Авнери, Ури

Ури Авнери
אורי אבנרי
Имя при рождении:	Helmut Ostermann
Род деятельности:	журналист, политик
Дата рождения:	10 сентября 1923(1923-09-10) (100 лет)
Место рождения:	Беккум,Северный Рейн-Вестфалия,Германия

Ури Авнери (ивр. ‏אורי אבנרי‏‎; р. 10 сентября 1923, Беккум, Германия, как Хельмут Остерман (нем. Helmut Ostermann)) — израильский политик и журналист.

Биография

Известен своими радикально-левыми антисионистскими взглядами.

Многие источники называют его «ветераном борьбы за мир» и «ведущим лидером израильских сил мира».

10 лет был депутатом Кнессета (1965−1969, 1969−1974 и 1979−1981). На протяжении всей своей журналисткой и политической деятельности стоял в оппозиции к израильскому политическому мейнстриму, при этом менял свою позицию от крайне правой в юности до ультралевой в настоящее время.

Известен как последовательный сторонник образования Палестинского государства рядом с Израилем (выступает за эту идею с 1940-х годов) и интеграции Израиля со странами ближневосточного региона в одну федерацию. Выступает за признание Израилем Хамаса, называет Марвана Баргути «палестинским Манделой».

Ранние годы

Родился в состоятельной немецкой еврейской семье. Его отец был банкиром и финансовым консультантом, сторонником сионистских идей. После прихода Гитлера к власти в 1933 году семья переехала в Палестину. Сначала жили в посёлке Нахалаль, а потом в Тель-Авиве, где Авнери проживает до сих пор. Отец, привезший с собой капитал, вскоре разорился, и семья жила в бедности. В 18 лет Хельмут Остерман принял ивритизированное имя Ури Авнери.

В 14 лет Авнери пришлось покинуть школу и начать работать техником на радио, а впоследствии секретарем у адвоката. Служа у адвоката, он познакомился с представителями еврейской подпольной организации Иргун и вступил в неё.

Иргун и война за независимость

С 1938 по 1942 год он был членом Иргуна. Авнери вступил в подпольную организацию в возрасте 15 лет, чтобы бороться за свободу от британской оккупации, но покинул её в знак протеста против, по его мнению, «антиарабских и реакционных» взглядов и террористических методов Иргуна. Авнери пишет, что покинул организацию после раскола Иргуна на Иргун и Лехи. Группировка, к которой принадлежал Авнери, примкнула к Лехи, которая провозгласила, что станет сражаться с Англией и в ходе Второй мировой войны. Не согласившись с этим, Авнери вышел из организации, хотя, по сведениям израильского журналиста Амнона Лорда, тот ещё в 1941 году в статье в ревизионистском журнале «а-Хевра» («Общество») выражал своё восхищение Гитлером, «сумевшим создать новую религию — религию насилия», а после победы СССР над нацистской Германией выбрал себе нового кумира — Сталина.

Единственный брат Авнери, Вернер, спецназовец в британской армии, погиб во время Второй мировой войны во время боев в Эфиопии.

В 1946 году Авнери основывает движение «Эрец Исраэль ХаЦаира» («Молодой Израиль»), также известное как «Ба-маавак» («В борьбе»), по имени газеты движения, которую он же и редактировал. Эта группа вызвала крайнее возмущение среди евреев Земли Израиля, поскольку утверждала, что население ишува представляет собой новую азиатскую «ивритскую нацию» — естественного, по мнению Авнери, союзника арабских национально-освободительных движений.

Идея сотрудничества арабского и еврейского национально-освободительных движений стала основой мировоззрения Авнери. По его мнению, это было его главным вкладом в израильское политическое мышление. В сентябре 1947 года, перед началом арабо-израильской войны, Авнери опубликовал буклет под названием «Война и мир в Семитском регионе». В нём он призвал к радикально новому подходу — союзу палестинских (ивритских) евреев и арабов с целью освобождения Семитского региона от империализма (Авнери ввел термин Семитский регион вместо термина Ближний Восток, который считал колониалистским). Он призвал создать на Ближнем Востоке «Семитское сообщество» с общим рынком. Отрывки из разосланного в ведущие арабские СМИ буклета Авнери публиковались в некоторых арабских газетах перед началом войны. Но одновременно с подобными статьями в 1947 году он призывал Давида Бен-Гуриона и Игаля Алона к тотальной войне против соседних арабских государств, включая захват Дамаска и Раббат-Аммона.

После начала войны Авнери вступил в армию (бригада Гивати), а затем в качестве добровольца — в моторизованный отряд спецназа «Лисы Самсона», который действовал на египетском фронте. Авнери участвовал в десятках боев, стал командиром отделения, был тяжело ранен у города Ирак аль-Маншия (сейчас Кирьят-Гат). Написал слова ставшей очень популярной в Израиле песни «Лисы Самсона»:

Нас четверо и джип наш мчит,
А в сердце песенка звучит.
Дорога пляшет и поет,
И нас к врагу она ведет.

Пусть услышит Египет эту песню Самсона,
Он был вестником смерти для фелистимлян,
Пусть звучит песнь гранаты и песнь пулемёта,
И встречает захватчиков белый саван.

Во время войны фронтовые репортажи Авнери печатались в газете Хаарец. После войны они были изданы книгой «В филистимских полях» («In the Fields of the Philistines, 1948»). Эта книга, написанная в стиле ремарковской «На Западном фронте без перемен», стала бестселлером, за короткое время выдержала 10 изданий и переиздавалась в дальнейшем (последний раз в 1998 году).

Некоторое время Авнери был популярен, однако, поняв, что антивоенный призыв его книги не всех воодушевляет, он издал дополнительную книгу под названием «Другая сторона медали» («The Other Side of the Coin»). Эта книга вызвала скандал и власти саботировали её издание.

В 1949 году редактор газеты Хаарец пригласил Авнери для написания передовиц. Однако через год Авнери ушёл оттуда, поскольку ему запрещали свободно выражать свою точку зрения, особенно о незаконной, на его взгляд, конфискации арабских частных земель правительством Бен-Гуриона.

Журнал «Этот Мир»

В 1950 году Авнери с товарищами купил обанкротившийся семейный журнал «Ха-олам ха-зе» (с иврита — «Этот мир») и стал его главным редактором. Журнал выходил до 1993 года и был новостным и публицистическим изданием, выражая взгляды агрессивной политической оппозиции и обвиняя израильский истеблишмент в экономической и идеологической коррупции, подавая материалы журналистских расследований обычно в виде сенсации. Официальным девизом журнала была фраза «Без страха. Без предрассудков».

С 1957 года журнал «Ха-олам ха-зэ» стал главным рупором идеи создания «Палестинского государства». Журнал повлиял на формирование мировосприятия существенной части двух поколений молодых израильтян, вызывая как почитание, так и ненависть из-за своей неустанной оппозиции официальному консенсусу практически по всем вопросам. Журнал был трибуной непоколебимой оппозиции Авнери к «националистическому и теократическому Еврейскому государству, созданному Бен Гурионом» (определение Авнери), и пропагандировал идею о необходимости создания в Израиле «современного либерального государства всех граждан вне зависимости от этнического, национального или религиозного происхождения» — чего, по мнению Авнери, в Израиле не было. «Ха-олам ха-зэ» выступал за отделение религии от государства, за права арабского меньшинства, за равенство между евреями европейского и восточного происхождения, за принятие конституции в Израиле, за гражданские права и права женщин.

С 1959 года часть журнала уже представляла собой «жёлтую прессу» и была посвящена бульварным сенсациям, связанным с сексом или основанным на слухам. На задней обложке журнала стали появляться фотографии обнажённых женщин.

Журнал первым опубликовал факты о «Деле Лавона», в ходе которого израильская разведка планировала диверсии в Египте против американских и английских целей, надеясь, свалив их на египетских левых и исламистов, настроить США и Англию против Египта. С начала 1950-х годов журнал выступал за создание Палестинского государства и поддерживал национально-освободительную борьбу арабских стран в Египте, Алжире, Ираке и других местах.

По мнению журналиста Аарона Амира, Авнери «отравил» существенную часть двух поколениий израильской молодежи, отклоняя их от традиционных национальных представлений в сторону идеологии «интеграции в Семитский Регион». По мнению организации Гуш Шалом, наиболее важным достижением Авнери за 40 лет издания журнала была медленная смена в израильском коллективном сознании — от полного отрицания существования палестинского народа до определённого признания прав палестинцев и, в результате, — подписания «ословских соглашений».

Глава израильских спецслужб в 1950-х годах Иссер Харель позже вспоминал, что израильский истеблишмент времен Бен Гуриона воспринимал Авнери как «врага номер 1». Бен-Гурион даже не хотел произносить названия журнала Авнери, называя его «некий журнал».

Редакция журнала несколько раз подвергалась нападениям. В офисах редакции и в типографии закладывались бомбы, а некоторые сотрудники были ранены. После того, как Авнери раскритиковал в 1953 году операцию возмездия в иорданской деревне Кибия, устроенную израильской армией, на него было совершено нападение, и ему сломали обе руки. Офис журнала «Ха-олам ха-зэ» и его архив был полностью уничтожен в результате поджога в 1972 году.

Журнал применял тактику длительных общественных кампаний в отношении лиц, подозреваемых в коррупции. Например, он провёл кампанию против Амоса Бен-Гуриона, сына премьер-министра, который занимал пост заместителя главы полиции, и в результате вынужден был подать в отставку. Журнал сыграл ключевую роль в «деле Кастнера» и «деле Лавона». Журнал раскрыл коррупционные махинации председателя центробанка Израиля Ашера Ядина, владельца из крупнейшего частного банка Якова Левинсона, а также историю с кражей археологических находок Моше Даяном.

В 1956 году Авнери с группой единомышленников создал движение «Семитское действие» («Semitic Action»), которое выступало за создание Палестинского государства и образование «израиле-палестино-иорданской» федерации. Несколькими годами позже он основал движение «Израильский комитет за свободный Алжир» и установил связь с лидерами подпольной алжирской группировки ФНО.

Просуществовав более 40 лет, в 1993 году журнал закрылся из-за финансовых трудностей.

Парламентская деятельность и переговоры с ООП

В 1965 году Авнери создал политическое объединение «Движение — Новая сила», основанное на принципах, пропагандируемые журналом. На выборах в 1965 году движение получило одно место в Кнессете, а в 1969 году — два места. Авнери стал одним из наиболее активных членов Кнессета, произнеся за каденцию более 1000 речей и внеся сотни законопроектов. Появление Авнери в Кнессете вызвало у многих негодование, Голда Меир заявила: «Я готова взойти на баррикады, лишь бы убрать Авнери из Кнессета». Перед выборами в 1969 году Авнери издал книгу «1 против 119-ти» о своей парламентской деятельности.

На 5-й день Шестидневной войны Авнери опубликовал открытое письмо премьер-министру Леви Эшколу, в котором призывал его создать на месте только что захваченных Израилем Иудеи, Самарии и сектора Газа независимое Палестинское государство. С 1967 года это стало его основной идеей, и он посвятил многие речи и законопроекты в Кнессете попытке её осуществления, но долгие годы оставался единственным депутатом, который выступал за эту идею. Свои мысли по поводу Палестинского государства он изложил в книге «Израиль без сионистов» («Israel without Zionists»). В ней он внёс предложение о создании на Западном берегу и в Секторе Газа независимой «Палестинской республики», которая бы входила вместе с Израилем в состав «Палестинской федерации». Книга была раскритикована со стороны ООП, не принимавшей в то время идею двух государств. ООП издала в ответ книгу «Ури Авнери и нео-сионизм»(«Uri Avnery and Neo-Zionism»).

Однако в 1974 году позиция ООП изменилась, и Авнери начал налаживать связи с Арафатом через представителя ООП в Лондоне Саида Хамами. О своих контактах с ООП Авнери сообщал тогдашнему премьеру Ицхаку Рабину. В 1978 за свои переговоры с Авнери Хамами был убит, предположительно радикально настроенными палестинцами из враждебной ООП группировки Абу Нидаля. На Авнери также было совершено покушение в 1975 году, нападавший был признан израильским судом невменяемым. В 1975 году Авнери основал «Израильско-палестинский Мирный Совет» и тайно вел в Лондоне переговоры с представителем ООП.

3 июля 1982 года во время Ливанской войны и осады Бейрута израильскими войсками, Авнери перешёл линию фронта и встретился (в нарушение израильских законов) с Ясиром Арафатом, став первым израильтянином, встретившемся с лидером ООП. Несколько министров высказались за то, чтобы Авнери был предан суду за государственную измену, но дело не получило дальнейшего развития. В 2001 году, когда Арафат был заблокирован Израилем в своей резиденции в Мукате за развязывание террористической войны, Авнери находился там, чтобы, по его выражению, служить Арафату «живым щитом».

В 1977 году Авнери вновь был избран в Кнессет от списка «Шелли», включавшего и другие пацифистские группы. В 1979 году на досрочных выборах он вновь получил место в Кнессете, но в 1981 году добровольно уступил его арабскому коллеге по партии. Затем Авнери возглавлял еврейско-арабское движение «Прогрессивный список мира», которое в 1984 году получило 2 мандата, но сам Авнери в Кнессет не пошёл. В 1988 году Авнери полностью отошёл от парламентской деятельности.

Движение Гуш Шалом

В 1992 году Авнери поддержал на выборах Ицхака Рабина, однако после того, как тот депортировал 415 палестинцев, подозреваемых в связи с исламистскими террористическими организациями, Авнери участвовал в пикете у канцелярии премьер-министра. После этого протеста в 1993 году Авнери создал ультралевую организацию Гуш Шалом (ивр. ‏«корпус мира»‏‎), в которую вошли многие члены антиизраильской и антисионистской организации Мацпен.

Гуш Шалом выступает за прекращения Израилем контроля Западного берега и блокады сектора Газы, считая это «незаконной оккупацией». Утверждает, что Израиль систематически совершает военные преступления, выступает за образование Палестинского государства со столицей в Восточном Иерусалиме и за освобождение палестинских заключенных. Со времени своего создания организация провела сотни демонстраций совместно с палестинскими активистами и экстремистами.

Личная жизнь

С 1953 года был женат на Рахель Авнери (умерла в 2011 году), родом из Германии, принимавшей активное участие в деятельности Гуш Шалом, лауреате «альтернативной Нобелевской премии мира».

Сообщалось, что Ури Авнери изначально принял осознанное решение не иметь потомства.

Награждения

• Почетное гражданство арабской деревни Абу-Гош за «усилия, направленные на то, чтобы не допустить изгнания его жителей» (1953);
• Лауреат «Премии мира имени Эриха Марии Ремарка» (Оснабрюк, Германия), (1995);
• Почетное гражданство арабской деревни Кфар Касем за «участие в разоблачении совершенных здесь военных преступлений» (1996)
• Аахенская «Премия мира», которой награждены «Гуш Шалом с Ури Авнери», Аахен, (1997);
• «Премия имени Бруно Крайского» за «деятельность в области прав человека», Вена, (1998);
• «Премия Нижней Саксонии» за «деятельность в области прав человека» (1998);
• Палестинская «премия за деятельность в области прав человека», присужденная Палестинским обществом защиты прав человека «Канун» (1998);
• Премия «За достойный образ жизни», Стокгольм (2001);
• Премия Карла фон Осиецкого (Ольденбург, Германия), (2002);
• Премия Льва Копелева (Кельн, Германия), совместно с Сари Нусейбехом, (2003);
• Премия Соколова за «достижения всей жизни в области журналистики», Тель-Авив (2004);
• Премия Маре Нострум «за достижения в области прав человека» (Виареджо, Италия) (2006);
• Благодарственное свидетельство (Certificate of Appreciation) от Махмуда Аббаса «в знак признания Ваших выдающихся усилий по поддержке палестинского народа и мужественной солидарности с ним» (2007);

Критика

• Моше Фейглин так вспоминает о встрече с Ури Авнери: «„Ты потому любишь арабов, — сказал я в беседе с Ури Авнери — что ты просто ненавидишь евреев“. И Авнери нечего было мне возразить.»

Современники об Ури Авнери

Амнон Лорд, бывший член редколлегии газеты «Мако́р ришо́н», выпустил книгу «Убийство в среде друзей». Книга основана на интервью и беседах Амнона Лорда с Ури Авнери, а также с его друзьями и соратниками в разные периоды его жизни, и анализом явлений и исторических событий, которые оказали на него сильное влияние, прослеживает зигзаги в мировоззренческой позиции Авнери. Вот несколько примеров, приведенных в книге Амнона Лорда:

• В 1941 году Ури Авнери (тогда ещё выступавший под именем Йосеф Юстерман) написал статью в ревизионистском журнале «а-Хевра́» («Общество»), в которой выражал своё восхищение Гитлером, «сумевшим создать новую религию — религию насилия». Авнери-Юстерман был в те годы апологетом «власти сильной руки» в зарождающемся еврейском государстве, и рекомендовал использовать модель захвата власти, разработанную и реализованную Гитлером
• В 1947 году Ури Авнери, в опубликованных им статьях, призывает Давида Бен-Гуриона и Игаля Алона к тотальной войне против соседних арабских государств, включая захват Дамаска и Раббат-Аммона.
• После победы СССР над нацистской Германией во Второй мировой войне, кумиром Ури Авнери стал Сталин — в течение десятка лет, после Войны за независимость Израиля, Авнери, принявший участие в боях и переживший тяжелое ранение, неожиданно начинает критиковать военачальников ЦАХАЛа и израильских солдат за «зверства израильской агрессии» — одновременно со сменой отношения к Израилю со стороны СССР.
• Ури Авнери признается Амнону Лорду в знакомстве с представителем ТАСС в Израиле, Сергеем Лосевым, и близкой дружбе с Исраэлем Бером — одним из советников Бен-Гуриона, разоблачённым впоследствии как платный агент советской разведки, завербованный её резидентом, Сергеем Лосевым.
• В 1950-е годы Ури Авнери подстрекает руководство партии МАПАМ к бунту против Давида Бен-Гуриона и военному перевороту.
• Начиная с 1970-го года, Ури Авнери регулярно собирает и передает информацию о настроениях в политических кругах Израиля канцлеру Австрии, Бруно Крайскому, через пресс-атташе посольства Австрии в Тель-Авиве, Барбару Тауфер, пользовавшуюся дипломатической почтой.
• В 1980-х Ури Авнери завязывает тесные связи с руководством ООП, лично с Ясиром Арафатом и начинает кампанию против «израильской оккупации палестинских территорий».
• В 1990 он становится одним из основоположников идеологии пост-сионизма.
• в 2000-х он поддерживает в Израиле кампанию делегитимации еврейского национального государства, начатую европейскими левыми политическими кругами.

Статьи и книги Ури Авнери

• [zope.gush-shalom.org/home/ru/avnery Еженедельные статьи Ури Авнери] на русском языке
• [zope.gush-shalom.org/home/ru/book_web.pdf Правда против Правды.] Взгляд Ури Авнери на палестино-израильский конфликт  (рус.).
• [zope.gush-shalom.org/index_ru.html Сайт организации Гуш-Шалом] на русском языке
• [www.uri-avnery.de/ Сайт Ури Авнери на немецком языке]  (нем.)
• [www.avnery-news.co.il/english/ Колонка Ури Авнери на сайте Гуш Шалом]  (англ.)
• [www.israelshamir.net/ru/polemic16.htm Спор Исраэля Шамира с Ури Авнери]
• [zope.gush-shalom.org/home/ru/other-side-of-coin-russian.pdf «Другая сторона медали»]
• [relevant-info.blogspot.co.il/2013/04/blog-post_27.html Ури Авнери: без «русских» мира не будет]

Отрывок, характеризующий Авнери, Ури

Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.
На одной из станций он обогнал обоз русских раненых. Русский офицер, ведший транспорт, развалясь на передней телеге, что то кричал, ругая грубыми словами солдата. В длинных немецких форшпанах тряслось по каменистой дороге по шести и более бледных, перевязанных и грязных раненых. Некоторые из них говорили (он слышал русский говор), другие ели хлеб, самые тяжелые молча, с кротким и болезненным детским участием, смотрели на скачущего мимо их курьера.
Князь Андрей велел остановиться и спросил у солдата, в каком деле ранены. «Позавчера на Дунаю», отвечал солдат. Князь Андрей достал кошелек и дал солдату три золотых.
– На всех, – прибавил он, обращаясь к подошедшему офицеру. – Поправляйтесь, ребята, – обратился он к солдатам, – еще дела много.
– Что, г. адъютант, какие новости? – спросил офицер, видимо желая разговориться.
– Хорошие! Вперед, – крикнул он ямщику и поскакал далее.
Уже было совсем темно, когда князь Андрей въехал в Брюнн и увидал себя окруженным высокими домами, огнями лавок, окон домов и фонарей, шумящими по мостовой красивыми экипажами и всею тою атмосферой большого оживленного города, которая всегда так привлекательна для военного человека после лагеря. Князь Андрей, несмотря на быструю езду и бессонную ночь, подъезжая ко дворцу, чувствовал себя еще более оживленным, чем накануне. Только глаза блестели лихорадочным блеском, и мысли изменялись с чрезвычайною быстротой и ясностью. Живо представились ему опять все подробности сражения уже не смутно, но определенно, в сжатом изложении, которое он в воображении делал императору Францу. Живо представились ему случайные вопросы, которые могли быть ему сделаны,и те ответы,которые он сделает на них.Он полагал,что его сейчас же представят императору. Но у большого подъезда дворца к нему выбежал чиновник и, узнав в нем курьера, проводил его на другой подъезд.
– Из коридора направо; там, Euer Hochgeboren, [Ваше высокородие,] найдете дежурного флигель адъютанта, – сказал ему чиновник. – Он проводит к военному министру.
Дежурный флигель адъютант, встретивший князя Андрея, попросил его подождать и пошел к военному министру. Через пять минут флигель адъютант вернулся и, особенно учтиво наклонясь и пропуская князя Андрея вперед себя, провел его через коридор в кабинет, где занимался военный министр. Флигель адъютант своею изысканною учтивостью, казалось, хотел оградить себя от попыток фамильярности русского адъютанта. Радостное чувство князя Андрея значительно ослабело, когда он подходил к двери кабинета военного министра. Он почувствовал себя оскорбленным, и чувство оскорбления перешло в то же мгновенье незаметно для него самого в чувство презрения, ни на чем не основанного. Находчивый же ум в то же мгновение подсказал ему ту точку зрения, с которой он имел право презирать и адъютанта и военного министра. «Им, должно быть, очень легко покажется одерживать победы, не нюхая пороха!» подумал он. Глаза его презрительно прищурились; он особенно медленно вошел в кабинет военного министра. Чувство это еще более усилилось, когда он увидал военного министра, сидевшего над большим столом и первые две минуты не обращавшего внимания на вошедшего. Военный министр опустил свою лысую, с седыми висками, голову между двух восковых свечей и читал, отмечая карандашом, бумаги. Он дочитывал, не поднимая головы, в то время как отворилась дверь и послышались шаги.
– Возьмите это и передайте, – сказал военный министр своему адъютанту, подавая бумаги и не обращая еще внимания на курьера.
Князь Андрей почувствовал, что либо из всех дел, занимавших военного министра, действия кутузовской армии менее всего могли его интересовать, либо нужно было это дать почувствовать русскому курьеру. «Но мне это совершенно всё равно», подумал он. Военный министр сдвинул остальные бумаги, сровнял их края с краями и поднял голову. У него была умная и характерная голова. Но в то же мгновение, как он обратился к князю Андрею, умное и твердое выражение лица военного министра, видимо, привычно и сознательно изменилось: на лице его остановилась глупая, притворная, не скрывающая своего притворства, улыбка человека, принимающего одного за другим много просителей.
– От генерала фельдмаршала Кутузова? – спросил он. – Надеюсь, хорошие вести? Было столкновение с Мортье? Победа? Пора!
Он взял депешу, которая была на его имя, и стал читать ее с грустным выражением.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Шмит! – сказал он по немецки. – Какое несчастие, какое несчастие!
Пробежав депешу, он положил ее на стол и взглянул на князя Андрея, видимо, что то соображая.
– Ах, какое несчастие! Дело, вы говорите, решительное? Мортье не взят, однако. (Он подумал.) Очень рад, что вы привезли хорошие вести, хотя смерть Шмита есть дорогая плата за победу. Его величество, верно, пожелает вас видеть, но не нынче. Благодарю вас, отдохните. Завтра будьте на выходе после парада. Впрочем, я вам дам знать.
Исчезнувшая во время разговора глупая улыбка опять явилась на лице военного министра.
– До свидания, очень благодарю вас. Государь император, вероятно, пожелает вас видеть, – повторил он и наклонил голову.
Когда князь Андрей вышел из дворца, он почувствовал, что весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта. Весь склад мыслей его мгновенно изменился: сражение представилось ему давнишним, далеким воспоминанием.


Князь Андрей остановился в Брюнне у своего знакомого, русского дипломата .Билибина.
– А, милый князь, нет приятнее гостя, – сказал Билибин, выходя навстречу князю Андрею. – Франц, в мою спальню вещи князя! – обратился он к слуге, провожавшему Болконского. – Что, вестником победы? Прекрасно. А я сижу больной, как видите.
Князь Андрей, умывшись и одевшись, вышел в роскошный кабинет дипломата и сел за приготовленный обед. Билибин покойно уселся у камина.
Князь Андрей не только после своего путешествия, но и после всего похода, во время которого он был лишен всех удобств чистоты и изящества жизни, испытывал приятное чувство отдыха среди тех роскошных условий жизни, к которым он привык с детства. Кроме того ему было приятно после австрийского приема поговорить хоть не по русски (они говорили по французски), но с русским человеком, который, он предполагал, разделял общее русское отвращение (теперь особенно живо испытываемое) к австрийцам.
Билибин был человек лет тридцати пяти, холостой, одного общества с князем Андреем. Они были знакомы еще в Петербурге, но еще ближе познакомились в последний приезд князя Андрея в Вену вместе с Кутузовым. Как князь Андрей был молодой человек, обещающий пойти далеко на военном поприще, так, и еще более, обещал Билибин на дипломатическом. Он был еще молодой человек, но уже немолодой дипломат, так как он начал служить с шестнадцати лет, был в Париже, в Копенгагене и теперь в Вене занимал довольно значительное место. И канцлер и наш посланник в Вене знали его и дорожили им. Он был не из того большого количества дипломатов, которые обязаны иметь только отрицательные достоинства, не делать известных вещей и говорить по французски для того, чтобы быть очень хорошими дипломатами; он был один из тех дипломатов, которые любят и умеют работать, и, несмотря на свою лень, он иногда проводил ночи за письменным столом. Он работал одинаково хорошо, в чем бы ни состояла сущность работы. Его интересовал не вопрос «зачем?», а вопрос «как?». В чем состояло дипломатическое дело, ему было всё равно; но составить искусно, метко и изящно циркуляр, меморандум или донесение – в этом он находил большое удовольствие. Заслуги Билибина ценились, кроме письменных работ, еще и по его искусству обращаться и говорить в высших сферах.
Билибин любил разговор так же, как он любил работу, только тогда, когда разговор мог быть изящно остроумен. В обществе он постоянно выжидал случая сказать что нибудь замечательное и вступал в разговор не иначе, как при этих условиях. Разговор Билибина постоянно пересыпался оригинально остроумными, законченными фразами, имеющими общий интерес.
Эти фразы изготовлялись во внутренней лаборатории Билибина, как будто нарочно, портативного свойства, для того, чтобы ничтожные светские люди удобно могли запоминать их и переносить из гостиных в гостиные. И действительно, les mots de Bilibine se colportaient dans les salons de Vienne, [Отзывы Билибина расходились по венским гостиным] и часто имели влияние на так называемые важные дела.
Худое, истощенное, желтоватое лицо его было всё покрыто крупными морщинами, которые всегда казались так чистоплотно и старательно промыты, как кончики пальцев после бани. Движения этих морщин составляли главную игру его физиономии. То у него морщился лоб широкими складками, брови поднимались кверху, то брови спускались книзу, и у щек образовывались крупные морщины. Глубоко поставленные, небольшие глаза всегда смотрели прямо и весело.
– Ну, теперь расскажите нам ваши подвиги, – сказал он.
Болконский самым скромным образом, ни разу не упоминая о себе, рассказал дело и прием военного министра.
– Ils m'ont recu avec ma nouvelle, comme un chien dans un jeu de quilles, [Они приняли меня с этою вестью, как принимают собаку, когда она мешает игре в кегли,] – заключил он.
Билибин усмехнулся и распустил складки кожи.
– Cependant, mon cher, – сказал он, рассматривая издалека свой ноготь и подбирая кожу над левым глазом, – malgre la haute estime que je professe pour le православное российское воинство, j'avoue que votre victoire n'est pas des plus victorieuses. [Однако, мой милый, при всем моем уважении к православному российскому воинству, я полагаю, что победа ваша не из самых блестящих.]