандистскими материалами), практические (для учебного бомбометания — не содержат взрывчатого вещества или содержат очень малый его заряд; не содержащие заряда практические авиабомбы чаще всего изготовляются из цемента) и имитационные (имитируют ядерную бомбу);
- по типу действующего материала — на обычные, ядерные, химические, токсинные, бактериологические (традиционно бомбы, снаряжённые болезнетворными вирусами или их носителями, также относятся к категории бактериологических, хотя, строго говоря, вирусы не являются бактериями);
- по характеру поражающего воздействия:
- осколочные (поражающее действие преимущественно осколками);
- осколочно-фугасные (осколками, фугасным и бризантным действием; на Западе такие боеприпасы называются бомбами общего назначения);
- фугасные (фугасным и бризантным действием);
- проникающие фугасные — они же фугасные толстостенные, они же (западное обозначение) «сейсмические бомбы» (бризантным действием);
- бетонобойные (на Западе такие боеприпасы называются полубронебойными) инертные (не содержат заряда взрывчатого вещества, поражая цель только за счёт кинетической энергии);
- бетонобойные разрывные (кинетической энергией и бризантным действием);
- бронебойные разрывные (также кинетической энергией и бризантным действием, но имеющие более прочный корпус);
- бронебойные кумулятивные (кумулятивной струёй);
- бронебойно-осколочные/кумулятивно-осколочные (кумулятивной струёй и осколками);
- бронебойные на основе принципа «ударного ядра»;
- зажигательные (пламенем и температурой);
- фугасно-зажигательные (фугасным и бризантным действием, пламенем и температурой);
- осколочно-фугасно-зажигательные (осколками, фугасным и бризантным действием, пламенем и температурой);
- зажигательно-дымовые (поражающее воздействие пламенем и температурой; кроме того, такая бомба производит задымление местности);
- отравляющие/химические и токсинные (отравляющим веществом);
- отравляюще-дымовые (официально эти бомбы назвались «курящиеся авиационные бомбы ядовитого дыма»);
- осколочно-отравляющие/осколочно-химические (осколками и отравляющим веществом);
- инфекционного действия/бактериологические (непосредственно болезнетворными микроорганизмами или их носителями из числа насекомых и мелких грызунов);
- обычные ядерные (сначала назывались атомными) и термоядерные бомбы (первоначально в СССР их назвали атомно-водородными) традиционно выделяются в отдельную категорию не только по действующему материалу, но и по поражающему воздействию, хотя, строго говоря, их следует считать фугасно-зажигательными (с поправкой на дополнительные поражающие факторы ядерного взрыва — радиоактивное излучение и радиоактивные осадки) сверхбольшой мощности. Однако существуют и «ядерные бомбы усиленной радиации» — у них главным поражающим фактором является уже радиоактивное излучение, конкретно — образующийся при взрыве поток нейтронов (в связи с чем такие ядерные бомбы получили обиходное название «нейтронных»).
- также в отдельную категорию выделяют объёмно-детонирующие бомбы (известны также как бомбы объёмного взрыва, термобарические, вакуумные и топливные).
- по характеру цели — например, противобункерные (Bunker Buster), противолодочные, противотанковые и мостовые авиабомбы (последние предназначались для действия по мостам и виадукам);
- по массе, выраженной в килограммах или фунтах (для неядерных бомб) либо мощности, выраженной в килотоннах или мегатоннах тротилового эквивалента (для ядерных бомб). Следует отметить, что калибр неядерной бомбы — это не её фактическая масса, а соответствие габаритам некоего стандартного боеприпаса (которым обычно принимается фугасная авиабомба того же калибра). Расхождение между калибром и массой может быть весьма большим — например, осветительная авиабомба САБ-50-15 имела калибр 50 кг при массе всего 14,4-14,8 кг. С другой стороны - проникающая фугасная авиабомба ФАБ-1500-2600ТС (ТС — «толстостенная») имеет калибр 1500 кг при фактической массе до 2600 кг;
- по конструкции боевой части — на моноблочные, модульные и кассетные (первоначально последние именовались в СССР «ротативно-рассеивающими авиационными бомбами»/РРАБ).
- по управляемости — на неуправляемые (свободнопадающие, по западной терминологии — гравитационные — и планирующие) и управляемые (корректируемые).
Российская (советская) классификация авиабомб
Некоторые современные классы и подклассы авиабомб (согласно российской классификации):
|
Основного назначения
|
Вспомогательные и специальные
|
Основные характеристики авиабомб
- Калибр — номинальная масса авиабомбы с установленными геометрическими размерами, выраженная в килограммах или фунтах (в России и СССР до начала 1930-х гг. - в пудах). Для авиабомб СССР и России калибр указывается в условном обозначении бомбы после наименования типа.
- Коэффициент наполнения — отношение массы снаряжения (взрывчатого вещества) к полной массе бомбы. Он изменяется в интервале от 0,058 (БрАБ-200ДС) - 0,069 (АО-10сч обр. 1940 г.) до 0,83 (GBU-43/B). Наибольший коэффициент наполнения у фугасных бомб поверхностного взрыва, наименьший — у реактивных (с ракетным ускорителем) бронебойных и осколочных.
- Аэродинамические характеристики авиабомбы, определяются её баллистическим коэффициентом. В СССР и России эталонной характеристикой определяющей этот коэффициент, принято значение характеристического времени падения авиабомбы — время падения авиабомбы, сброшенной в горизонтальном полёте носителя на скорости 40 м/с и высоте 2000 метров.
- Показатели эффективности поражения авиабомб:
- Частные — определяющие конкретный характер ущерба для цели: радиус и глубина воронки взрыва, толщина пробиваемой бомбой брони, радиус осколочного поражения, площадь зоны поражения для фугасных бомб и др.
- Обобщённые — определяющие необходимое количество попаданий в цель для его уничтожения или вывода из строя на заданное время, приведённую площадь поражения и т. д.
- Эксплуатационные характеристики — диапазон условий применения авиабомб: минимальные и максимальные значения скорости, высоты, угла пикирования и времени полёта; условия хранения, транспортировки, объём подготовки к боевому применению и т. д.
Устройство авиационных бомб
 |
Этот раздел статьи ещё не написан. Согласно замыслу одного из участников Википедии, на этом месте должен располагаться специальный раздел.
Вы можете помочь проекту, написав этот раздел. |
Подвеска авиационных бомб
Первоначально авиационные боеприпасы брались пилотом или другими членами экипажа в кабину, и просто руками выбрасывались при полёте над целью. В дальнейшем стали применяться различные дистанционные устройства подвески бомб на держатели, их приведения в активное состояние перед сбросом и непосредственно сам сброс.
При расположении боеприпасов внутри фюзеляжа (это называется "внутренняя подвеска") конструктивно предусматриваются специальные отсеки вооружения (грузовые отсеки), закрываемые в полёте створками. Внутри такого отсека, как правило, находятся кассетные бомбовые держатели (КД), представляющие собой раму с направляющими, электрозамками, механизмами подъёма грузов, цепями блокирования и сброса, и т.д. На каждую кассету может подвешиваться несколько авиабомб в ряд. Также достаточно широко применяются различные контейнеры, которые снаряжаются боеприпасами на земле специально обученными людьми и поднимаются в грузоотсек уже полносью готовыми к применению. В грузоотсеке могут находиться и другие виды держателей и различных устройств для перевозки и применения различных грузов - балочные держатели, катапультные устройства и др.
При расположении боеприпасов снаружи на конструкции самолёта ("внешняя подвеска") часто применяются универсальные многозамковые балочные держатели (МБД). Например, конструкция балочного держателя МБД3-У9 позволяет подвесить на него до девяти бомб калибра 250 кг. группами по три штуки. Также специализированные балочные держатели применяются для подвески ракетного оружия.
Процесс подвески авиабомб и грузов часто механизирован. Широко применяются лебёдки с ручным или электрическим приводом - в последнем случае для централизованного управления стандартными электролебёдками Бл-56 используется мобильный пульт управления на базе тележки ТСУЛ-56.
Необходимо отметить, что чем больше летательный аппарат, тем более гибко и универсально его боевое применение, допускающее множество комбинаций (вариантов загрузки) различными типами авиационных средств поражения (АСП). В отечественной авиации имеются машины, в которых предусмотрено до 300 различных вариантов загрузки, в зависимости от особенностей каждой конкретной задачи.
«Самые-самые» среди авиабомб
Авиабомбы обычного снаряжения
-
ПТАБ-2,5-1,5 — самая массовая авиационная бомба СССР в годы Великой Отечественной войны. - ФАБ-100 — основная авиационная бомба СССР в годы Великой Отечественной войны.
-
ОФАБ-250-270 — самая массовая авиационная бомба в военной авиации современной России. [www.airwar.ru/weapon/ab/ofab-250-270.html] - ФАБ-5000НГ (НГ - от Нисон Гельперин, главный конструктор бомбы; нештатное дополнение к индексу ФАБ-5000 было принято по личному указанию И. В. Сталина)— наиболее мощная и тяжёлая авиационная бомба СССР периода Великой Отечественной войны. [www.airwar.ru/weapon/ab/fab5000.html]
- ФАБ-9000М-54 — наиболее тяжёлая (вместе с бронебойной БрАБ-9000) и мощная неядерная авиационная бомба в СССР.
-
Grand Slam («Большой хлопо́к») — наиболее мощная (из неядерных) и тяжёлая (9979 кг) авиационная бомба Второй Мировой войны. -
GBU-43/B Massive Ordnance Air Blast (MOAB) - «Массивный боеприпас ударной волны», распространённый бэкроним: Mother Of All Bombs — «Мать всех бомб»; является самой мощной неядерной авиационной бомбой в мире (масса взрывчатого вещества - 8480 кг), доведенной до поступления на вооружение. Также являлась самой тяжёлой (9500 кг) управляемой авиационной бомбой в мире до поступления на вооружение GBU-57 и остается самой мощной из таких бомб[3]. - GBU-57 Massive Ordnance Penetrator (MOP) - «Массивный боеприпас-взламыватель» — самая тяжелая (13609 кг) неядерная авиационная бомба в истории, доведенная до принятия на вооружение (первая партия из 20-ти бомб поставлена Воздушным Силам Соединенных Штатов в ноябре 2011 г.). Также самая тяжёлая управляемая авиационная бомба в мире.
- T-12 Cloudmaker («Создающий облака») — самая тяжёлая (калибр — 43 600 фунтов или 19 777 кг) неядерная (фугасная) авиационная бомба в истории. Её корпус был использован для изготовления «урановой сверхбомбы» Mk.18 и термоядерной авиабомбы Mk.17[4].
- ОДАБ-9000 («Кузькин отец», «Папа всех бомб») — объёмно-детонирующая авиационная бомба повышенной мощности. Считается наиболее мощным неядерным боеприпасом в мире (44000 кг тротилового эквивалента).
- ХБ-2000 — самая тяжёлая химическая авиационная бомба в истории.
- GBU-44/B Viper Strike («Удар Гадюки») — самая маленькая (19 кг) серийная управляемая авиационная бомба в мире.
- Small Tactical Munition (STM) Pyros («Поджигатель»)— самая маленькая (6,13 кг) управляемая авиационная бомба, доведённая до готовности к поставке[5][6].
- Shadow Hawk («Призрачный Ястреб»)— самая маленькая (5 кг) управляемая авиационная бомба в мире[6].
- АО-8м6сч-фс — самая маленькая (6,67 кг) фугасная авиационная бомба в истории.
- BLU-39 (химическая) — самая маленькая (около 82 граммов) авиационная бомба в истории, доведённая до принятия на вооружение.
- Bat bomb («Мышиная бомба», зажигательная) — самая маленькая (17 граммов) авиационная бомба в истории (выпускалась опытной серией, на вооружение не поступила). Предполагалось, что носителями этих бомб будут сбрасываемые с самолётов в специальных самораспаковывающихся контейнерах летучие мыши.
Ядерные авиабомбы
- «Малыш» (англ. Mk.I «Little Boy») — первая ядерная бомба, сброшенная на Японию (Хиросима) 6 августа 1945 (8:15)[7].
- «Толстяк» (англ. Mk.III «Fat Man») — вторая ядерная бомба, сброшенная на Японию (Нагасаки) 9 августа 1945 г. (11:02)[7].
- РДС-1 («изделие 501») — первая советская ядерная бомба[8].
- Mk.18 («урановая сверхбомба») — самая мощная (500 килотонн) и тяжёлая «классическая» (только на основе реакции ядерного распада) ядерная бомба, доведённая до серийного производства и принятия на вооружение. Аналог термоядерной Mk.17, но в чисто урановом снаряжении.
- РДС-6с («изделие 6») — первая в мире термоядерная авиационная бомба (и первый в мире термоядерный боеприпас вообще)[8].
- Mk.17 — самая мощная (15 мегатонн) и тяжёлая (21000 кг) термоядерная бомба, доведённая до серийного производства и принятия на вооружение.
- АН602 («Царь-бомба», «Кузькина мать», «Иван») — наиболее мощная (58,6 мегатонны) и тяжёлая (масса 26,5 тонн с парашютной системой) бомба в истории человечества[9].
- Blue Danube («Голубой Дунай») — первый ядерный боеприпас, принятый на вооружение британскими Королевскими Воздушными Силами.
- Orange Herald («Оранжевый Вестник») — самый мощный (700 килотонн) испытанный боеприпас, энерговыделение которого обеспечивалось полностью за счёт реакции деления ядер.
Напишите отзыв о статье "Авиационная бомба"
Примечания
- ↑ [commi.narod.ru/txt/shirad/400.htm Первое боевое применение авиабомб]
- ↑ Чечик Д. Л. Вооружение летательных аппаратов. — М.: Издательство МАИ, 2002. — С. 33-50. — 164 с. — 500 экз. — ISBN 7-7035-1261-1.
- ↑ [www.cnews.ru/reviews/articles/index.shtml?2003/04/28/143815 CNews: «Мать всех Бомб» станет ширмой для ядерного удара?]
- ↑ [www.qsl.net/aa6rv/photos/aberdeen5.htm фото]
- ↑ На полигонах мира // Зарубежное военное обозрение. - 2012. - № 11. - 4-я стр. обложки.
- ↑ 1 2 [www.postsovet.ru/blog/russia/478244.html. Сверхмалые бомбы: оружие для легких БПЛА]
- ↑ 1 2 [atomas.ru/milit/littleboy-fatman.htm Первые атомные бомбы — Little Boy и Fat Man]
- ↑ 1 2 [www.militaryparitet.com/nomen/russia/aviabomb/data/ic_nomenrussiaaviabomb/3/ ВОЕННЫЙ ПАРИТЕТ. ЯДЕРНЫЕ АВИАБОМБЫ.]
- ↑ [irc.lv/video?id=DuDKO7BU2nNv Видео испытаний]
Литература
- Авиационные средства поражения. Миропольский Ф.П. и др.; под ред. Ф.П. Миропольского. — М., 1995. — 255 с
Ссылки
- [www.soldiering.ru/avia/arsenal/bomb/bombs.php Авиационные бомбы] // Сайт «Военное дело»
- А. Б. Широкорад. [commi.narod.ru/txt/shirad/ История авиационного вооружения]
См. также
Отрывок, характеризующий Авиационная бомба
– Вы спите, мама?– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
