Авл Семпроний Атратин (военный трибун 425 года до н. э.)
| Авл Семпроний Атратин лат. Aulus Sempronius Atratinus | ||
| ||
|---|---|---|
| 425, 420 и 416 до н. э. | ||
| Род: | Семпронии | |
Авл Семпроний Атратин (лат. Aulus Sempronius Atratinus) — римский политический деятель, военный трибун с консульской властью в 425, 420 и 416 до н. э.[1]
Вероятно, сын Луция Семпрония Атратина, консула 444 до н. э.[2] В год его первого трибуната Вторая Вейентская война завершилась перемирием на двадцать лет, а с эквами было заключено перемирие на три года[3].
В 420 до н. э. военные трибуны были избраны после долгих проволочек, и остаток года прошёл в спорах с плебейскими трибунами, недовольными избранием квесторов из числа одних патрициев. Чтобы ослабить позиции аристократии, трибуны устроили процесс над двоюродным братом Авла Семпрония Гаем, консулом 423 до н. э., обвинив его в поражении при Верругине[4].
В период его третьего трибуната внешних войн не было, а в Риме продолжался конфликт с плебейскими трибунами из-за аграрных законов[5].
Напишите отзыв о статье "Авл Семпроний Атратин (военный трибун 425 года до н. э.)"
Примечания
- ↑ Диодор Сицилийский называет его консулом 428 до н. э., вместе с Луцием Квинкцием Цинциннатом, его коллегой по трибунатам 425 и 420 до н. э. (Диодор. XII. 77, 1)
- ↑ Pauly-Wissowa, Sp. 1365
- ↑ Ливий. IV. 35
- ↑ Ливий. IV. 44
- ↑ Ливий. IV. 47
Литература
- Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft: neue Bearbeitung. Zweite Reihe, — Stuttgart: Alfred Drukenmüller Verlag. Band II A, 2, 1923 (Selinuntia — Sila)
Отрывок, характеризующий Авл Семпроний Атратин (военный трибун 425 года до н. э.)
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
